Интернет-журнал Виноградова №4, 2011 - vinj_4

• Название: vinj_4
• Автор: Интернет-журнал Виноградова №4 2011
• Жанр: Короткие истории

---

Нашли друг друга – разве это не радость, не удача – вот так столкнуться в пространстве-времени? Но когда люди имеют что-то, хочется большего. Хочется бесконечно владеть Душой избранника – превратить её в свою собственность и не отпускать ни на шаг, ни на минуту, контролировать все её движения, похитить у неё свободу. А что человек без свободной Души, без полета фантазии, без выбора и без движения навстречу своему избраннику? Как же двигаться навстречу, если его "посадили на цепь"? Что дальше?

А дальше – умирает чувство.

И тревога становится постоянной спутницей женщины. И хочется выйти отовсюду, где на тебя кричат, критикуют – нещадно, незаслуженно, забыв о гуманности. Просто глумятся над открытостью твоей, над доверчивостью. Глупое, глупое сердце. Оно научилось вздрагивать, бояться дорогого, родного ранее голоса. Сжимается от предчувствия нового унижения. А Любовь забивается в маленькую расщелину сердца и там страдает.

Как все нелепо, как абсурдно. Почему так происходит с людьми? Зачем они убивают Любовь, которая Счастьем зовется, которая Дар Божий? Подписывают ей смертный приговор и сами же приводят его в исполнение. Кто ответит?

Не понимают они, что творят. И потому они оба – палачи своей Любви. Оба.

Один, желающий беспредельной власти, – сильное начало. Другая, у которой нет уже сил бороться за независимость своего выбора, за свое желание быть самой собой, а не марионеткой в руках человека, даже если он ей до сих пор бесконечно дорог. И тогда ей хочется только одного – выйти из этих отношений и плотно закрыть за собою дверь, сохранив тем самым в сердце частицу былого счастья, да чтобы звание "палач" до конца себе не присвоить.

Ну разве не Абсурд все это?

***

Анна Ефименко

Этот мальчик немного жестче,

Тверже, злее других детей.

Он всегда выбирает как проще

И не слишком-то любит людей.

Он всегда выбирает где лучше,

Он всегда дружит с теми, кто прав,

Он болтает достаточно чуши,

Но его не забудешь узнав.

Он кидает снежками в прохожих,

Любит зиму сильней, чем весну...

Что-то в нем изумляет до дрожи

И неистово тянет ко дну.

Эта сказка без "жили-были",

Всем известен сюжет и финал.

Герду в детстве так часто дразнили,

Королевой – никто не звал.

А сейчас все зовут гордячкой

И жалеют – всегда тайком.

Герда с радостью впала бы в спячку,

Но – заботы, работа, дом.

Этот мальчик не ищет счастья,

И покой ему не знаком,

Он почти не стремится к власти,

Вечно думает о своем...

Герда смотрит, молчит, вздыхает,

А в глазах серебрится лед.

Этот мальчик – он будет Каем,

Новым Каем. Когда подрастет.

Вкус жизни

Владислав Шурыгин

…Я смутно помню, как пришёл в себя после операции.

Хорошо помню то, что было до неё.

…Помню, как доктор отвёл глаза на мой вопрос: «Ну что, зарежете?». Это я так неудачно пытался пошутить, так сказать, грубой шуткой скрыть страх. Услышать от врача что-то обнадёживающее, типа: «Ну ты чего? Всё будет хорошо!..»

Но доктор отвёл глаза и сказал коротко:

 – Надо оперироваться!

И пошёл мыть руки, а меня повезли в операционную…

К этому моменту, говорят, я был чудовищен.

Прошли почти сутки после аварии. Моя правая половина тела словно прошла через бетономешалку. Перелом трёх рёбер, перелом ключицы, ушиб сердца, ушиб правой почки, сотрясение мозга и, вдобавок ко всему, пневмоторакс – обломок ребра проткнул лёгкое. Воздух из этого отверстия попадал в ткани, и меня медленно раздувало как чудовищную грелку. В груди что-то непрерывно свистело и булькало. К этому моменту всё тот же обломок ребра уже перетёр какой-то крупный сосуд и, вдобавок к пневмотораксу, началось лёгочное кровотечение – гемоторакс. Плевральная полость медленно наполнялась кровью.

…Потом я узнал, что принявший меня старый хирург давно уже не оперирует, и, боясь встать к столу, он просто тянул меня до следующее смены, которая, получив меня в мало кондиционном виде, просто не знала, что теперь С ТАКИМ делать?

Тогда я не знал, что главврач Ирина Леонидовна почти пинками погнала хирургов в операционную.

Просто становилось всё хуже и хуже. Помню, меня привезли в смотровую, положили на живот. Было очень холодно. На улице стоял вечер 3 января...

