Сергей Марков - Вечные следы

• Название: Вечные следы
• Автор: Сергей Марков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1973

Книга является продолжением известного труда С. Маркова «Земной круг». «Вечные следы» — повествование о людях, открывавших новые земли, о международных связях русского народа.

В книге приводятся новые сведения о Семене Дежневе, Василии Пояркове, Никите Шалаурове, Гавриле Сарычеве и многих других землепроходцах и мореходах.

---

В мае 1854 года Муравьев поплыл вниз по Амуру. Но за двенадцать дней до этого события Владимир Штейнгель, сидя в Тобольске, писал большое послание Ивану Пущину в Ялуторовск. «…Из Иркутска сюда есть известие. Уже пишут, что Николай Николаевич отправится по Амуру», — сообщал он в этом письме.

Почему Дальний Восток был так близок сердцу Штейнгеля?

Сын камчатского чиновника, моряк, нищий барон, служивший за кусок хлеба в Охотске, Штейнгель знал все горести жизни на тихоокеанской окраине, но горячо любил воспитавший его край. Он знал в лицо многих камчатских и аляскинских мореходов, зверобоев: мичман Гаврила Давыдов, прославивший себя стремительным походом на Сахалин в 1806 году, был его другом.

Впоследствии Штейнгель, укрывшись под псевдонимом Тридечного (от английского «deck» — «палуба»), напечатал в «Северной пчеле» три фельетона о Русской Америке.

Посмотрите, как он засыпает письмами Пущина! Штейнгель — Трехпалубный пишет сухопутному Пущину о делах, которые волнуют сердца истых моряков.

Штейнгель выражает удовлетворение тем, что «добрый старец» Петр Рикорд, бывший начальник Камчатки и человек, вырвавший своего друга Головкина из страшного японского плена, назначен оборонять Кронштадт и Петербург от англичан. («Это истый моряк и не ударит в грязь лицом!» — восклицает Штейнгель.)

18 июня он снова пишет туда же, в Ялуторовск. Штейнгель радуется муравьевскому походу и предрекает: «На Восточном Тихом океане открывается сцена деятельности для России, с которой можно далеко идти. Меня радует перед отходом, что фантазия моей юности начинает сбываться. Если правда, что в Соединенных Штатах заказан и строится 90-пушечный винтовик, как бы хорошо провесть его в Ново-Архангельск. Дай бог, чтобы Николай Николаевич успел занять гавань, о которой вы мне, помните, писали, что найдена южнее устья Амура…»

Тут приходится поневоле изумляться. Пущин, штатский человек, на море не бывавший, не только проявляет интерес к Амуру, Камчатке и аляскинским делам, но кое-что знает даже больше Штейнгеля, годами когда-то наживавшего себе цингу в Охотске!

А Штейнгель через девять дней снова доносит Пущину: в Тобольск приехал сын иркутского прокурора, привез письмо и передал подробности отплытия флотилии Муравьева. Перед отходом будто бы отказалась работать машина парохода. Но в июле Штейнгель торжествующе сообщает, что прокурорский сын, на его взгляд, действительно заслуживает клички «Критянина», которой не зря наградил его Пущин (жители Крита в древности считались отчаянными лжецами): паровой корабль Муравьева исправен, сам Муравьев уже достиг развалин древней русской крепости Албазин на Амуре, все в порядке. Штейнгель радуется, что слухи о появлении англичан в устье Амура оказались ложными.

«Не бойтесь бледности похода Николая Николаевича, — убеждает Штейнгель Пущина. — На Восточном океане, или лучше на Тихом море, гам могут со временем совершиться великие события под русским флагом — и он будет все-таки началоположником…»

И снова письмо Пущину и очень важное сообщение о нем: китайские мандарины — «соседи» — беспокоятся, делают запрос на Кяхту: правда ли, что Муравьев уже проплыл Амур? «После утвердительного ответа замолчали».

Через месяц Пущин опять распечатывает новое письмо из Тобольска. На этот раз Штейнгель пишет:

«…О нашем Востоке, Амуре, Камчатке, Америке очень часто помышляю. Мне кажется, можно было бы усилить Путятина винтовиками[3] из Нью-Йорка или Бостона…»

Не забудьте, что Штейнгелю в 1854 году шел семьдесят второй год. В такую пору жизни, когда слабеет сердце, тускнеют орлиные глаза моряка, болит натруженное каторгой тело, Штейнгель с юношеским восторгом спешит известить друга о своем восхищении событиями на Камчатке:

«…Вероятно, вы теперь от самого героя, князя Максутова, знаете, чем ознаменовался английский поиск на Камчатке, и уже, конечно, обстоятельнее нас, и, верно, порадовались. Я той веры, что на Амуре должен быть флот и тогда Англия поплатится китайской и индейскою торговлею. Положим, что это случится и после дождичка в четверг, но мне так сдается, что этот дождик не запоздает…»

Так престарелый Штейнгель и тоже седой Пущин, которому шел тогда шестой десяток, с юным пылом воспринимали вести с Амура и далекого, но родного их сердцам полуострова на самом краю России.

