Надежда Мандельштам - Вторая книга

• Название: Вторая книга
• Автор: Надежда Мандельштам
• Жанр: Русская классическая проза

---

[460]

быстро стирались. В Ленинграде, говорят, Найман хорошо их записал. Интересно, есть ли в перечне влюбленных Мандельштам? Он попал туда через тридцать лет после своей смерти. В короткие поездки за границу кое-какие пластинки запечатлелись, как она мечтала. Если что-нибудь запишет Эмма Герштейн, она исказит все до неузнаваемости. У нее есть дар путать. Она не раз рассказывала мне истории из моей собственной жизни, от которых я открывала от изумле-ния рот. Ахматова смертно боялась потенциальных мемуаров Эммы и заранее всячески ее ублажала. Вариант акмеизма Ахматовой, в общем, совпадает с моим, полученным от Мандель-штама, хотя он и был немногословен. И о том, что Гумилев действительно был в нее сильно влюблен, свидетельствуют все друзья юности и Андрей Горенко, а настоящей причины разрыва все-таки не знал никто. Мне кажется, никогда нельзя узнать о настоящей причине разрыва. Это всегда остается тайной, не очень понятной и двоим, которые расстаются друг с другом. Ахмато-ва говорила, что, не будь революции, она, скорее всего, не развелась бы с Гумилевым, но заняла бы флигель во дворе и там собирала у себя друзей и активно вела "литературную политику". Для меня, подруги неистовой, бродячей Ахматовой, эта дама во флигеле гумилевского дома почти невообразима. Боюсь, что там бы заправлял Недоброво, который отучил бы ее от возмути-тельного жеста рукой о коленку... Кто бы сумел повторить этот жест?

В 23 году Ахматова еще не "наговаривала пластинок" и искренно хотела поговорить с гостем с глазу на глаз, не считая двух глаз жены друга. Поэтому-то Ольга сбежала, а потом то и дело появлялась в комнате, чтобы постучать каблучками и вызвать улыбку. Она возникла в комнате, когда Мандельштам читал стихи, и, стоя в сторонке, разыграла взволнованную слуша-тельницу, а потом снова исчезла. Мандельштам обращался с Ольгой с шутливой нежностью, а с Ахматовой очень по-товарищески, открыто, прямо и серьезно. Она отвечала ему тем же.

Кто-то выдумал, что Ольга была выдающейся танцовщицей. Чепуха: "цветок театральных училищ" или "булавочно-маленькая актриса". Капля жеманства и чуть-чуть припахивает Кузминым. Герой "Поэмы без героя" ведь

[461]

тоже от Кузмина. Я еще читала, что Кузмина считают на Западе единственным другом Ахмато-вой. Бред! Они относились друг к другу, как кошка с собакой, и Кузмин вполне закономерно примкнул к другой Анне - к Радловой. А вообще Ахматова дружила с миллионом людей, и со всеми у нее были глубоко личные отношения. Толпы женщин и полки мужчин самых разных поколений могут рассказать о ее бессмертном даре дружбы, об озорстве, не покинувшем ее и на старости, о сидении за столом с закуской и водкой, когда "все попадали со стульев, так она их развеселила". Чего ей хотелось быть дамой, перед которой стоят на коленях (бывают ли такие?), когда она была чудной и шалой женщиной, поэтом и другом?

Ахматова считала Ольгу воплощением всех женских качеств и постоянно сообщала мне рецепты, как хозяйничать и обольщать людей согласно Ольге Афанасьевне Глебовой-Судей-киной, козлоногой героине "Поэмы", в которой нет героя. Тряпка должна быть из марли - вытереть пыль и сполоснуть... Чашки тонкие, а чай крепкий. Среди секретов красоты и моло-дости самый важный темные волосы должны быть гладкими, а светлые следует взбивать и завивать. И тайна женского успеха по Кшесинской - не сводить "с них" глаз, глядеть "им" в рот - "они" это любят... Это петербургские рецепты начала века. Я говорила: "Старина и роскошь", но Ахматову переубедить не могла, хотя сама она брала совсем не этим.

Еще я наслушалась про Оленькины куклы из тряпок и всякие безделки в стиле "Мира искусства". К тому времени уже изрядно надоел и "Бубновый валет", и все "Ослиные хвосты", а про "Мир искусства" я и слышать не хотела*. Так Оленька продолжала жить с нами в другой жизни, которую она, к своему счастью, отведала в меньшей дозе, чем мы. Ольга не раз играла в жизни Ахматовой умеренно роковую роль, отбивая у нее друзей. Так случалось несколько раз, в частности с самоубийцей из поэмы. Тем милее дружба этих поразительно не похожих друг на друга двойников, что они не позволили пробежать между собой никакой черной кошке. Возмож-но, я недооценила красоту Ольги. Может, она действительно была "бе

---------------------------------------

* Далее следовало: В Оленьке я оценила непритворное и тем и очаровательное доброжелательство.