– Сейчас мы тебя обезболим, а потом придётся потерпеть немного… – врач (потом я узнал – заведующий отделением) наклонился надо мной. Что-то коротко кольнуло спину выше поясницы. Потом, помню, как в спину что-то с силой вдавливали. Боли и вправду не было. И, казалось, врачи пытаются продавить чем-то тупым какую-то упругую резиновую ленту. А потом мир взорвался. Было полное ощущение, что кто-то с чудовищной силой ударил меня «под дых», разница была лишь в том, что после удара обычно отпускает через две-три секунды, а здесь секунда шла за секундой, но боль не уходила. Я как рыба хватал ртом воздух, но ни глотка его не попадало внутрь. Секунды растянулись в вечность. Я не знаю, сколько их было. Но не пять и не десять. Пожалуй, большей боли я в своей жизни не испытывал. Мир начал медленно гаснуть, растворяться, уходить куда-то крутыми стенами вверх, и, на самом дне, лихорадочно метался обезумевший зверёк сознания. «Надо как-то задышать, если не задышу то сдохну!» И сам не знаю, как я смог втянуть в себя буквально несколько глотков воздуха, потом ещё, потом ещё. Воздуха было совсем мало. Его хватало ровно настолько, чтобы просто не терять сознание, чувствовать дикую боль и слышать.

Первое, что я услышал, это как врачи надо мной кричали:

– Держись! Не теряй сознание! Не уходи! Скоро станет легче! Не теряй сознание!

…Потом я узнал, что, чтобы узнать есть ли в плевральной полости кровь, они сделали прокол, установили дренаж и из него ударил фонтан крови, скопившейся в лёгком. Находчивый хирург даже успел подставить чистую банку и больше литра моей же крови мне вернули на операции. Но, этот же прокол, фактически «сдул» лёгкое и я начал задыхаться...

То ли врачи не ожидали, что крови будет так много, то ли что-то пошло не так, но потом хирург пришёл в мою палату с бутылкой коньяка и налил мне рюмку за то, что я тогда выкарабкался. Он почему-то боялся, что я, по его словам, «дам остановку сердца».

…Боль уходила очень медленно, как грязь из забитой раковины. Я как-то приспособился дышать «чуть-чуть», мир понемногу опустился и занял своё место вокруг меня. Потом меня перевернули на бок и процедуру повторили, только уже прокол сделали со стороны груди, ниже ключицы. На этот раз боли не было совсем…

А потом меня повезли в операционную.

…Я смутно помню, как пришёл в себя после операции.

В просторном помещении реанимации стояло четыре койки. Пустых не было. Жужжали и шелестели какие-то аппараты. Не было ни боли, ни волнения, ничего. Только какое-то отстранённое вежливое созерцание. Даже при вдохе я чувствовал, как ещё по-разному двигаются разваленные операцией от грудины до лопатки две половинки моего тела. Эмоций не было.

…Думаю, что реанимационные больные в какой-то степени идеальные пациенты. Они ничего не требуют, не нарушают режим и совершенно не мешают лечению…

Конечно, таким я был благодаря анестезии. Через моё тело прокачивали литры различных капельниц, в меня непрерывно что-то вкалывали, вливали, закачивали. Все чувства и ощущения били «притушены» до состояния лампочки «ночника».

Я заметил её только дня через два.

Невысокая, подвижная, улыбчивая.

Возраст определить было невозможно. В линялом зелёном хирургическом костюме и специальной шапочке ей было и тридцать и сорок. На языке медиков её должность называлась «младший медицинский персонал». Она выносила «утки», мыла полы, давала попить, если мы просили, меняла простыни и занималась ещё целой кучей не очень заметных, не очень приятных, совершенно не престижных, но таких нужных работ. Она была в отделении самой младшей по должности.

Странным образом она всегда оказывалась рядом тогда, когда это было необходимо. Её рука протягивала «поильник» тогда, когда хотелось пить, она была рядом, когда нестерпимо чесалась нога или вдруг накатывала боль и нужен был укол. Кроме неё были ещё и другие медсёстры, но я их не запомнил. Они были обычными, делали всё как надо, но не запомнились. Может быть потому, что они и были обычными. А вот её я запомнил.

Наверное, день на третий после операции врач разрешил мне соки.

Но соки почему-то казались приторными, и я пил только воду.

Ничего не хотелось.

В этот день в реанимации было полутемно. Не знаю, который тогда был час. Время в реанимации понятие совершенно условное. По крайней мере, для больных.

Я помню, как она вошла в палату и положила на стол рядом с моей кроватью несколько мандаринов. Они были холодные, может быть с улицы, может – с холодильника или окна. Я помню, как лежал и в мои ноздри вошла неповторимая кислинка холодной цедры. Запах ушёл куда-то в подсознание и затерялся там навсегда. Я помню звук очищаемой шкурки, словно кто-то осторожно шагает по глубокому рыхлому снегу; я вдруг понял, что у мандарина несколько разных запахов. Острый, маслянисто-цитрусовый – цедры, приглушенно травяной – молочно-белого «подбоя», почти розовый – у долек.