Этого, однако, мало. 16 июня в Томске сидел с гусиным пером в руке Гавриил Батеньков, бывший воспитанник «военно-сиротского отделения» в Тобольске, инженер и поэт, узник равелинов, двадцать лет не видевший солнца. Он писал Пущину:

«…Летят, летят на крылах ветряных…»

Или:

«…Плывут, плывут, плывут…»

Кому посвящены эти строки? Лебедям, стаям иных птиц? Нет, Батеньков пишет о движении шилкинской флотилии к устью Амура!

Пущин, сорвав печать с письма Батенькова от 22 августа, прочел:

«Аргонавты совершили свое странствование благополучно и овладели Колхидою… Жду от Свербеича[4] обстоятельной реляции, а сам не берусь анализировать сего Агамемноновского или по крайней мере Пизарровского дела в XIX веке. Это потому, что я довольно пристрастен, по званию не имеющего чина поэта (разумеется, на Геликоне), как к геройству, так и лично к герою. Пошлая проза ничего не выразит, а все же браво!»

Так подслеповатый, почти глухой старик, сидя в Томске, выражал свои чувства в письме к другу и соратнику. Воспитание чувств — большое дело. Неравнодушие, горение Батенькова не случайны, как не случаен и пыл Штейнгеля.

Батеньков вспоминал, что первое, о чем он сам прочел ребенком, было описание Трафальгарской битвы. Работая в Сибири еще при Сперанском, инженер искал пути вокруг Байкала, сделал план топографической съемки Сибири, изучал границу с Китаем, решил задачу прокладки путей к Тихому океану. В кругу декабристов Батеньков предлагал во время восстания превратить ненавистную Петропавловскую крепость в твердыню революции, «поместив в ней городскую стражу и городской совет…». Храбрец, пятнадцать раз раненный в наполеоновскую войну, чудом оставшийся в живых, старик жил в 1854 году за Томском в лесном доме, разводя цветы. Но и тогда не остался равнодушным к судьбам родины.

Те же чувства владели и Сергеем Волконским в Иркутске. Через двадцать дней после того, как Батеньков отослал свое первое письмо в Ялуторовск, на берегу Ангары было написано новое послание Пущину. Таинственный вестник не замедлил доставить и это письмо.

«Ты желаешь знать, что происходит у нас на Востоке; плавание началось 17 мая… плавание и сношение с туземцами благополучное. Дай бог полного успеха предприятию, великого последствиями…» — писал бывший смертник и нерчинский каторжанин.

В конце августа от Волконского пришло новое письмо на имя Матрены Мешалкиной. Нам это имя ничего не говорит, но почему-то жившей в Ялуторовске Мешалкиной сообщалось:

«…Подробно положительно о совершившемся столь удачно плавании не имею достопримечательных сведений, многие возвратились мимоездом и видел их мельком. Но дело велико последствиями…»

Все дело в том, что Матреной Мешалкиной был… сам Пущин.

Декабристам при пересылке писем не раз приходилось прибегать к таким ухищрениям. Матрена Михайловна Мешалкина была прислугой в доме Пущина, и нередко письма шли на ее имя — в том случае, если люди, передававшие их, считались не вполне надежными. Обилие писем к Пущину в 1854 году заставляло его принимать меры предосторожности.

В сентябре в Ялуторовск снова пришло послание из Иркутска. Два моряка из эскадры адмирала Путятина — Савич и Крюднер, остановясь в Ялуторовске, заглянули к Пущину. Вот отрывок из письма Сергея Волконского:

«…Разговор об итоге Амурской экспедиции, о снаряжении и видах новой экспедиции по Амуру, подробные итоги и предположения плавания Путятина и все, что относится до нашей рекодорожной — от устьев Амура до Императорской гавани, — так занимательно, что взял с них слово, чтобы известный стратегический пункт Ялуторовска не миновали и хоть несколько часов у тебя и у вас отдохнули и потешили своими рассказами…»

Итак, Пущин видел участников похода Путятина, беседовал с героем обороны Камчатки (о Максутове подробнее мы скажем ниже). В «стратегический пункт» в Ялуторовске летели не только письма, но и приходили свидетели и участники русских дел на Дальнем Востоке.

Матрену Мешалкину вновь извещает из Иркутска Сергей Трубецкой.

«…Новостей много, — восклицает он. — Генерал приехал, донесение о Амурской экспедиции принято в Питере отлично, награждены Корсаков, Казакевич, Невельской — следующими чинами велено представить всех участвующих, нижним чинам дано по три рубля серебром на человека, дозволено генералу ехать в Петербург и тогда, вероятно, получит награждение — когда поедут неизвестно, поедет ли крестник с ним — неизвестно, но им очень довольны по данному ему поручению — и представили к чину…»