Юрий Хазанов - Мир и война

• Название: Мир и война
• Автор: Юрий Хазанов
• Жанр: Историческая проза

От автора: Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название «Знак Вирго», что означает «Знак Девы», под которым автор появился на свет.

Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал «Круги…», или (просто) «Это был я…» А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: «вспоминательно-прощально-покаянный роман».

---

Этим очередным отступлением хочу убедить самого себя, что, как видно, не было во всех тех дружбах, начиная со злобного Факела Ильина или Гаври в школе на Хлебном, с Вити или Коли Ухватова в школе на Грузинской и кончая несчастным Женей Мининым или Сашей Гельфандом, — не было еще в достаточном количестве того самого вещества, что в строительном деле при смешивании с водой образует пластическое тесто и делается крепким, как камень. И никакая в этом не вина Юрия или его приятелей, а беда — что не созрели еще в ту пору их неспелые души для настоящей дружбы. Потому, наверное, что очень уж усердно выхолащивалось из них все личное, своеобразное, индивидуальное и противопоставлялся всему этому жутко здоровый коллектив со всеми его собраниями, уставами и прочими групповыми прелестями. (Кроме, пожалуй, группового секса.)

Впрочем, все эти рассуждения мало чего стоят: Юрин дядя, Владимир Александрович, родившийся в конце прошлого века и не подвергавшийся в юности обработке коллективизмом, был в Юрины годы одинок, как перст; и цементу, который тогда, как и многое другое, имелся в России в избытке, нечего было скреплять: ибо друзей не было.

В случае с Юрием эта пластическая масса все же начала в те годы постепенно заполнять пазы и трещины его взаимоотношений и довольно успешно цементировать их — особенно, с Милей, с Соней Ковнер, а также с Лидой Огурковой, с Мулей Минкиным (тоже погибшим на фронте через два года с небольшим)…

Мили в Москве не оказалось: уехала с матерью к бабушке в Конотоп, о чем сообщил Юрию ее отец — маленький, рыжеватый, с большим носом и выдвинутой нижней губой — словом, отнюдь не идеальной внешности мужчина, созданный Природой для исполнения комических ролей на сцене (что он и делал, не без успеха, в молодости), а совсем не для того, чтобы работать бухгалтером в домоуправлении и получать за это четыреста рублей. (Подозреваю, для такой зарплаты вообще никто не создан Природой.)

К Лиде Огурковой, в ее подвал, Юрий тоже зашел. Как всегда, она была вся в заботах: больная мать уже не вставала с постели, старшая сестра пьянствовала, племянница, недавно выпущенная из тюрьмы, снова спуталась с темной компанией; единственная отрада и помощник — мальчишка-племянник, Лида нахвалиться им не могла: все про Колюню да про Колюню… Юрий тоже вырос не во дворце, но тут, чем больше глядел и слушал, тем больше казалось ему, что он не в подвале у Лиды, с которой недавно еще учился в одном классе, а на страницах каких-то прочитанных книг, где смешались смутный образ Сонечки Мармеладовой с персонажами и картинами из рассказов Горького, Чехова, Куприна, Вересаева, кажется, а возможно, и из романов его любимого Диккенса.

А потом Юрий позвонил по телефону Муле, одному из лучших друзей Мили Кернер (Юрий немного ревновал к их дружбе), и они встретились, и Юрий как старый ресторанный волк и без пяти минут командир Красной Армии предложил посидеть в кабаке, как он изящно выразился, и Муля не отказался. Их выбор пал на ресторан «Спорт» на Ленинградском шоссе, напротив улицы Правды, в здании, приближающемся по типу к тем, которые в нынешние времена называют «стекляшками».

Там они неплохо выпили и закусили; Юрий, невзирая на жару, блистал в своей военной форме, Муля — как обычно, в полувоенной: габардиновый серый френч, такие же бриджи, сапоги. В общем, под товарища Сталина и многих его соратников. Но говорили не о вождях и не о политике, а о делах личных. Муля только что твердо решил окончательно порвать с Инной — их роман тянется чуть не с шестого класса, ничего так и не было… понимаешь?.. (Юрий понимал.) Он, то есть Муля, уже больше не может… Почему она не скажет прямо: нравится он ей или нет; времени, кажется, достаточно, чтобы разобраться; а она все тянет, все крутит, то притягивает, то отталкивает… чего она хочет, он уже совсем не может понять…

Юрий вполне разделял негодование Мули. Тем более, эта Инна (она, кстати, жила в соседнем с Юрием доме с пожилой теткой и с котом по имени Петя, который имел дурное обыкновение кусать уходящих гостей за ноги); так вот, эта Инна часто раздражала Юрия своей надменностью (или тем, что он принимал за таковую), и вообще строила из себя кое-что и была какая-то чересчур правоверная. Правда, и Муля не очень уступал ей в этом. (Правоверность довела ее до того, что впоследствии многие годы она преподавала «марксизм-ленинизм» в городе Смоленске, после чего благополучно ушла на пенсию.) Но тогда до пенсии было, как до Марса, и бедный Муля предпринимал героические усилия, чтобы окончательно забыть Инну, ее угольно-черные глазищи, слегка вывороченные губы, высокую стройную фигуру…

Трудно сказать, в чью из их разгоряченных голов стукнула эта мысль, но факт остается фактом: идея возникла, и сразу, как положено, согласно марксистско-ленинской философии, овладела массами.

