Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

• Название: Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
• Автор: Генрих Эрлих
• Издательство: Яуза-Пресс
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9955-0250-0

---

Юрген морщил нос, уворачивался, чихал, потом резко вывернулся, опрокинул девушку на спину, лег на нее, в свою очередь, прижав ее руки к земле.

— Попалась, партизанка! — сквозь зубы сказал он и постарался изобразить «зверское» лицо. — Ну, теперь берегись! — и он впился в ее губы.

Она обмякла. Юрген провел пальцами по ее руке, по длинной шее с пульсировавшей жилой, спустился к груди, потом скользнул еще ниже, к бедрам. Марина уперлась руками ему в грудь, чуть отодвинула от себя.

— Ты очень спешишь, — сказала она тихо.

«Я очень спешу, — подумал Юрген по–немецки, — чай, не с портовой девчонкой. Она не такая. Так можно только все испортить». Портить не хотелось. Юрген отодвинулся, сел рядом с Мариной.

— Я влюбился в тебя с первого взгляда, — сказал он.

— Даже так?

— Только так и бывает.

— Наверно. Я не знаю.

— Еще не знаешь?

— Мне надо разобраться в себе.

Юрген увидел кустик незабудок, сорвал несколько побегов, протянул Марине, продекламировал, подбирая слова:

Совсем одинокий и покинутый

На отвесной скале,

Гордый, под синим небом

Стоял маленький цветочек.

Я не смог устоять,

Я сорвал цветочек

И подарил его красивейшей

Самой любимой Марине.

— Спасибо, — сказала Марина, — мне никто никогда не дарил цветов, — она потянулась и поцеловала Юргена в щеку.

— А песни тебе пели? — спросил он.

— Песни пели, — со смущением ответила Марина.

— Ну уж немецкие точно не пели! Это ведь я тебе песню перевел. Плохо, как сумел. По–немецки она лучше звучит. Ее один мой друг любил петь.

— Любил…

— Он погиб. На фронте. Неделю назад. Эх, он бы спел!

— Ты спой.

И Юрген спел:

Ganz einsam und verlassen

An einer Felsenwand,

Stolz unter blauem Himme!

Ein kleines Blümlein stand.

Ich könnt' nicht widerstehen,

Ich brach das Blümelein,

Und schenkte es dem schönsten,

Herzliebsten Mägdelein.

— Красивая песня, — сказала Марина, — только там имени моего нет.

— Ой, — спохватился Юрген, — какой же я дурак! Пропел, как в песне: Магделайн, Магдалина. Она так и называется, песня.

— Все правильно. У нас говорят: из песни слово не выкинешь.

— Надо как–то прикрепить букетик к платью, — сказал Юрген, — синие цветы, синий платок, красиво будет.

— Синий платок, — сказала Марина и вдруг пропела:

Скромненький синий платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты провожала, но обещала

Синий платочек сберечь.

— Тоже красивая песня, — сказал Юрген, — я такую не слышал. Она что, новая?

— Новая, — сказала Марина.

— А о чем она? О любви?

— О любви, — ответила Марина, но даже для нее ответ сильно припозднился.

Юрген, почувствовав это, стал приставать к ней с расспросами, с просьбой спеть всю песню. Наконец Марина тихо запела:

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война.

Она замолчала.

— Война, — сказал Юрген поникшим голосом, — как же я ненавижу войну!

— Я тоже. Мне надо идти. Меня ждут.

— Мы увидимся еще раз?

— Да. Наверно. Конечно. Я постараюсь.

— Где? Когда?

— Ты еще придешь в госпиталь?

— Да, непременно, у меня там друзья.

— Я буду ждать тебя там.

Следующей увольнительной пришлось ждать пять дней. Юрген весь извелся. Он представлял, как Марина каждый день приходит к госпиталю и ждет его, стоя у решетки, отбиваясь от приставаний немецких солдат. Он боялся, что она подумает, будто он забыл ее, и в какой–то из дней не придет к госпиталю, именно в тот день, когда туда придет он. И он никогда больше не увидит ее, никогда не найдет ее, ведь он не знал, где ее искать, и кто она, и чем занимается.

Она ждала его. Он поймал ее взгляд и слегка кивнул. Он не хотел, чтобы товарищи увидели ее, он не хотел делиться с ними своей радостью, он не хотел показывать им свое сокровище. Она принадлежала только ему, ему одному.

Марина тоже едва заметно кивнула, повернулась и пошла прочь, как в прошлый раз. Юрген пошел за ней, пытаясь запомнить дорогу. Впереди уже маячил лес, но Марина вдруг повернула в сторону и пошла по крайней улице, узкой, в глубоких рытвинах, в которых, несмотря на жаркую, сухую погоду, стояла вода. Улица была застроена одноэтажными домишками, редко расположенными, как в деревне. Мертвенная тишина, ни клохтанья кур, ни криков играющих детей, ни переругивания хозяек. Единственный человек на улице — мужчина в пузырящемся поношенном пиджаке и кирзовых сапогах, засаленная кепка надвинута на глаза, лицо укрыто густой бородой. Он сидел на лавочке перед одним из домов и курил самокрутку. Когда Юрген проходил мимо, мужчина вскинул на него глаза, в них горела ненависть, молодая, рвущаяся в бой ненависть. «Это, наверно, партизан», — мелькнула мысль.

