Фридрих Шиллер - Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)

• Название: Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)
• Автор: Фридрих Шиллер
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7859-0184-6

Неоконченная повесть Фридриха Шиллера «Духовидец».

Вторая половина XVIII века — не только благодать Просвещения, это эпоха мрачных тайных обществ, орденов сомнительного египетского происхождения, исступленной веры в непременные ужасы загробного мира.

«Я увлеченно читал книгу, которую, как и всякий, кто в то время хоть сколько-нибудь был предан романтизму, носил в кармане. Это был Шиллеров „Духовидец“». Так вспоминает Э. Т. Гофман.

Знаменитый мастер черной фантастики Ганс Гейнц Эверс (1871–1943) рискнул продолжить и закончить «Духовидца». Этот писатель резко усилил жестокую безысходность повести. Обманы, разоблачения, неутолимая ревность, кошмар неразделенной любви. И над всем этим — инфернальные гримасы загробных инициаторов наших гибельных страстей и не менее гибельных иллюзий.

---

Еще в самом начале событий важные дела отозвали меня ко двору моего государя, и я не смел пренебречь ими даже ради самой пылкой дружбы. Невидимый враг, которого я обнаружил значительно позже, нашел способ запутать мои дела и распространить обо мне такие слухи, которые я мог опровергнуть, только немедленно возвратившись домой. Мне трудно было расставаться с принцем, зато он легко расстался со мною, — уже давно ослабели дружеские узы, связывавшие нас. Но судьба его возбуждала во мне самое живое участие; поэтому я взял с барона фон Фрайхарта обещание держать со мной письменную связь, что он и выполнил самым добросовестным образом. Итак, теперь я на долгое время перестаю быть свидетелем происходящего и прошу позволения предоставить слово барону фон Фрайхарту, дабы восполнить этот пробел выдержками из его писем. Несмотря на то, что мы с моим другом фон Фрайхартом различно смотрим на многое, я не хотел ничего менять в этих строках, из которых читатель без труда почерпнет истинную правду.

Барон фон Фрайхарт — графу фон Остен-Закену

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

6 мая 1780

Благодарю Вас, дорогой мой друг, за то, что Вы позволили мне в разлуке сохранить то дружеское общение с Вами, которое во время Вашего пребывания здесь было для меня такой большой радостью. Вы ведь знаете, что тут нет ни одного человека, с которым я решился бы откровенно побеседовать об известных Вам делах; что бы Вы там ни говорили, но все эти люди мне глубоко ненавистны. С тех пор как принц примкнул к ним, а мы лишились Вашего общества, я чувствую себя в этом людном городе совершенно одиноким. Цедвиц принимает все не так близко к сердцу: венецианские прелестницы помогают ему забывать о тех обидах, которые приходится нам обоим терпеть дома. Да и что ему особенно печалиться? Для него принц — только господин, какого он сможет сыскать где угодно, и больше он в нем ничего не ищет; а я… Вы сами знаете, сколь близко принимаю я к сердцу все радости и горести нашего принца и как много тому есть причин. Вот уже шестнадцать лет живу я при нем и только для него. Девятилетним мальчиком я был взят в его свиту и с той поры никогда с ним не расставался. На его глазах я вырос. Длительное общение с ним заставило меня смотреть на многое его глазами; я участвовал во всех его приключениях — серьезных и пустячных; я живу только его радостями. До этого злополучного года я видел в нем лишь друга, старшего брата; словно ясное солнце согревал меня его взгляд; ни малейшее облачко не омрачало моего счастья. И подумать только, что сейчас, в этой проклятой Венеции, всему суждено пойти прахом!

С той поры, как Вы уехали, у нас тут многое переменилось. На прошлой неделе явился сюда принц фон Ганау с большой и пышной свитой, и наше общество зажило новой, шумной и беспокойной жизнью. Так как он доводится нашему принцу близким родственником и отношения у них сейчас довольно хорошие, то во все время его пребывания здесь, которое, как я слышал, продлится до Вознесения, они почти не будут разлучаться. Начало во всяком случае положено: вот уж десять дней наш принц не знает ни минуты отдыха. Принц фон Ганау сразу же стал жить очень широко; но для него это не так уж страшно, потому что он все равно скоро уедет. Беда в том, что он заразил и нашего принца, которому неудобно было отставать, да и в силу особых отношений между двумя дворами, — принц боялся уронить честь своего дома, поставленную под сомнение. К тому же через несколько недель мы и сами должны покинуть Венецию, так что в дальнейшем он будет избавлен от необходимости вести столь пышный образ жизни.

