ШАРЛЬ ПЕГИ - ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.

• Название: ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.
• Автор: ШАРЛЬ ПЕГИ
• Издательство: "Наука"
• Жанр: Религия
• Год: 2001
• ISBN: 5-02-026806-2

В первом русском издании Шарля Пеги одной из самых оригинальных и значительных фигур в истории французской литературы и политической мысли рубежа XIX–XX вв. предлагаются два произведения, опубликованные в 1910 г. и ставшие итогом его политических, духовных и религиозных исканий. «Наша юность» программное произведение, в котором автор, обращаясь к делу Дрейфуса, ставшего переломным моментом в жизни французской интеллигенции и самого автора, говорит о принципах и идеалах, которым всегда оставались верны он и его соратники. «Мистерия о милосердии Ж. Д'Арк» религиозная поэма, где Пеги устами своей героини открывает свое отношение к религии и вере, войне и миру, социальной справедливости.

© Издательство «наука», 2001

© Е. А Легенькова, перевод, 2001

© Е. H Джусоева, перевод, 2001

© Т. С. Тайманова, вступительная статья, комментарий в «Нашей юности», 2001

©А. И. Владимирова, комментарий к «Мистерии о милосердии о Жанне д'Арк», 2001

---

Много лет спустя Пеги, утративший многие иллюзии и отказавшийся от утопий, не забудет свой Град. Это слово мы не раз встретим в его произведениях. И всегда оно будет означать сообщество людей, объединенных нравственными идеалами.

Познакомившись с Градом гармонии и добавив к этому заявление Пеги о том, что «социальная революция будет моральной или ее не будет вовсе», [29] мы видим, насколько романтическим было у него представление о социализме. Романтический максимализм молодого Пеги заставил его воспринять социализм как Град гармонии при приоритете нравственного начала. Это чрезвычайно важное для жизненной и литературной концепции Пеги положение — главное, что отличало Пеги, Бодуэна и их кружок от прочих социалистов, например Жореса. Не без влияния Бергсона Пеги утверждал, что истинная революция «сводится главным образом к все более глубокому проникновению в неисчерпаемые запасы внутренней жизни, поэтому величайшие люди революционного действия — это люди, обладающие в высшей степени богатой внутренней жизнью, это мечтатели и созерцатели». [30]

Эти представления были очень далеки от истинного положения вещей. Вот как описывает Роллан съезд социалистической партии в 1900 году: «Если лагерь противника прерывал выступление оратора, то приверженцы последнего поднимали страшный шум, чтобы восстановить тишину; тогда поток бесцветной брани затоплял весь зал. Целый день, с девяти утра до шести вечера, зал походил на псарню, полную рычащих собак: налитые кровью лица, грозящие кулаки, протянутые руки, — совсем как у «Горациев» и «Куриациев»… справа и слева — продажные шарлатаны социалистической партии, такие, как знаменитый Эдвард, директор газеты Матэн, снимали свои сюртуки, чтобы стать похожими на рабочих». [31] Да, это менее всего было похоже на дружественное собрание единомышленников, «мечтателей и созерцателей». Это была политика. Революция же для Пеги никогда не была политическим переворотом. В его представлении она и не была разрывом с традициями; она была возрождением, выражением жизненной силы традиции, «тропой, ведущей к Христу, а не к смерти». [32] Отсюда понятно, какие горчайшие разочарования должен был испытать Пеги при столкновении с реальными историческими событиями, если не разрушившими до конца, то значительно поколебавшими самые основы его социализма, социализма нравственного, а не политического.

Первое и глубочайшее разочарование постигло Пеги в связи с событиями, связанными с делом Дрейфуса, которое стало важнейшим этапом его жизни.

Пеги заканчивал обучение в Нормальной школе, когда офицер Французского генерального штаба, еврей по национальности, Альфред Дрейфус был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Поводом для обвинения послужила опись документов (так называемое «бордеро») о состоянии французской артиллерии, найденная горничной, агентом французской контрразведки, в немецком генеральном штабе и переданная во французскую контрразведку. Явных доказательств того, что эти документы были составлены Дрейфусом, не было. Против него свидетельствовал полковник Анри, но сличение почерков ничего не показало. Тем не менее Дрейфуса разжаловали, и военным судом в 1894 году он был приговорен к пожизненному заключению на Чертовом острове (Гвиана). В 1896 году глава французской контрразведки полковник Пикар узнал, что майор Эстергази, офицер французского генерального штаба, поддерживает постоянные контакты с офицерами немецкого генерального штаба, и установил его виновность. Брат Дрейфуса, Матье, также направил военным властям письмо, в котором доказывал виновность Эстергази. В палате депутатов были сделаны запросы правительства, но Эстергази, пользовавшийся поддержкой генералитета, был полностью оправдан военным судом, а полковник Пикар, продолжавший борьбу за оправдание Дрейфуса, подвергся гонениям и в 1898 году был уволен с военной службы. 13 января 1898 года Эмиль Золя опубликовал в республиканско-социалистической газете Орор открытое письмо президенту республики — знаменитое «Я обвиняю». Письмо и последовавший за ним судебный процесс над самим Золя были подобны разорвавшейся бомбе. Поднялась широкая волна протеста прогрессивной общественности, требующей пересмотра дела. Франция разделилась на дрейфусаров и антидрейфусаров. Наконец, в 1898 году после бегства и признания Эстергази и доказательства фальшивки, сфабрикованной полковником Анри, пересмотр дела становится неизбежным. Дрейфусу предлагается подать прошение о помиловании. Осенью 1899 года в Ренне снова собирается военный суд, вынесший постановление о помиловании, которое, безусловно, не могло удовлетворить дрейфусаров. Только 12 июля 1906 года Кассационный суд выносит вердикт об ошибочном осуждении Дрейфуса. Его восстанавливают в правах, и он вновь становится офицером французской армии.

