Святослав Логинов - Филолог

• Название: Филолог
• Автор: Святослав Логинов
• Жанр: Научная Фантастика

Далёкое будущее, отстоящее от наших дней на много тысяч лет. Человечество освоило миллиарды галактик и решило все проблемы, кроме одной: чем могут занять себя всемогущие люди? Но перед молодым человеком по имени Верис такой вопрос не стоит. Он — филолог.

***

Повесть передана «Лаборатории Фантастики» специально для свободного размещения.

Если вы хотите сказать автору «Спасибо» и поддержать его творчество, сделайте это:

WebMoney: R130040164057 (рублевый), Z321671511619 ($), E133254019271 (€)

Яндекс. Деньги: 41001953104359

QIWI кошелек: 9213403884

(номера кошельков предоставлены Святославом Логиновым)

---

Какие глупости тогда занимали его, казались важными!.. нет, конечно, филология осталась, но живой маленький Даль куда важнее книжного Владимира Даля.

Мучимый ностальгией, Верис взял медальончик, и тот, узнав владельца, ожил.

База каких-то данных, без которых казалось невозможным обойтись, детские — иначе их не назвать — заметки и размышления. И письма, которых прежде Верис никогда не получал.

«Привет, Верька!

Честное слово, ты меня поставил в тупик»

письма, тональность которых меняется от одного послания к другому

«Целую в щёчку»

«Я вправду соскучилась»

«Всё-таки хорошо, что мы на одной волне, и я каждую секунду чувствую, что ты есть. Если можно, откликнись»

«Верик, мне очень плохо без тебя. Прости меня, пожалуйста»

И всюду одно имя — Линда.

Не ёкнуло сердце, не обдало жаром воспоминание. Только неловкость, словно стыдно стало за прошлую глупость. И ещё — жалко Линду, словно он виновен в чём-то.

Жестокая штука жалость она всегда жалит. Иногда — жалеющего, чаще, тех, кого жалеют. Жалость впустую уязвляет сердце; кому можно помочь, того не жалеют. Конечно, всё это мужская точка зрения, женщины умеют жалеть, не унижая. Но Верису сейчас было жалко женщину, воспоминание о которой не вызывало в душе ничего, кроме чувства неловкости.

Он положил жетон на прежнее место и торопливо ушёл, стараясь не вспоминать отчаянное: «Я же не знала!»

И лишь потом, покинув Транспортный центр, очутившись на заброшенной станции, где дежурила бессонная мнемокопия Стана, Верис вдруг не вспомнил, а прочувствовал ещё одну фразу, заставившую без сил опуститься на пол, и застонать, завыть сквозь сжатые зубы. Слова эти Линда только повторила, а принадлежали они Гэлле Гольц, матери, маме, любимой мамочке: «Если он сам не найдётся, я другого сделаю, точно такого же.»

Долго сидел, сжав голову руками, благо, что никого рядом не было, никто не мог подойти, посочувствовать. Такие вещи чувствуют и переживают в одиночку, сочувствие здесь лишне. Постепенно жуть и отчаяние перекристаллизовались в холодную отточенную ярость. Что же, раз так, пусть будет так. Но никого другого Гэлла Гольц не сотворит. Эта кобыла мать вашей лошади и ничья больше.

Поднялся, пошёл к телепорту. Надо отдать книги, успокоить Аниту и продумать в подробностях, что делать дальше.

Слово «подробность» однокоренное с работой. Теперь-то он знал, чем работа отличается от игры и от понятия «дурью маяться». Работа делается всерьёз.

* * *

Язык мал, а человеком ворочает. Скажешь верное, единственно правильное слово, а близкий человек не понимает или, хуже того, понимает превратно.

Превратно — воротит с правильного понимания, да не просто, а с переизбытком.

— Мы с тобой теперь навечно вместе, — произнесла Анита, прижимаясь к Верисовой груди, и в ответ услыхала истинные, но превратно понятые слова:

— Я не смогу навечно.

Анита вздрогнула и сжалась, словно Верис ударил её по лицу, в минуту, когда этого меньше всего можно было ожидать. И Верис, ощутив ложь, скрытую в правдивых словах, сказал то, чего не хотел бы говорить никому и никогда:

— Я не смогу навечно, потому что я должен умереть.

— Почему, умереть? Отчего? — испугалась Анита, мгновенно забыв о прошлом испуге.

— Просто умереть, от старости. Как тот старик на картинке. Поэтому веками моя жизнь измеряться не будет, даже один век вряд ли на мою долю достанется. Скорей всего, проживу ещё лет семьдесят, а потом умру.

— Фу-ты! — Анита выдохнула, словно воздух выпустила из ослабевшего тела. — Нельзя же так пугать! Помру, щас помру! Да семьдесят лет — это целая вечность! У нас разве одному только деду Мирче за семь десятков.

— Не понял, он, что, смертный?

— Конечно. Все люди смертные.

— И ты тоже?

— И я.

— Через сто лет ты умрёшь?

— Куда мне столько? Раньше помру.

— Как же ты тогда можешь говорить о вечности?

— Вот потому и могу.

Потом Верис много думал над этими словами и понял их правоту, но тогда прочувствовал лишь бесконечную несправедливость происходящего.

