Ефим Дорош - Дождливое лето

• Название: Дождливое лето
• Автор: Ефим Дорош
• Жанр: Советская классическая проза

Ефим Дорош около двадцати лет жизни отдал «Деревенскому дневнику», получившему широкую известность среди читателей и высокую оценку нашей критики.

Изображение жизни древнего русского города на берегу озера и его окрестных сел, острая сов-ременность и глубокое проникновение в историю отечественной культуры, размышления об искусстве — все это, своеобразно соединяясь, составляет удивительную неповторимость этой книги.

Отдельные ее части в разное время выходили в свет в нашем издательстве, но объединенные вместе под одной обложкой они собраны впервые в предлагаемом читателю сборнике. К глубокому прискорбию, сам Ефим Дорош его не увидит: он скончался двадцатого августа 1972 года.

Своеобразие данного издания состоит еще и в том, что его оформление сделано другом Ефима Дороша — художницей Т. Мавриной.

Художник Т. А. Маврина

---

У нас в Райгороде среди председателей колхозов нет ни одной женщины, — похоже, что в районе забыли рожденное революцией слово «выдвиженка», — и за все годы, что я бываю в Ужболе, не слышно было, чтобы в партию приняли здесь рядовую колхозницу. Многие здешние женщины, даже если они окончили семилетку) в замужестве почти отвыкают читать.

Мне кажется, что в деревне нужна особенная, специальная воспитательная работа среди женщин, как это и было у нас в свое время. Необходимо еще сделать так, чтобы кооперация взяла на себя заботу о нуждах деревенских женщин: закупка на месте овощей и молочных продуктов, доставка на дом необходимых товаров, стирка белья, шитье и починка одежды.

Все это поможет высвободить наиболее способных женщин для руководства колхозным хозяйством или отдельными его отраслями.

Машину мы покидаем на площади перед собором, где обычай учредил своеобразную автомобильную биржу: пассажир ищет здесь, на чем бы уехать, шофер — пассажира. В городе наблюдается несколько праздничная приподнятость, проистекающая оттого, что человек двести или триста хорошо одетых людей заполнили собою площадь и улицы между кремлем и библиотекой райкома партии. Председатели колхозов, счетоводы, агрономы и зоотехники вылезают из машин, идут в библиотеку райкома на районную экономическую конференцию. Архитекторы же, художники и археологи, успевшие уже осмотреть кремль, направляются в краеведческий музей.

Я присоединяюсь к архитекторам, не потому, конечно, что вопросы охраны и реставрации архитектурных памятников мне интереснее, чем экономика сельского хозяйства. Трудно отдать здесь чему-нибудь предпочтение, настолько далеки друг от друга проблемы, занимающие участников этих двух совещаний. Впрочем, некую связь между ними можно, пожалуй, найти. Архитектурная старина, которой заняты реставраторы, способна воспитать в человеке уважение к труду предков, развить в нем чувство прекрасного. И тогда этот человек, я убежден, станет работать разумнее и красивее. Но ведь именно такой работник и нужен участникам экономической конференции!.. Разумеется, не из этих соображений иду я к архитекторам, а только лишь потому, что об экономической конференции я сумею прочитать в районной газете, многие подробности узнаю от знакомых председателей колхозов, о работе же совещания ни здешняя газета, ни областная писать не станут.

* * *

В деревне, если весь день льет дождь, а в доме светло и сухо, хорошо читать какую-нибудь неожиданную книгу. Недавно в такую погоду я прочитал о раскопках древнего Рима, — я взял эту книгу у Сергея Сергеевича именно на такой случай. Сегодня же мне попались «Путевые записки по России» некоего Михайла Жданова, изданные в 1843 году. Мне подарил их Андрей Владимирович незадолго до моего отъезда из Москвы.

На улицу все равно не выйти, да и незачем. За стеной погромыхивает ухватами Наталья Кузьминична. До вечернего чая еще далеко. В окно глядеть скучно, потому что из-за воды, которая льет потоками по стеклам, едва можно различить лишь нечто расплывшееся, серое и зеленое, которое и есть весь видимый мир: земля, деревья, небо, избы.

Изредка донесутся всплески и чавканье — это кто-то прошел под окном в резиновых сапогах, не разбирая дороги, по лужам и грязи. Потом и эти признаки жизни затихают. Все сидят дома, работают сегодня только на фермах, да пастухи где-то мокнут со стадом.