Факт несправедливого осуждения Дрейфуса явился тем узловым пунктом, вокруг которого разразился крупный политический кризис во Франции, поставивший страну у порога гражданской войны. Уже одно то, что Дрейфус был осужден по прямому требованию монархистов, клерикалов и антисемитов, сделало развернувшуюся борьбу за пересмотр его дела крупнейшим политическим событием, поскольку под лозунгом «за пересмотр» стало разворачиваться движение, направленное не только против реакционной военщины, но и враждебное всему государству. Весьма скоро, после нескольких неудачных попыток вооруженного переворота со стороны монархистов, правящие круги постарались свести все Дело к частному вопросу о судьбе самого Дрейфуса и, чтобы окончательно устранить конфликт, пошли не только на помилование Дрейфуса, но и на развертывание шумной кампании по борьбе с католической церковью.

Страстный дрейфусар, Пеги с неистовством и со страстью участвовал в развернувшейся борьбе. Он был окрылен возможностью бороться за справедливость, принять участие в «битве века» в одном строю со своими единомышленниками. Чувство дружбы, единомыслия было для Пеги чрезвычайно важным. Дружба была одной из связей с миром, тропинкой, которая неизбежно должна была, слившись со множеством других, привести к общему пути. Совместная борьба наполняла его жизнь не просто смыслом, но сознанием высокой цели. Однако, как выяснилось позже, это чувство разделяли не все его друзья. И когда правительство свело широкое движение протеста лишь к спорам в частном судебном разбирательстве, стало ясно, что единого фронта единомышленников и не было, поскольку и цели у них, в сущности, были разными. Пеги сражался за справедливость и за Град гармонии, а его друзья социалисты видели перед собой совсем другую цель: они уже делили министерские портфели. Эту ситуацию прекрасно понял и обрисовал А. В. Луначарский: «Все "пегисты" были в то время чистыми демократами-социалистами. Но они с ужасом отшатнулись от своих друзей-победителей, когда увидели, что большинство этих соратников сражались под знаменем правды лишь для того, чтобы, оттолкнувши противника от общественного пирога, присоединиться к нему с еще более развязной наглостью и с еще более жадным аппетитом на глазах у оставшихся голодными масс». [33] Пеги со свойственной ему бескомпромиссностью отвернулся от своих прежних учителей и кумиров, в том числе от своего друга и идейного наставника Люсьена Эрра и даже от Жана Жореса, перед которым преклонялся.

Это первое столкновение Пеги с политикой определило его будущее положение человека, стоящего вне группировок и партий. Его обвинения в адрес политики прозвучат в будущем несколько необычно, но всеобъемлюще, ибо писатель считает, что политика отъединена от мистики, ползучий эмпиризм политики не позволяет ей поднять глаза на небо, она лишена трансцендентального начала, политика неизбежно приводит к борьбе за власть. Любопытно, но позицию Пеги можно объяснить с точки зрения его русского современника, философа старшего поколения Вл. Соловьева.

«Социализм… не хочет быть только исторической силой… он хочет быть высшей нравственной силой, имеет притязание на осуществление безусловной правды в области общественных отношений…

Социализм иногда изъявляет притязание осуществлять христианскую мораль.По этому поводу кто-то произнес известную остроту, что между христианством и социализмом в этом отношении только та маленькая разница, что христианство требует отдать свое, социализм требует брать чужое». [34]

Пеги жил и мыслил в кругу людей своего времени. Скорее всего он не был знаком с философией Соловьева. Но ему могло быть близко такое понимание морально-этических основ социализма, и, следовательно, он не мог примириться с тем, что делали социалисты в реальности:

«Большинство не могло устоять против соблазна особого рода — оказывать огромное, интенсивное, неодолимое, необоримое влияние на людей, это опьяняло всех… Все, и среди них Жорес, вновь окунулись в привычную политическую деятельность. Они толкнули на этот путь французский социализм», — писал Р. Роллан. [35]