Макс Фрай - Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо

• Название: Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо
• Автор: Макс Фрай
• Жанр: Юмористическая фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-367-02090-8

В этой книге читатель найдет множество ответов на вопросы, которые он не раз задавал, не слишком, впрочем, рассчитывая, что ему вдруг вот так — ррраз! — и все честно расскажут. И еще больше ответов на вопросы, которые даже в голову не приходили — ни читателю, ни автору. Разве только некоторым, особо дотошным персонажам. И после этого все, наконец, сделается непонятно ровно настолько, чтобы стать правдой, которая — невыразима. Прямая речь автора:

Это, на мой взгляд, самая страшная история о литературе, какую только можно вообразить. И о литературной критике заодно. И я, заметьте, совершенно не шучу. Лично мне до сих пор не по себе, а вы как хотите.

Вообще, все книги из этой «зеленой» серии в той или иной степени — ответы на вопросы. Причем на вопросы, которые есть почти у всех читателей. И, в то же время, это такие ответы, которые далеко не каждый читатель готов услышать. Но «Дар Шаванахолы» даже на таком фоне выглядит как один сплошной ответ на почти бесконечное число вопросов. Ответ такой громкий, что не перестает звучать, даже если заткнуть уши. Впрочем, для рядового читателя, который глубоко не копает, все вышесказанное — чушь собачья, книжка — одна сплошная бугогашенька, как всегда, можно не беспокоиться.

---

— Вы совершенно правы, эта формулировка в общих чертах проясняет чудовищную суть открытия Хебульриха Укумбийского. Он выяснил, что вымышленная реальность, запечатленная в письменных текстах, получает некоторое подобие физического воплощения, причем столь неполное и несовершенное, что такое существование мучительно как для нее самой, так и для ее отдельных фрагментов, которые, по предположению одного из современников Хебульриха, чувствуют себя подобно человеку, вынужденному на протяжении многих столетий видеть один и тот же сон и не иметь возможности ни проснуться, ни заснуть еще крепче, ни даже умереть, чтобы избавиться от бесконечно повторяющегося наваждения и самого себя.

— Какой ужас, — искренне сказал я.

— Совершенно с вами согласен. К счастью, закон, запрещающий записывать вымышленные истории, был принят незамедлительно; отдельно отмечу, что о поэмах в нем ничего не говорилось, равно как о мемуарах, жизнеописаниях и прочей документальной прозе. Зная обычную склонность законодателей перестраховываться, я предполагаю, что Хебульрих и его товарищи по Клубу каким-то образом сумели получить доказательства, что ни поэзия, ни хроники реальных событий не имеют последствий, подобных описанным. Как это нередко происходит с законами, продиктованными не капризами правителей, а насущной необходимостью, запрет записывать вымышленные истории был принят последующими поколениями как естественное внутреннее ограничение, которое сродни инстинкту; во всяком случае, доподлинно известно, что романов в Уандуке с тех пор никогда не писали, вымышленные истории и поныне рассказывают только вслух, а желающих нарушить давным-давно забытый закон до сих пор не обнаруживалось, хотя палачей достаточно могущественных, чтобы осуществить предусмотренное наказание, там не осталось.

— А не может быть, что этот Хебульрих и его приятели просто всех разыграли? — с надеждой спросил я. — Поди поймай таких на вранье, если они еще и мастера иллюзий.

— Насколько я могу судить о тогдашних нравах и обычаях, такая шутка была бы вполне в их духе, — согласился призрак. — И мне по сердцу ваш оптимизм. Однако гораздо позже, уже у нас, в Соединенном Королевстве, появились новые подтверждения правоты Хебульриха Укумбийского.

— В конце правления Клакков? Когда здесь принялись сочинять романы?

— Совершенно верно. Многие выдающиеся историки литературы теперь задаются вопросом, почему эта традиция столь быстро угасла?

— Не только они, — вздохнул я. — И надо же было такому случиться, что шанс получить ответ появился у глубоко невежественного меня, а не у какого-нибудь достопочтенного профессора. Нет в мире справедливости.

— Разумеется, ее нет, — подтвердил призрак. — Об этом мы с вами сегодня уже говорили. Впрочем, невежество и образованность — понятия весьма относительные; люди склонны считать первое пороком и преувеличивать ценность последней. На самом деле, современное образование вовсе не способствует развитию наиважнейшей для исследователя способности — оказаться в нужное время в нужном месте. У вас же она, похоже, врожденная.

— Пожалуй, — невольно улыбнулся я.

— Иногда этого, как видите, совершенно достаточно. А у современных ученых практически нет шансов получить доступ к нашей Незримой Библиотеке, где хранится единственный, специально для нас написанный и собственноручно уничтоженный автором в этом самом подвале экземпляр мемуаров Магистра Чьйольве Майтохчи, известного также под именами Белого Гостя и Лихого Ветра.

— Ну надо же. Однажды меня тоже назвали лихим ветром, — вспомнил я.

— Это был очень серьезный комплимент, — заметил Гюлли Ультеой. — Примите мои поздравления. Даже не представляю, что вы сделали, чтобы заслужить такую похвалу. Сейчас это выражение почти не употребляют, а еще лет шестьсот-семьсот назад оно было в ходу. Лихим ветром принято называть не просто умелого, но остроумного и оригинального колдуна, способного по-настоящему удивлять и даже сбивать с толку свидетелей своих деяний. Это устойчивое словосочетание закрепилось в языке в память о Чьйольве Майтохчи, сравнение с которым всегда считалось чрезвычайно лестным.