А решили они — Юра с Мулей — уйти из ресторана, не заплатив. Так просто, для понта, даже не в отместку официанту, который, конечно же, как было заведено, обслуживал их медленно и с явной неохотой. Они не рассматривали это как способ мести, им и в голову не приходило, что можно обслуживать по-другому — сравнивать было не с чем, разве что с описаниями у тех же классиков, но ведь когда это было…

Возможно, началось с того, что кто-то из них, развалившись на стуле после очередной порции водки, заметил с присущим ему остроумием, что название этой «забегаловки» «Спорт», Так?.. А что, если ради спорта взять и удрать? Слабу? Официант не очень и пострадает: у него одних чаевых в день, небось, как вся Юрина месячная стипендия, да еще сколько он им водки недолил, или — ха-ха! — отпил по дороге, пока нес…

Решили так: сначала Юрий небрежно, но с достоинством, прошествует в уборную. (Что он, не без удовольствия, проделал, попутно убедившись, что швейцар сидит довольно далеко от входной двери и не следит за теми, кто выходит.) Затем встает из-за стола Муля и тоже проходит в отхожее место, а оттуда на улицу, где останавливается недалеко от выхода. Теперь остается Юрию присоединиться к нему, потом они немного постоят, убедятся, что никто их не преследует, и тогда двинутся прочь в ускоренном темпе. Если же, пока они прохлаждаются на улице, их хватятся и за ними выскочат, то они спокойно скажут, что вышли просвежиться: в вашем кабаке такая духотища, не продохнуть; и, разумеется, никто не подумает заподозрить в чем-то неблаговидном двух таких порядочных, солидных людей: один в военной форме и без двух минут командир, другой в полувоенной…

Так они и поступили, и все получилось, как бы сейчас выразились, «окейно» или «тип-топ». Рефлексий по этому поводу у них не было: только ощущение того, что исполнили задуманное, довели шутку до конца и — тьфу, тьфу, тьфу! — не попались.

Если же все-таки порефлексировать малость, то, совсем не желая выступать в роли адвоката двух юных негодяев, скажу вот что: к этому времени, невзирая на весь официальный гвалт по поводу победы социализма в отдельно взятой стране, в ней окончательно утвердилось отношение к так называемой социалистической, а иначе — к государственной собственности, как к ничьей, а значит, в какой-то степени своей.

Честность, вообще-то, давно не значилась, как мы знали из литературы, среди главных российских добродетелей, но частная собственность все же, хотя бы по закону, считалась неприкосновенной. Советская же власть отменила это, если не прямо, в лоб, то, по крайней мере, косвенно — всякими своими лозунгами вроде: «грабь награбленное», «экспроприация экспроприаторов экспроприируемыми», и другими в этом роде… Интересно, многие ли из правоверных борцов за свободу и равенство были в состоянии выговорить все это про бедных экспроприаторов?.. Впрочем, пускай утешатся борцы: их потомки в разных сферах деятельности так и не научились, даже за семьдесят лет советской власти, правильно склонять свои собственные числительные и делать верные ударения в простейших словах. И не научатся, потому что недосуг: надо срочно изыскивать новое место под новым солнцем — уже не ленинских идей, а Бог их знает, чьих и каких. Да и учиться грамоте всегда было неохота. То ли дело учиться понимать, куда ветер дует…

Но вернемся к разговору о собственности. Государство отобрало ее у всяких там «буржуинов», купцов и кулаков. Отняло дома, поля, сараи, рестораны, трактиры, лошадей и быков. И все это, значит, принадлежит теперь народу. Так? А потому, что зазорного, если не худший представитель народа хватает себе из всего этого богатства какой-нибудь общественный стул, карандаш, электролампочку, копирку, керосин, бензин, капусту, свеклу, зерно?.. И, тем более, если немножко недоплачивает, или совсем не платит, в каком-нибудь захудалом ресторане, который тоже принадлежит народу, и где грубый официант еще измывается над ним и наверняка обсчитывает, а может, и отливает водку из его граненого стакана себе в пасть…

В общем, вспоминая один забавный анекдот, хочется воскликнуть по поводу морального облика моих молодых людей словами хозяйки публичного дома, обращенными к прелестным, но падшим созданиям, которые испугались некоторых, скажем так, параметров клиента: «Да, согласна — ужасно. Но ведь не ужасно, ужасно, ужасно!..»