Святослав Логинов - Филолог

• Название: Филолог
• Автор: Святослав Логинов
• Жанр: Научная Фантастика

Далёкое будущее, отстоящее от наших дней на много тысяч лет. Человечество освоило миллиарды галактик и решило все проблемы, кроме одной: чем могут занять себя всемогущие люди? Но перед молодым человеком по имени Верис такой вопрос не стоит. Он — филолог.

***

Повесть передана «Лаборатории Фантастики» специально для свободного размещения.

Если вы хотите сказать автору «Спасибо» и поддержать его творчество, сделайте это:

WebMoney: R130040164057 (рублевый), Z321671511619 ($), E133254019271 (€)

Яндекс. Деньги: 41001953104359

QIWI кошелек: 9213403884

(номера кошельков предоставлены Святославом Логиновым)

---

— У меня нет другого имени, — сказал Верис и, желая показать, что он не вещь, а тоже имеет право на вопрос, добавил: — А тебя, значит, зовут Нитка?

— Ниткой меня кличут, — сказала хозяйка, — А зовут меня Анита.

* * *

Страдать от раны в плече оказалось очень неприятно. Слово «страдание» однокоренное со словом «труд» и, действительно, в жизни немедленно появилось множество трудностей. Но чего не ожидал, так это боли. Раненый — ещё и болен — очень неприятное открытие! Современный человек боли не знает, а вот древний был знаком с ней не понаслышке. Корень в этом слове столь древен, что растворяется в веках, и лишь неопытному взору чудится законченная форма «бол». Младенцы, хранящие реликтовые формы слов, знают самое архаичное произношение: «бо-бо!» А если глянуть в дословесную эпоху, то увидим звукосочетание, состоящего из неопределённого губного согласного и болезненного выкрика: «О!..» Сейчас Верис с трудом подавлял желание издавать эти звуки. Спасало, как всегда, языкознание. Боль тукает в плече, растекается оттуда по всему телу, а Верис составляет грамматические конструкции: боль яти себе — боятися. Прежде Верис не испытывал боли и, соответственно, ничего не боялся. Теперь он познал страх. Прежде, стоя под прицелом стрелялки, он не думал, что она делает настолько нехорошо.

Анита сидела рядом, меняла влажную тряпку на лбу, бормотала успокоительно: «У киски болит, у собачки болит, у Верика заживёт, жирком заплывёт». Не со здешней жратвы заплывать жирком, но слышать ласковые заговоры было приятно. Когда человеку больно, то и киске бо-бо, и собачке бо-бо. Эти животные прошли вместе с человеком путь в сто тысяч лет; на традиционных мирах, где стоят города и живут тысячи, а то и десятки тысяч людей, есть и кошки с собаками. Единственные животные, пошедшие за человеком в космос. Собака, потому что туда пошёл хозяин, кошка, потому что ей так захотелось. Собака потому и зовется собакой, что она собственность человека, а кошка, как верно заметил древний мудрец, гуляет сама по себе; вот и догуляла до звёзд. Хочешь позвать киску, изволь в согласии с законами ономатопеи, издавать кошачьи звуки: «кис-кис!» Но только сама кошка решит, «кис-кис!» это или «кыш-кыш!»

Опять нарастает боль в простреленном теле, ширится, ломит

— Анита!

— Тут я.

На каких-то фантастических языках, французском или итальянском, корень «тут» означает: все, всюду, всегда

— Хорошо, когда Анита тут — всюду, всегда.

Через пару дней полегчало, тело уже не казалось неподъёмным, тяжёлым, болезнь не вдавливала его в постель. ЗдОрово быть здоровым, но и выздоравливающим неплохо, во всяком случае, этот процесс приятно откладывается в памяти, а жизнь есть ни что иное, как память, то есть, пометки о былом. Собственная программа запоминает всё, каждый миг и любое душевное движение, поэтому памяти, как таковой, там нет, ибо пометки подразумевают выборочность. Лишившись дополнительной памяти, Верис обрёл память истинную.

О таком думалось только когда Анита была рядом, а когда она уходила по делам, думалось, как она одна справляется, и не случится ли с ней чего дурного. Ну как опять прискачут попрыгунчики и примутся пускать стрелы с тяжёлыми вольфрамовыми и молибденовыми наконечниками?… Кто их остановит, устроит облом и обратит в бегство? Кто убережёт Аниту и других жителей посёлка? Особенно Аниту. Хозяйка, к которой Вериса решением глуховатого деда определили не то в рабы, не то в работники, почему-то стала дорога несостоявшемуся рабу.

Дорогой — родственно слову «дорога». Дорогой человек — тот, с кем хотелось бы пройти дорогу длиной в жизнь. Именно поэтому для бессмертных нет дорогих людей, как нет и дорог. Есть лишь окружающие и протяжённость.

Вот только как это всё растолковать Аните, никогда не изучавшей филологию?

Впервые Верис прочувствовал значение слова «косноязычный» — словно в подвижном прежде языке образовалась кость и не позволяет выговаривать самые простые слова, обращая речь в жалкий лепет. Анита слушала со странной улыбкой и гладила Вериса по здоровому плечу.

— Эх, ты, дурачок! Чего тебя на объяснения прорвало? Мы же с тобой с первого дня как муж с женой живём.

— Я не хочу «как», я хочу по правде.

