Игорь Смолич - История Русской Церкви. 1700–1917 гг.

• Название: История Русской Церкви. 1700–1917 гг.
• Автор: Игорь Смолич
• Издательство: Издательство Спасо–Преображенского Валаамского монастыря
• Жанр: Религия
• ISBN: ISBN 5–7302–0794–8

---

XVIII в. принес с собой новую структуру общества — членение на сословия, резко отличавшиеся друг от друга одеждой, образом жизни, а позднее и мировоззрением. В этой перегруппировке общества епископат стремился остаться наверху и подчеркнуто отмежевывался от простого тяглого среднего сословия. Достаточно вспомнить, как оскорблен был Святейший Синод, когда Комиссия по составлению нового законоуложения вознамерилась причислить духовенство к среднему сословию (см. § 8). Роскошь архиерейской жизни превышала всякие границы. Назначаемые в Святейший Синод иерархи являлись в Петербург с громадными свитами (архиепископ Арсений Могилянский прибыл в 1744 г. в сопровождении 52 человек) и устраивали себе в столице нечто вроде маленьких дворов, пышностью которых старались превзойти друг друга. Собственный выезд четвериком был обычным делом, мантии носились бархатные и шелковые. Даже после секуляризации церковных имений привычка к роскоши продолжала сохраняться [983]. При Павле I епископов стали награждать орденами, и даже совершать богослужения приходилось в лентах и звездах. Так обстояло дело в течение всего XIX в., и только Александр III лично позаботился об устранении этого неподобающего обычая [984]. Епископы старались перещеголять друг друга дорогостоящими церковными облачениями, которые приобретали сами или получали в качестве пожертвований [985].

г) В соответствии с общим социальным и политическим развитием России в деятельности епархиальных архиереев в XVIII и XIX вв. есть большие различия. XVIII в. был временем сословных ограничений на род занятий, службу и обязанности. Все подвергалось контролю, надзору и руководству со стороны государства в соответствии с девизом Петра: во главе всего должна стоять государственная польза. XIX в. открылся эпохой Александра I с ее новыми духовными веяниями, которые, заглохнув при Николае I, возродились с еще большей силой в 60–е гг., при Александре II, приведя к великим реформам. Эти процессы не могли не затронуть и епархиальное управление. Даже консервативно настроенные епископы не могли более довольствоваться устаревшими методами. Большое значение имела новая кодификация законов (1832), которая наряду с обязанностями утвердила и права. Как носительница власти, иерархия должна была приспосабливаться к новым правовым понятиям.

В XVIII в. тяжкое бремя бесконтрольной епископской власти в полной мере определяло отношения между епископом и подчиненным ему духовенством. «Притеснение духовенства со стороны епископского управления зависело не столько от отдельных личностей, сколько от самой системы, в которую оно было организовано», — считает П. Знаменский [986]. Может быть, это и верно в качестве характеристики управленческого механизма, однако Знаменский сам признает, что епископ, обладая почти неограниченной властью, был в состоянии проявить собственную инициативу, если сам не был захвачен патриархально–бюрократическим духом времени. Лишь немногие выдающиеся представители церковной иерархии, такие, как Гавриил Петров, Платон Левшин, Ростовский архиепископ Арсений Верещагин, Рязанский архиепископ Симон Лагов и Тамбовский епископ Феофил Раев, пытались улучшить управление и облегчить положение духовенства. «Самая духовная власть оставалась… с тем же первобытным своим патриархально–бюрократическим характером… При таких условиях вся епархия обращалась в какое–то частное владение своего архиерея, где вся его административная деятельность носила характер его личного домашнего дела, в которое никто не должен вмешиваться» [987]. Казалось бы, именно такая система, построенная исключительно на благоусмотрении одного–единственного лица, должна была служить могучим стимулом к возникновению развитого чувства ответственности. Однако жизнь показала, что иерархи отнюдь не обладали им в достаточной мере, чтобы не поддаться упоению властью, памятуя о том, что власть Церкви покоится на совсем иных принципах, чем государственная.