— Я не хочу, чтобы ты умирала. И наш сын — тоже. Я хочу, чтобы вы были всегда.

— Глупенький!.. — Анита расслабленно ткнулась лицом ему в грудь. — Обещаю, что не умру и буду жить до самой смерти.

Они рассмеялись, снимая напряжение, так что стало возможно говорить о чём-то ином, но Анита через полминуты вернулась к поразившей её теме

Тема, это когда говорят с тем и о том, что волнует и кажется важным.

— У вас там, за зеркалом, что же, получается, одни бессмертные живут?

— Кроме меня — все бессмертные, — нехотя ответил Верис.

— Ты поэтому оттуда ушёл?

Верис задумался.

А, собственно, почему он ушёл оттуда? Там у него было всё, кроме бессмертия, но бессмертия нет и здесь. Кроме того, на Ржавых болотах над ним непрерывно висит угроза прежде времени расстаться со своей короткой жизнью. Под защитой системы можно есть, пить, развлекаться, не думая, откуда всё берётся, а на делянках и огородишках, разбитых на буграх, что кучатся среди болот, приходится ломать спину и портить руки, чтобы вырастить, стомаха ради, скудный урожай капусты и турнепса. Надо отстаивать свой срок на засеках, карауля недобрых соседей, ухаживать за общинным стадом: козами и свиньями, умеющими находить пропитание на болотах. Ни одного преимущества нет у жизни на Земле, но почему-то покидать Землю не хочется. Хотя, можно было бы уйти, забрав Аниту и Даля, снабдить их неуязвимостью, а самому остаться невидимым, чтобы ни мама, ни Линда не смогли его обнаружить. Линда со своей ненужной страстью, а мама — потому что век бы её не видать. Весь отпущенный век, неважно, сто лет или всего семь десятков.

Хотя — то есть, желая. Уйти можно только хотя, а Верис не хотел, чтобы Даль когда-нибудь стал таким же, как Линдины приятели. Макс, Микс, Леля, Лёля. К Далю Линда подобрала бы какого-нибудь Дуля. И очень гордилась бы, что в её свите есть смертный. «Он скоро умрёт, представляете? Не обижайте бедняжку, ведь мы будем всегда, а его не будет.»

Так вот, не будет таких шепотков и такой жалости! Довелось родиться смертным — живи сам по себе, а не в свите сумасбродной вечной девицы.

— Как случилось, что ты уродился простым человеком? — спросила Анита.

— Мама захотела, чтобы я когда-нибудь умер, и сделала меня смертным.

— Зачем?! — на одном выдохе ужас, удивление и боль за любимого человека.

— Понимаешь, они там бессмертны, неуязвимы и почти всемогущи. У них безо всяких хлопот есть всё, кроме смерти, поэтому им смертельно скучно. Их уже ничто не радует и не развлекает. И вот моя мама решила поиграть в смерть и сделала меня. Когда мы рядом, она может читать мои мысли, чувствовать, что чувствую я почти что быть мною. Это для того, чтобы испытать чувство смерти, когда я буду умирать. Мы умрём вместе, только я на самом деле, а она — понарошку. Для этого я ей и нужен.

Анита давно уже сидела на постели, зажав рот двумя руками, словно боялась закричать. Наконец, проговорила сдавленно:

— Это не мать, это чудовище. Таких душить надо. Убивать как крыс.

— Как её убьёшь? — усмехнулся Верис. — Она меня может, я её — нет.

— Всё равно, я бы её своими руками прикончила, и не за то, что она тебя а за то, что она так! Не знаю даже, как это назвать. Гадина она и даже хуже!

— Ужа уже и даже хуже, — срифмовал Верис. — Успокойся, и не надо о ней. Сюда она никогда не доберётся, так и пусть её.

Когда человек говорит «пусть», — он собирается пустить не к себе, а от себя. Анита не знала этих тонкостей, но сказанное поняла и постепенно успокоилась. Больше они не говорили о вечности, смерти и Верисовой маме. Но оба помнили об этих вещах.

Вещь, то, о чём можно говорить, вещать. А если молчать, то и вещи не будет, она исчезает, по меньшей мере, из нашей жизни. Однако, во время похода за книгами, письмо Линды напомнило, что мама никуда не делась, что она по-прежнему делает вещи, впрямую касающиеся Вериса.

Анита поначалу не заметила ничего, радовалась, что муж вернулся из похода в зазеркальный мир, разбирала книги, большинство которых оказалось напрочь непонятными.

— Что такое фельдегермейстер? — Анита с трудом выговорила незнакомое слово.

В иное время Верис не преминул бы высказать пару остроумных гипотез, что могла бы означать подобная языколомная конструкция, но сейчас ответил коротко:

— Я тоже не знаю.

Анита отложила книгу, сразу потерявшую для неё интерес, подошла к Верису, положила ладони ему на плечи, заглянула в глаза:

— Что случилось?

И Верис рассказал.

Больше всего он боялся, что Анита скажет: «Ну и что? Тебя это не касается, ты ушёл оттуда — и ладно; никакая Гэлла Гольц тебя не сможет найти», — но Анита сразу согласилась ему помочь, хотя именно на её долю приходилось самое трудное.