ШАРЛЬ ПЕГИ - ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.

• Название: ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.
• Автор: ШАРЛЬ ПЕГИ
• Издательство: "Наука"
• Жанр: Религия
• Год: 2001
• ISBN: 5-02-026806-2

В первом русском издании Шарля Пеги одной из самых оригинальных и значительных фигур в истории французской литературы и политической мысли рубежа XIX–XX вв. предлагаются два произведения, опубликованные в 1910 г. и ставшие итогом его политических, духовных и религиозных исканий. «Наша юность» программное произведение, в котором автор, обращаясь к делу Дрейфуса, ставшего переломным моментом в жизни французской интеллигенции и самого автора, говорит о принципах и идеалах, которым всегда оставались верны он и его соратники. «Мистерия о милосердии Ж. Д'Арк» религиозная поэма, где Пеги устами своей героини открывает свое отношение к религии и вере, войне и миру, социальной справедливости.

© Издательство «наука», 2001

© Е. А Легенькова, перевод, 2001

© Е. H Джусоева, перевод, 2001

© Т. С. Тайманова, вступительная статья, комментарий в «Нашей юности», 2001

©А. И. Владимирова, комментарий к «Мистерии о милосердии о Жанне д'Арк», 2001

---

Известный антисемит Эдуар Дрюмон довершил эту схватку патриотов вокруг Пеги, охарактеризовав его в своей газете Либр пароль от 14 марта 1910 года как «бывшего разочаровавшегося дрейфусара». [99] Пьер Лассер, идеолог и критик роялистского толка, счел нужным также выразить свое несогласие с дрейфусизмом автора «Жанны д'Арк» в Аксьон франсез от 22 марта 1910 года. [100] А Жорж Сорель сначала в итальянской газете Воче, а затем на страницах французского роялистского ежедневника 14 апреля 1910 года приветствовал «Мистерию» в качестве возрожденного патриотизма, что, судя по его словам, было неотделимо от антидрейфусизма. «Дрейфусарская революция все поставила с ног на голову, — писал он. — Теперь этот фарс окончился …Бывший дрейфусар борется за то, чтобы патриотические идеи владели современными умами». [101]

Именно эти и множество подобных им высказываний заставят Пеги в том же самом году создать «Нашу юность». Но об этом чуть позже.

Нужно сказать, что близкие друзья и соратники Пеги не остались в стороне от этих дебатов, пытаясь доказать, что Пеги ни в чем не изменил себе. Так, братья Таро в Пепль Франсе от 19 апреля того же года писали, что Пеги, будучи еще студентом Нормальной школы, уже работал над «Жанной д'Арк». [102] Поль Акер в Жиль Блаз от 27 мая доказывал, что преклонение Пеги с юных лет перед образом Жанны неразрывно связано с его борьбой дрейфусара: «Он был мистиком и остался мистиком, но он никогда ни от кого не зависел… Он не перестраивался. Он следовал велениям своей души». [103] Наконец, в Анналь де ла женесс лаик в мае 1910 года Жорж-Ги Гран открыто выступил против кампании правых: «"Мистерия" стала предлогом для воплей о кончине гуманитаризма, дрейфусизма, демократии. Потише! Пеги всегда был патриотом и всегда был дрейфусаром». [104]

Но был еще один лагерь, непримиримо враждебная реакция которого больно ранила новообращенного Пеги. Это был лагерь католиков. Не пытаясь даже понять всей красоты, глубины и искренности веры Жанны и Пеги, всего величия этого произведения, они заклеймили его с позиций католической доктрины и отвернулись от Пеги, чьего обращения они очень ждали и чья вера не только разочаровала, но и испугала их. Ярким примером тому служит конфликт, разгоревшийся после выхода «Мистерии» между Пеги и Жаком Маритеном, его бывшим учеником, сотрудником Тетрадей, сыном его доброй приятельницы Женевьевы Фавр. В 1906 году Маритен, его жена Раиса и ее сестра Вера Уманцевы обратились в католичество и стали практикующими католиками. Примерно через год после этого они узнали об обращении Пеги и со всем пылом неофитов принялись поучать его в вопросах соблюдения католических обрядов. «Непрактикующий» Пеги раздражал Маритена, записавшего в своем дневнике: «…он христианин, но еще не католик». [105] В письмах к Пеги Маритен со своей женой настойчиво убеждали его принять церковь со всеми ее догмами, следовать катехизису, а главное, принять смирение, диктуемое церковью. Как позже напишет Раиса Маритен: «Для Пеги не все было так однозначно». [106] Конфликт достиг своего апогея после выхода «Мистерии». Маритен выдвигает следующие обвинения поэту: «Само предназначение Блаженной Жанны совершенно искажено. Вы лишили его Высшей силы и кротости Святого Духа, …простоты и покоя веры, … полного забвения собственного Я, …вы лишили его всего и подменили это …романтической приподнятостью натуры, современной концепцией Бога, совершенно современными и материалистическими представлениями об ответственности за совершающееся зло и о сущности веры святых…». [107] Как догматичный католик Маритен и многие иже с ним не смогли принять художественное видение там, где затрагивались догмы церкви. Из лагеря католиков только Жозеф Лотт сумел понять, что поэт проник в самую сущность «святости, которая зарождается, которая расцветает …прежде голосов, прежде костра». [108] Заметим здесь, что много лет спустя, в 1988 году, папа Иоанн-Павел II дал такую оценку «Мистерии»: «Все корни теологии сконцентрированы в этом произведении. Теологии, не только осмысленной, не только умозрительной, но, главное, пережитой». [109]

Как бы там ни было «Мистерия» стала первым произведением Пеги, разрушившим стену молчания вокруг его художественного творчества. Андре Жид в марте 1910 года написал восторженный отзыв в Нувель ревю франсез: «Поразительная книга!.. Прекрасная книга!». [110] Пеги сразу стал знаменит. «Мистерия» оказалась для него неким трамплином, и образ Жанны практически не покидал его творчество до самой смерти. [111]

Понятно, что лавина обвинений, обрушившаяся на Пеги после выхода «Мистерии о милосердии Жанны д'Арк», не могла оставить его равнодушным. Необходимо было ответить всем — и врагам, и друзьям.