— Получается, он был большой знаменитостью?

— Совершенно верно. Если и жили в ту эпоху более могущественные люди, в чем лично я сомневаюсь, значит они употребили немало сил, чтобы обеспечить себе безвестность. А Чьйольве Майтохчи всегда был на виду. Не то чтобы он к этому стремился. Просто быть на виду — это такой особый талант, если уж он у тебя врожденный, то и под землей от людского внимания не спрячешься. Вот и Магистру Чьйольве пришлось смириться с таким своим свойством и научиться получать от него удовольствие. Но речь сейчас не о его бесчисленных выходках, попеременно пугавших и веселивших все Соединенное Королевство. А об удивительной способности путешествовать между Мирами — зачастую помимо собственной воли. В своих мемуарах Чьйольве Майтохчи признается, что ему приходилось прилагать специальные усилия, дабы, свернув за угол, оказаться на соседней улице, а не в очередной незнакомой и зачастую вовсе не существующей реальности, которые, можно сказать, охотились на него, только и ждали возможности заполучить такого гостя.

— Какая интересная жизнь! — невольно восхитился я.

Справедливости ради следует заметить, что когда несколькими годами позже я сам очутился в сходном положении, такая жизнь вовсе не показалась мне интересной. Сейчас вспоминать страшно, какие титанические усилия мне тогда приходилось прикладывать, чтобы просто оставаться на месте — то есть, в одной и той же реальности. Начать путешествовать между Мирами оказалось несоизмеримо проще, чем научиться этого не делать. Впрочем, в конце концов я освоил и эту хитроумную науку. Я вообще довольно способный, хоть и редкостный балбес. И всегда таким был.

— Однако для нас с вами, — говорил тем временем призрак, — особенно важен тот факт, что Чьйольве Майтохчи, помимо прочего, питал пристрастие к чтению и обладал лучшей в столице личной библиотекой, где, в частности, хранилось немало древних уандукских книг, включая единственный в Соединенном Королевстве экземпляр «Записок Хебульриха Укумбийского о некоторых необычайных происшествиях». Собственно, именно он и содержится в нашей Незримой Библиотеке с тех пор, как прежнему владельцу наскучило ежедневно читать длинные заклинания, чтобы уберечь ветхую бумагу от разрушительного воздействия времени. Кстати, ходили слухи, что Чьйольве Майтохчи и колдовству-то выучился сам, по книгам; в мемуарах Магистр Чьйольве косвенно подтверждает эту версию, ни слова не написав о своем наставнике. Принято считать, что обучаться магии самостоятельно невозможно; начинающему, сколь бы велики ни были его способности, необходим учитель, готовый буквально за руку ввести его в живую традицию. С другой стороны, от Чьйольве Майтохчи можно ожидать чего угодно, такой уж он был удивительный человек.

— Ну да, Лихой же Ветер, — невольно улыбнулся я. — Так что, он прочитал записки Хебульриха Укумбийского и отправился проверять, правду тот написал или нет?

— Совершенно верно. И действительность превзошла его самые мрачные ожидания. Когда Чьйольве Майтохчи после долгих поисков нашел первый из Миров Мертвого Морока — это не моя, а его терминология, — он вернулся в Ехо потерявшим разум от горя. Говорят, запах его безумия был столь силен, что жители ближайших кварталов сбежали на другой берег Хурона и ночевали там в шатрах, любезно предоставленных обеспокоенным сложившейся ситуацией Королем. К счастью, могущественный колдун вполне способен, если пожелает, исцелить себя от любой болезни. Чьйольве Майтохчи справился с безумием, но еще долгое время был столь печален, что его не окрестили Унылым Магистром лишь из уважения и в надежде на грядущие перемены в его настроении.

— Страсти какие. Интересно, что он там увидел? Чтобы вот так сразу с ума сойти?

— Примерно то же самое, что и его древние уандукские предшественники.

— Невменяемых персонажей, беспрестанно бормочущих фрагменты собственных монологов? Неприятное зрелище, кто бы спорил. А все-таки даже я вряд ли от такого свихнулся бы, хотя считается, будто я чересчур впечатлительный. Хотите сказать, Чьйольве Майтохчи был еще хуже?

— В каком-то смысле, так оно и есть, — согласился призрак. — Самым слабым местом Магистра Чьйольве оказалась его феноменальная способность к сопереживанию, которая прежде служила ему превосходным оружием.

— Разве сопереживание может быть оружием? — окончательно растерялся я.

— Разумеется, может. Впрочем, вполне вероятно, что мы с вами называем этим словом разные вещи. Когда я говорю о сопереживании, я подразумеваю способность на краткий миг оказаться в шкуре другого человека и испытать все его эмоции и ощущения, как собственные. Это бывает чрезвычайно полезно в схватке с любым противником — всегда наперед знаешь, чего ждать. Гораздо эффективней, чем обычное чтение мыслей, поскольку контролировать свой ум способны многие, а вот обуздать чувства мало кому под силу.