[462]

локурым чудом". Но нельзя забывать, что вкусы меняются, и в моем поколении ценилась жен-щина, что в моде и сейчас. Она совсем не кукла, и у нее нет правил для блондинок и брюнеток. Или правила у нее другие. Впрочем, я отстала, и "подружка" уже тоже не в моде. Сейчас, гово-рят, появились энергичные и деловые покровительницы расслабленных мальчишек. Глаза бы не видели...

А теперь про женщину, переходившую Красную площадь*. Она семенила ножками, а в руках держала крошечную сумочку. Сложное светлое платьице-костюм было все в украшениях, а на голове шляпка, как грибок, с веночком из мелких цветов. Мандельштам тогда и написал про женщин, обдумывающих странные наряды (поздняя прибавка к стихам о Феодосии). "Она сумасшедшая, - сказала я, - какие у нее напряженные движения". "Это Оленьки", - сказал Мандельштам. Увидав "Оленек", я вспомнила про пешеходку, резко выделявшуюся на москов-ской площади походкой, шляпкой, фестончиками и незаслуженным бедствием - отсутствием кареты. Оленьке Глебовой-Судейкиной была бы ни к чему карета. Попрыгушка, она бы выско-чила из кареты, чтобы постучать по тротуару высокими каблуками. В Париже Ольга, наверное, приспособилась к входившим тогда в моду толстым резиновым подошвам. Каучук еще лучше - не скользит.

Старые друзья

Очень давно, еще в Киеве, мы с Мандельштамом зашли в книжный магазин Оглоблина, и я спросила: "Что это еще за Радлова?" Мандельштам сказал, что Радлова - ученица Зелинского, поэтесса, пытается конкурировать с Ахматовой и плохо о ней говорит. Из-за этого друзья Ахма-товой перестали у нее бывать. Он прочел смешной стишок-пародию про архистратига, который входит в

------------------------------------

* Первоначально было: Мы шли с Мандельштамом по Москве в начале двадцатых годов. Вдруг он показал мне женщину, переходившую улицу где-то возле Красной площади.

[463]

иконостас. Стишок кончался многозначительным: "И пахнет Валерьяном" намек на роман Радловой с Валерьяном Чудовским. Он был из тех, кто, здороваясь, не снимает перчатку. Году в тридцатом я видела его с женой в санатории Цекубу. К ним привозили чудного крошечного мальчика, и мне стало страшно, что в такие годы появляются дети - что с ними будет? Жена Чудовского сказала, что надо интеллигентам иметь детей в противовес всем пролетарским мла-денцам. Я не уверена, что у интеллигентов обязательно рождаются интеллигенты. Качества эти по наследству не передаются. Где они все? Вид у них был гибельный, особенно у брата жены, ходившего на лыжах, как архистратиг...

Вакансию первого поэта-женщины я с ходу - у витрины книжного магазина - предостави-ла Ахматовой*. Мандельштам и Эренбург говорили при мне о Цветаевой, но я отмахивалась и от нее. Я допускала существование нескольких мужчин-поэтов, но для женщин мой критерий был жестче - одна вакансия, и хватит. И вакансия прочно занята. Остальных по шапке... В пору моей молодости у каждого читателя был первый поэт, и я разделяла моду своего времени. Роман Якобсон, как я по отношению к женщинам, всю жизнь вел борьбу за своего единственного став-ленника - Маяковского. Он допускал любую дезинформацию по отношению к другим поэтам, лишь бы возвеличить своего "первого"... Впрочем, говорят, его "первым" был Хлебников.

С борьбой каждого читателя за своего "первого поэта" я столкнулась очень рано, еще гимна-зисткой. Мой учитель латыни и приятель Володя Отроковский уговорил меня, пятнадцатилет-нюю девочку, отказаться от Блока, потому что существует Анненский. Он научил меня чувство-вать прелесть Анненского, но загубил первое доверчивое чтение Блока. Борьба за первого поэта в ходу и сейчас. Когда в конце пятидесятых годов Мандельштам воскрес из небытия, читатели Пастернака примирились с существованием двоих (не все, конечно, но многие), но тот, кто выступил за Шенгели и в кровь избил жидолюба-мандельштамиста, вернул славные традиции прошлого. Я объяснила мандельштамисту, что появление крупного

------------------------------------------

* Далее следовало: Кузмин ставил на Радлову.

[464]

поэта всегда сопровождается подъемом поэзии и появлением многих хороших поэтов, а потому надо прекратить нелепую игру. Мандельштамист только закрывал лицо руками и стонал. Как им объяснить, что поэт не может существовать в одиночестве - и недаром сказано про "двух соловьев перекличку"... Сейчас уже утихают драки между сторонниками Ахматовой и Цветае-вой. Борьба за женщину длилась дольше. Только руситы ищут себе ставленника без подозри-тельной крови в жилах. Они перебирают прошлое и почему-то не замечают Клюева. Боюсь, что их выдвиженец поразит всех неожиданностью и блеском. Чем не вождизм все эти поиски одного на одну первую вакансию?..