Вот тут-то и годится книга, которая по содержанию своему прямо противоположна окружающему, может рассеять, отвлечь от первобытной деревенской тоски, что и в наши дни, как пятьдесят или сто лет назад, охватит вдруг в непогоду приезжего городского человека, особенно столичного, привыкшего ко всем тем удобствам, отсутствие которых в деревне ощущаешь именно в дождь, в слякоть и холод. Тоска эта ненадолго, потому что, если пересилишь себя и зайдешь в контору, куда набивается в такие дни порядочно народу, где так надышат и накурят, что с порога уже запирает дыхание, — если попадешь в этот деловой, общественный и политический центр советской деревни, сразу забудешь о тоске. И не потому только, что даже у нас в Ужболе, где еще и электричества нет, газета, радио и телефон постоянно связывают здешнего жителя со всем миром. Чтобы рассеяться, чтобы не чувствовать себя одиноким и беззащитным перед этим низким аспидным небом, мокрыми полями и раскисшей дорогой, достаточно и того, что примешь участие в разговоре о такой простой вещи, как сколоченные из нескольких слег вешала, на которых и в ненастье можно сушить сено, — приспособление в здешних местах новое. Собственно, и в контору не надо ходить, заглянула бы только к нам та же тетка Агафья или тетка Лизавета, сидела бы, позевывая, на лежанке, поглядывала бы в окошко на низвергаемые небесами потоки воды да толковала бы с Натальей Кузьминичной о том, что вёдра теперь и не жди, коли на Самсона-сеногноя был дождь… Но и в контору идти не хочется, и в гости никто нейдет, самое время приняться за Михайла Жданова, объездившего в 1838 и 1839 годах двадцать губерний Европейской России.

Сперва я глянул в самый конец набранного курсивом авторского предисловия и прочитал предположение автора, что его «не поставят наравне с сочинителями сентиментальных или ужасных повестей и кропателями журнальных статеек». Затем я перевел взгляд несколько выше, чтобы понять, о чем пойдет речь, и убедился, что книга эта не только не противоположна интересам, среди которых я живу сейчас, но тесно с ними связана, ибо Михайла Жданов главнейшей целью своего вояжа ставил «наблюдение за состоянием в нашем отечестве сельского хозяйства».

Я принялся читать и среди прочего узнал следующие любопытные, на мой взгляд, факты, относящиеся к истории отечественного земледелия.

Михайла Жданов, посетив Пензу, описывает посаженный в 1821 году сад, где «некоторые сорты вишен и черешен, более нежные, разведены в лежачих шпалерах; на зиму их очень легко укрывать». В сущности, путешественник увидел здесь то, что сегодня мы именуем стелющимся садом. А на табачной плантации неподалеку от Луганского завода Жданов встретился с прообразом нынешнего квадратно-гнездового способа посадки растений, точнее — с одной из составных частей этого агротехнического приема: «Рассада сажается в землю на аршин куст от куста по углам квадратов». Вполне современно звучит и пожелание Жданова, высказанное им при проезде мимо канала, где он видел множество барок, нагруженных различными произведениями крестьянского труда: «С каким удовольствием посмотрел бы на изображение умного селянина, если бы оно, вылитое из меди, было здесь поставлено».

Тут мне припоминается многое другое из того, что я читал и слышал в разное время о земледельческом искусстве русского крестьянина.

В путеводителе по усадьбе Тургенева, когда я был в Спасском-Лутовинове, мне встретился рассказ о том, как в конце восемнадцатого столетия крепостные крестьяне Ивана Ивановича Лутовинова, который задумал тогда устроить новую Спасскую усадьбу, насадили здесь парк, — он и сейчас существует. Крестьяне выкапывали где-то очень далеко от этого места взрослые ели, сосны, пихты и лиственницы. Они перевозили деревья в вертикальном положении вместе со стулом земли в полтораста пудов. То есть сто пятьдесят лет тому назад все это делалось так же, как совсем недавно на многих улицах Москвы, причем у лутовиновских крестьян, конечно, не было ни автокранов, ни грузовиков.

Не так давно я прочитал брошюру об одном здешнем огороднике, родом из большого заозерного села Усолы, который во второй половине прошлого века содержал огород под Петербургом. Он придерживался исключительно той системы огородничества, какую перенял у себя на родине от своих родителей и других крестьян, исправляя и совершенствуя ее. В шестидесятых годах у него на огороде произрастала новая тогда для Петербурга культура — помидоры. Им выведены были сто с небольшим сортов различных огородных овощей и много больше двухсот сортов картофеля. Он был первый, кто выращивал под Петербургом кукурузу на зерно, создал собственных шестнадцать ее сортов и напечатал подробное описание возделывания этой южной культуры в северных условиях.

Все это, конечно, не отдельные случаи.

Я стал припоминать с детства знакомые старинные сорта яблок: «антоновка», «титовка»… Да ведь авторами их были Антон и Тит или столь же неизвестные Антонов и Титов. Среди этих старинных сортов есть сорт, который так-таки прямо и называется «Добрый крестьянин».

А холмогорские или ярославские коровы, романовская овца!

Или лук — ростовский, мячковский…

Тут уже за породой или сортом закрепилось географическое название, из чего следует, что авторами были не один какой-нибудь Антон или Тит, но многие жители данной местности, разумеется крестьяне.

Русский крестьянин в течение многих и многих веков производил для страны чуть ли не все известные нам продукты питания, — если барин приказывал, то, поглядев, как это делает «немец», выращивал апельсины в теплицах среди мещерских болот и лесов. Предки наших колхозников создавали новые породы скота, выводили новые сорта злаков, овощей и плодов, хотя иной раз поначалу и противились, но, поняв затем свою выгоду, с успехом возделывали новые для нашей страны сельскохозяйственные культуры — картофель, подсолнечник, сахарную свекловицу…