Принц фон Ганау, как говорят, прибыл сюда по делам ордена иллюминатов, причем он вообразил, что играет в нем весьма важную роль. Как Вы сами легко поймете, он тотчас же поспешил воспользоваться всеми связями нашего принца. В «Буцентавр» его ввели с особой пышностью, ибо с некоторых пор ему нравится разыгрывать остроумца и мыслителя, а в своей обширной переписке, которую он ведет со всем миром, он заставляет величать себя не иначе, как prince-philosophe. Не знаю, имели ли Вы когда-нибудь счастье видеть его. У него многообещающая внешность, рассеянный взгляд, тон знатока искусств, умение щегольнуть своей начитанностью, напускная естественность (если можно так выразиться) и царственное снисхождение к людским слабостям; прибавьте ко всему этому непоколебимую самоуверенность и способность заговорить кого угодно. Разве может кто-нибудь устоять перед столь блестящими свойствами его высочества? Только будущее покажет, как проявятся спокойные, сдержанные, но подлинные достоинства нашего принца рядом с этим крикливым совершенством.

Наш образ жизни сильно переменился с его приездом. Мы сняли новый великолепный дом, что напротив новой прокурации, так как принцу стало слишком тесно в «Мавритании». Свита наша увеличилась на двенадцать слуг — тут и пажи, и арабы, и гайдуки, и прочие. Мы живем очень пышно. Когда Вы были здесь, то сетовали на чрезмерные расходы. Посмотрели бы Вы, что делается теперь!

Отношения между нами пока не изменились — разве только принц, которого без Вас некому сдерживать, стал с нами, пожалуй, еще холоднее и неразговорчивее, и теперь мы видим его только при утреннем и вечернем туалете. Под тем предлогом, что по-французски мы говорим плохо, а итальянского не знаем вовсе, он сумел почти совсем закрыть нам доступ в свой круг; мне лично это не причиняет особого огорчения, но я полагаю, что понял истинную причину: он нас стыдится, — и это мне больно; такого отношения мы не заслужили.

Из всей нашей челяди (Вы ведь хотели знать все до мелочей) при нем почти все время один только Бьонделло, которого, как Вы знаете, он взял к себе в услужение после того, как исчез наш егерь; и при новом образе жизни принц совершенно не может обойтись без него. Этот малый знает в Венеции решительно все и к тому же из всего умеет извлечь пользу. Так и кажется, что у него тысяча глаз и что на него работает тысяча рук. По его словам, ему помогают здешние гондольеры. Для принца он незаменим, потому что заранее сообщает ему все подробности о новых лицах, с которыми тот встречается в обществе, причем принц всегда убеждается, что эти тайные сведения вполне достоверны. К тому же Бьонделло прекрасно изъясняется и пишет по-итальянски и по-французски, благодаря чему ему даже удалось стать секретарем принца. Я должен все же рассказать Вам об одном проявлении бескорыстной верности, которую поистине редко встретишь у людей его звания. Недавно один почтенный купец из Римини попросил у принца аудиенцию. Он явился с довольно странной жалобой на Бьонделло. Прокуратор, бывший его господин, который, по-видимому, был чудаком и святошей, питал к своим родным непримиримую вражду и хотел, чтобы вражда эта, если возможно, пережила его самого. Бьонделло пользовался его полным, исключительным доверием; обычно тот поверял ему все свои тайны; у его смертного одра Бьонделло должен был поклясться, что будет свято хранить эти тайны и никогда не использует их в интересах родни; в награду за молчание ему была завещана значительная сумма. Когда же было вскрыто завещание и просмотрены бумаги, то в них обнаружились такие пробелы и неясности, устранить которые можно было лишь с помощью Бьонделло. Тот упорно твердил, что ему ничего не известно, отдал наследникам все свое весьма существенное состояние и сохранил все тайны прокуратора. Родные сулили ему щедрое вознаграждение, но напрасно; наконец, для того чтобы избавиться от их домогательств, — а они грозили передать дело в суд, — Бьонделло поступил в услужение к принцу. К нему-то и обратился главный наследник — этот самый купец — и предложил еще более выгодные условия, с тем чтобы Бьонделло изменил свое решение. Но не помогло и посредничество принца. Правда, Бьонделло признался принцу, что ему были поверены многие тайны; он не отрицал также, что покойный в своей ненависти к родне зашел, пожалуй, слишком далеко. «Но все же, — добавил Бьонделло, — он был мне добрым господином и благодетелем и умер с твердой верой в мою честность. Я был единственным другом, которого он оставил на земле. Как же могу я обмануть его единственную надежду?» При этом он дал понять, что его разоблачения могли бы бросить тень на честь его покойного господина. Не правда ли, как тонко и благородно? Вы сами понимаете, что принц не приложил особых стараний, чтобы поколебать столь похвальные устои. Необычайная верность умершему господину помогла Бьонделло приобрести неограниченное доверие живого.

Желаю Вам счастья, дорогой друг. Как хотелось бы мне, чтобы вновь вернулась та тихая жизнь, которую мы вели при Вас и которую Вы так скрашивали своим присутствием. Боюсь, что светлые дни в Венеции для меня миновали; дай Бог, чтобы это не относилось и к принцу. Я уверен, что, ведя такую жизнь, как сейчас, он не сможет долго чувствовать себя счастливым, — или же опыт всех шестнадцати лет меня обманывает. Прощайте.