В 12-й Тетради 11-й серии Пеги намеревался начать публикацию серии материалов по архивам семьи Милье, республиканцев-фурьеристов. 24 апреля 1910 года он начинает писать предисловие к этой серии. Но в начале мая 1-я Тетрадь Милье уже готова, зато Предисловие приобретает неожиданные пропорции и начиная с 37-й страницы рукописи [112] становится ответом на статью Даниеля Галеви, опубликованную в 10-й Тетради 11-й серии под названием «Апология нашему прошлому» (5 апреля 1910 года). В конечном итоге Пеги создает самостоятельное произведение, занимающее весь объем Тетради. Оно называется «Наша юность» и выходит в свет 17 июля 1910 года.

Над статьей «Апология нашему прошлому» Галеви начал работать еще в 1907 году по просьбе самого Пеги, который хотел таким образом отреагировать на многотомный труд Жозефа Рейнака «История дела Дрейфуса», завершенный в 1911 году. К 1907 году вышло пять томов, и, возможно, сам Рейнак просил Пеги дать такой материал в Тетрадях. Возможно также, что Пеги намеревался, опубликовав Тетрадь Галеви в начале 1910 года, высмеять «Дрейфусарскую революцию» Жоржа Сореля, который, широко используя материалы Рейнака, в особенности предпоследний 6-й том (1908 год), представляет Дело Дрейфуса как громадную буффонаду. Увы, статья Галеви также вызвала раздражение и протест у издателя Тетрадей. Само название статьи Галеви никак не соответствовало отношению Пеги к Делу Дрейфуса и к баталиям его юности. «Я не хочу, чтобы меня защищали. Я не обвиняемый», — пишет Пеги Ж. Лотту 28 апреля 1910 года. [113]

Галеви начинает свою «Апологию» с подробного описания всех этапов процесса по Делу Дрейфуса. Желая быть объективным и справедливым, он говорит о столкновении «патриотических страстей» с «интересами гуманности». Будучи последователем Ренана, Галеви с явным скептицизмом вопрошает: «С чем мы сражались? Вряд ли мы это понимали…». Была ли это армия? Или несправедливый приговор? Он спрашивает у лидеров правых: «Почему вы нам не помогали? … Вы, находившиеся, в сущности, не так уж далеко от нас?». [114] Галеви признает, что испытывал радость, чувствуя свою близость к народу и к борющимся революционерам. Да, антиреспубликанская опасность была реальной. Вот почему он принял политику Вальдека–Руссо. В течение десяти лет оппозиции он надеялся вместе со своими друзьями «аристократично» и терпеливо подготовить республиканские институты. Пеги и его Тетради он причисляет к наименее доктринерским. После аннулирования реннского приговора Галеви приходит к следующему заключению: «Мы были победителями в гражданской войне… хозяевами… но хозяевами без славы, признаем это». В чем же была ошибка? «Самые древние институты рассыпались под нашими ударами». [115] Читатель, безразличный к описываемым событиям, мог бы посчитать этот анализ объективным и справедливым, а меланхолическое восклицание Галеви: «Почему самые прекрасные воспоминания не приносят нам радости?» [116] — лишь немного странным. Но Пеги был больно задет этим текстом, поставившим под сомнение смысл всей его преданности Делу, а главное, постоянство его этических суждений, все силы, отданные им в этой борьбе, все жертвы, принесенные им как издателем Тетрадей. Все его существо восставало против меланхолического смирения Галеви, и он написал «Нашу юность» как исповедь, где поведал нам, чем было, что есть для него Дело Дрейфуса и что такое истинный дрейфусизм по сравнению с жалкой карикатурой на него.

Намереваясь сделать предисловие к обширному, рассчитанному на несколько тетрадей материалу о республиканцах, Пеги начинает писать о Республике, о республиканских традициях, о республиканском духе, о республиканском прошлом Франции. Но вот он упоминает Галеви и его Тетрадь, упоминает вполне логично и к месту, ибо Галеви тоже пишет и про историю, и про Республику, и про Революцию. Очень скоро в тексте появляется Дело Дрейфуса, тоже вполне логично, коль речь идет о политике, об истории, о предательстве. Далее же все произведение, по существу, посвящено Делу Дрейфуса. Оно проникнуто духом Дела Дрейфуса, оно является не его апологией, а его апофеозом. При этом Пеги, опытного издателя, редактора, публициста, никак нельзя обвинить в сбивчивости или бессвязности изложения. «Наша юность» написана на одном дыхании. Нет ни цезур, ни лакун, не случайно нет глав, подзаголовков. О чем оно? О Республике? О Деле Дрейфуса? Об идеалах юного Пеги или Пеги зрелого? О Христианизме? О Мистике? Вчитываясь в это произведение, следуя за автором по спирали его долгих периодов, постепенно понимаешь, что эти понятия неразрывны для Пеги. Более того, они суть одно и то же. Можно ли обвинить в противоречивости писателя и философа, воспринимающего жизнь духовную и общественную как неразрывное целое? Можно ли сказать, что Пеги отказался от идеалов юности, если Дело Дрейфуса стало не только делом его юности, но мифом, или мистикой, всей его жизни?