Марина миновала еще три дома, открыла калитку небольшого палисадника, подошла к дому, толкнула дверь, скрылась внутри. Широко распахнутая калитка и двери дома гостеприимно приглашали: заходи! Юрген закрыл калитку, повернул вертушку, затворил за собой дверь, тихо задвинул щеколду.

Марина стояла перед ним в полумраке сеней. Ее фигура рельефно выделялась на фоне светлого прямоугольника открытой в комнату двери.

— Я приходила каждый день, — сказала она.

— Я думал о тебе каждый день, — сказал Юрген, — все дни напролет.

Он подошел и обнял ее. Она замерла в его объятиях, потом чуть отстранилась, отодвинула его руками.

— Давай пить чай! — произнесла она вымученно приподнятым голосом.

«Э, нет, в это болото ты меня не заманишь, — подумал Юрген, — знаю я этот русский чай, три часа разговоров». Он быстро огляделся. Все двери в доме были нараспашку. В дальней комнате виднелась высокая кровать, такая же, как у фрау Клаудии, на ней стояла пирамида из подушек, накрытая кружевным покрывалом. «Нам надо туда», — наметил цель Юрген.

Путь к высоте занял полчаса. Юрген и завлекал противника, и теснил его, обжимал с флангов и обходил с тылу, наконец, опрокинул и пошел в штыковую атаку. Штык, как всегда, решил дело. Марина лежала рядом с ним, покорная, расслабленная, раскрасневшаяся.

— Ты не думай, — сказала она.

— Ни одной мысли! — искренне ответил Юрген. Он забыл о ее манере.

— Я не такая, — продолжила Марина.

— Я знаю. Война.

— Да. Не знаешь, что будет с тобой завтра.

— И будет ли оно.

— Только сегодняшний день — твой.

— Наш. Иди ко мне.

Утолив первую страсть, они занимались любовью долго и неспешно. Стонала кровать, стонала Марина, Юрген шептал нежные немецкие слова.

— Ты лихой парень, — сказала Марина, устроившись у него на плече, — ты где служишь?

— Himmelfahrtskommando, — по инерции сказал Юрген.

— А это что такое?

— Команда вознесения, смертники, — Марина испуганно прижалась к нему, Юрген поспешил успокоить ее: — На войне все — смертники. Просто кому–то везет, кому–то нет. Мне повезло. Дважды. Я остался жив и встретил тебя. Иди ко мне.

— Подожди. Дай передохнуть. Так ты где служишь? — повторила она свой вопрос.

— Штрафной батальон. Мы все чем–то провинились. Начальство считает, что мы все виноваты перед Германией. И что нам нечего терять. И оно не боится нас потерять. Вот и посылает в самое пекло. Нас разнесли недавно, — Юрген остановился, вспоминая, какое выражение использовал отец в своих рассказах, — в пух и прах.

— А вы где стоите? В военном городке?

— Каком городке? — не понял Юрген.

— Это казармы. За высоченной стеной. Там в мирное время воинская часть стояла. Остановка трамвая так называлась: военный городок. Теперь там немцы стоят.

— Нет, у нас свой лагерь, и своя стена, из колючей проволоки.

— Это потому, что вы штрафники? Или вы партизан боитесь?

— Потому что так положено, по уставу, — усмехнулся Юрген, — у нас уставы — строгие.

— У нас тоже знаешь какие строгие!

— Знаю. Только у нас их еще и выполняют. У нас командир такой, зверь, все от точки до точки. Караулы, пароли, пропуска, обыск на выходе, обыск на входе, — из глубин памяти всплыл рассказ старшего брата, он улыбнулся. — Бутылку водки не пронесешь. А уж девчонку провести… Иди ко мне.

Он получил заслуженную награду.

— Ты славный, — сказал Марина на прощание.

— Я приду к тебе, как только смогу.

— Я буду ждать тебя. У госпиталя.

Он вроде бы точно запомнил дорогу, но в какой–то момент почувствовал, что заплутался. Юрген остановился на перекрестке, оглядываясь. Мелькнула фигура бородатого мужчины в пузырящемся пиджаке и кирзовых сапогах, в надвинутой на глаза кепке, но тут же Юрген увидел здание госпиталя и, обрадовавшись, направился к нему. Через несколько кварталов Юргену показалось, что кто–то окликнул его по имени, он оглянулся и вновь увидел знакомую фигуру. «Ну–ну», — только и подумал он. Вдруг вспомнилось, как однажды в Гамбурге он выскользнул ночью из окна квартиры одной девчонки, она жила на первом этаже, а у дверей подъезда его ждал какой–то тип, он был ее прежним дружком, он долго шел за ним, а в каком–то глухом переулке решил поквитаться с ним и достал нож. Как же давно это было! Сейчас была другая жизнь, другая страна, и преследователь был другой. Он тоже хотел поквитаться с ним, но не за девчонку, девчонка здесь была ни при чем, девчонки на войне не в счет, это чисто мужские дела.