Самовластие архиепископа Феодосия Яновского доходило до того, что он требовал от подчиненного ему духовенства присяги на верность ему лично. То же самое позднее ставилось в упрек Арсению Мацеевичу. «Всякая тень контроля над епархиальным управлением казалась епархиальным архиереям уже несправедливостью, нарушением их патриархальных прав» [988]. Даже предписание вести инвентарные книги воспринималось как произвол, в том числе и таким образованным архиереем, каким был Платон Левшин. Представление о полнейшем бесправии духовенства по отношению к епископу в иерархах XVIII в. было врожденным. В малейшем проявлении чувства собственного достоинства со стороны духовенства епископу виделось личное оскорбление, которое каралось как покушение на его права. Главнейшим принципом епархиального управления была строгость, что в тот страшный век было равнозначно жестокости. В течение всего XVIII в. для управления епархиями была характерна суровость по отношению к священникам, церковным слугам и чиновникам управлений, проступки которых влекли за собой телесные наказания. Бесчеловечным было правление Арсения Мацеевича в Ростовской епархии, не лучше проявил себя Амвросий Зертис–Каменский в Москве. Последнего духовенство просто ненавидело, как о том свидетельствуют многочисленные мемуары. Жестокостью отличались Павел Конюшкевич в Тобольске, Кирилл Флоринский в Севске, Пахомий Симанский в Тамбове (1751–1766), Гедеон Вишневский в Смоленске, Феофилакт в Воронеже (1743–1757), Варлаам Скамницкий в Вятке (1743–1748). Свирепость Архангельского епископа Варсонофия (1740–1759) зашла так далеко, что привлекла внимание председательствовавшего в Святейшем Синоде Амвросия Юшкевича. Киевский митрополит Арсений Могилянский слыл «мягким», ибо в наказание заставлял монастырское духовенство всего лишь колоть дрова [989]. По мнению П. Знаменского, методы епископского правосудия объяснялись самой системой администрации того века. «Не нужно забывать при этом и того, — пишет он, — что мы имеем дело с администрацией духовной, где в основе права лежит элемент религиозный, где действия власти весьма часто направляются чувством религиозной ревности, которое на известных ступенях цивилизации могло порождать действия очень жестокие и фанатические… Дух времени и крайнее унижение духовенства пред духовной администрацией налагали свою печать даже на духовные наказания, разного рода епитимии» [990]. Эта мысль заслуживает всяческого внимания, вместе с тем она содержит крайне низкую оценку морального уровня епископата XVIII в. Сколь сильно иерархи в самом деле были подвержены влиянию «духа времени», показывает критика Иннокентием Нечаевым, Гавриилом Петровым и Платоном Левшиным «Наказа» Екатерины II, а именно высказанного императрицей мнения, что религиозные проступки не должны быть наказуемы светским судом. Церковные же иерархи настаивали на необходимости светских наказаний в дополнение к церковным [991]. В конце концов строгость архиереев по отношению к духовенству привлекла внимание Святейшего Синода. В 1766 г. он испросил и получил от Екатерины II разрешение на смягчение наказаний за упущения, связанные с торжественными богослужениями по так называемым «викториальным дням». В следующем году вышел указ, запрещавший телесные наказания священников, а в 1771 г. это запрещение было распространено и на диаконов. Однако эти указы оставались только на бумаге, так что Святейший Синод в 1797 г. был вынужден повторить свой запрет. В 1801 г. Александр I вообще отменил телесные наказания по отношению к священникам, в том числе и к осужденным светским судом [992].

В XIX в. епископы продолжали держаться мнения, что подчеркнутая строгость есть единственно правильный метод епархиального управления. Многочисленные приговоры митрополита Филарета по провинностям московского духовенства демонстрируют суровость владыки, которая, однако, никогда не доходила до крайностей. Из практики же его собратий известно, напротив, немало случаев, когда обращение с духовенством бывало весьма жестоким. Так, за самые незначительные проступки священники и диаконы ссылались в монастыри. Дурной славой пользовался Тамбовский епископ Евгений Базанов, прозванный «железным Евгением», который заставил рыдать Тамбов, а позднее подобным же образом управлял другими епархиями, пока не стал наконец в 1850 г. членом Святейшего Синода. Сходную репутацию снискал себе его современник, Орловский епископ Никодим Быстрицкий, в личности которого явно видны уже психо–патологические черты, — настолько окаменевшим и безжизненным выглядел этот аскет, спавший на голых досках с поленом под головой и совершенно бесчувственный ко всему окружающему [993]. Несмотря на общее смягчение нравов, пробуждение общественного мнения и перемены в правовых представлениях, в управлении епархиями во 2–й половине XIX в. продолжал действовать принцип крайней строгости. Прославился своей жесткостью Волынский архиепископ Агафангел Соловьев († 1876), категорически отвергавший реформу церковного суда. В равной мере это относилось и к архиепископу Павлу Лебедеву († 1892), занимавшему последовательно кафедры в Кишиневе, Тифлисе (где дело дошло даже до покушения на него) и Казани [994].