Так оно и получилось. Боль отступила перед правдой, и напрасно Анита беспокоилась: «Осторожно, рану разбередишь!» — Верис беспокоился о другом — как сказать о любви, чтобы не аукнулась в душе ложная этимология: любовь, это когда можно быть с любой.

И любовь не подвела, Верис быстро пошёл на поправку. Уже на следующий день он ковылял по дому, пытаясь справить хоть что-то свободной рукой, а через пару недель рана напоминала о себе только если приходилось поднимать что-то тяжёлое или совершать резкие движения.

С Анитой установилась у него незримая связь, не такая изысканно-подробная, как с матерью или Линдой, но куда более прочная и постоянная. Не применяя специальных методик, Верис не мог бы считывать мысли своей подруги, но зато всегда знал, где она находится, в каком настроении пребывает, как себя чувствует.

Должно быть, такое состояние называется сочувствием.

Поэтому изменения, происходившие с Анитой, он заметил едва ли не раньше её самой. Заметить-то заметил, а вот понять не мог, потому что в мужском языке таких понятий не существует до той поры, пока женщина не скажет, что их уже не двое, а трое.

Впервые сведения, полученные от программы, подвели Вериса. Уж он-то чётко знал: дети бывают клонированные и естественные. Первые получаются выращиванием в инкубаторе материнской клетки. Во втором случае, зародышевая клетка образуется слиянием материнской и отцовской клеток и лишь потом выращивается в инкубаторе. Было очень несложно вызвать картинку и посмотреть, как это происходит фактически, но Верис почему-то не делал этого. Тайна рождения должна оставаться тайной. Куда привлекательней казалось представлять, как двое — будущий папа и будущая мама — с очень серьёзными лицами несут к инкубатору светящийся шарик стасис-поля, в котором покоится их, покуда не рождённый ребёнок.

Умом Верис понимал, что инкубатор требуется точно такой же, в каком он, Верис, бывало, выращивал живые игрушки, всяких зверьков и монстриков, но в фантазиях представлялось нечто значительное, лишённое конкретных очертаний.

А тут будущий ребёнок объявляется сам по себе, без анализа генетического набора, так что даже невозможно сказать заранее, мальчик получится или девочка, не говоря уже о цвете глаз или чертах характера. Маленькая живая тайна, которая умеет обойтись без стасис-поля, а вместо инкубатора у неё — мама.

В посёлке к предстоящему событию отнеслись равнодушно, как к чему-то само собой разумеющемуся.

Слово «равнодушно» имеет отношение к душе, то есть, к чувству, слово «разуметься» относится к разуму. То есть, и чувство и разум соседей остались спокойны, словно в жизни не переменилось ничегошеньки. Понять такое было невозможно, Верис принял это, как данность странного мира Земли.

Когда Верис попытался объяснить своё удивление Аните, а заодно рассказать, как рождаются дети во всём цивилизованном мире, Анита тоже осталась спокойной. Она провела ладонями по огрузневшей фигуре и ровно произнесла:

— Но ведь я лучше железного инкубатора.

И с этим нельзя было не согласиться.

* * *

Верька, ну прости ты дуру неумную! Я же не знала, честное слово, мне в башку мою дурацкую войти не могло, что такое возможно. Теперь смотрю на себя — волосы готова рвать. А ничего уже не поделаешь. Но ведь я действительно не знала

Понимаешь, я не нашла ничего лучше, как обратиться к твоей мамаше. Заранее было противно, но я думала она тоже хочет, чтобы ты нашёлся. Вот мне и стукнула в башку бредовая мысль, что вдвоём можно твои координаты определить. Всё-таки она тоже с тобой на одной волне. Ты не смейся, я понимаю, что чушь горожу, но утопающий за соломинку хватается. В общем, встретилась я с твоей мамашей, и она рассказала, с какой целью тебя сделала. Ты знаешь, я, наверное, законченная мерзавка, но до такого додуматься не могла бы. И ведь я ни о чём её не выспрашивала, только предложила вместе попытаться найти тебя. А она отвечает: «Вот ещё. Он и так найдётся, а если нет, то я другого сделаю, точно такого же.» Тут я и ляпнула в простоте душевной: «Зачем?», а она этак спокойненько, простыми словами объяснила, для чего она тебя создала и как искалечила. Меня словно пыльным мешком стукнуло, сижу дура дурой, а она с усмешечкой меня рассматривает. Тут ко мне разум вернулся, и я ей показала одну штучку из старых придумок. Прежде я такого ни с кем не делала — совесть не позволяла, а тут — в самый раз. Мы с Гольчихой как великосветские дамы кофе за беседой пили, это я с ней контакты налаживать вздумала. Она чашку двумя пальчиками держит, мизинчик деликатно отклячен. Ненавижу!.. В кофе ей ничего подбросить не получится, программа не допустит, а на стол — сколько угодно. Ну, я воспользовалась телепортом и вывалила ей под нос кучу дерьма. Знаю я местечко, где смердючее зверьё живёт. Потом я очень лаконично объяснила, кто она такая, и как с ней надо поступать. Ты хоть и филолог, а слов таких, наверно, не знаешь. Но почему-то меня совсем не утешает, как я твою мамашу говном накормила. Мелочь это, а в целом по жизни — облом выходит. Этого слова ты тоже, небось, не слыхивал, а у меня теперь вся жизнь обломилась. Хожу и ною: «Я же не знала, что с тобой происходит, вот и была беспросветной дурой». Верик, прости меня, пожалуйста. Мне очень плохо без тебя.