Коллектив авторов - Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)

• Название: Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-48592-5

Испокон веков враги знали: «Русского солдата мало убить…» – потому что на Священной войне «наши мертвые нас не оставят в беде», павшие встают плечом к плечу с живыми, а «ярость благородная» поднимает в атаку даже бездыханных. На Священной войне живые и мертвые исполняют приказ «Ни шагу назад!», сгоревшие заживо летчики не выходят из боя, рация погибшей разведгруппы продолжает передавать сведения о противнике, мертвая вода ненависти к врагу залечивает любые раны, а живая вода любви к Родине воскрешает павших и возвращает в строй. На Священной войне не только награждают, но и призывают посмертно – потому что выстоять и победить можно, лишь смертью смерть поправ.

К 70-летию Великой Отечественной! Военно-историческая фантастика в лучших традициях жанра. Сверхпрочный сплав фантастического боевика и безупречной военной прозы.

---

Дождь чуть утих, и было хорошо видно, как фашисты высыпали из укрытия и начали доставать из-под сарая пулеметы – один за другим. Балтийцы открыли огонь, пытаясь поймать призрачную надежду – перебить немцев до того, как пулеметы начнут выплевывать убийственный свинец. Все прекрасно понимали, что если это не получится, то все.

Лешка стрелял от пуза – он еще не успел научиться правильно держать автомат – заливал все патронами, не жалея их. Слева по всем правилам, аккуратно расходуя боеприпасы, стрелял Владимир Михайлович. Пустые гильзы падали в болотную жижу и утопали в ней, как сапоги, давно мокрые насквозь. Пулемет срезал обоих одновременно. Лешка взмахнул руками и тюкнулся лицом в воду. Владимир Михайлович осел без лишних движений, экономно, как и стрелял.

– Свооолооочиии! – заорал Сережа, но крик потонул в пулеметных очередях.

Аня даже не поняла поначалу, что ее ранило, сделала по инерции еще два шага и упала. Из сапога потекло красное, смешиваясь с тиной и дождевой водой. А когда замолчали пулеметы, ее встретило дуло автомата, удар, и она потеряла сознание.

Очнулась в сарае. Было холодно, но сухо. Первое, что почувствовала – боль в правой ноге и в голове. И еще – нигде не видно ее винтовки.

«Шнель, шнель», – раздавалось снаружи.

Аня подползла к щели в двери сарая, схватилась за неструганные доски, прильнула к ним. На берегу лежали человек двадцать. Под командиром растекалась красная лужа – Аня разглядела его развороченный живот. У остальных ранения казались не такими страшными. Фашисты раскладывали красноармейцев на холме в один ряд так, чтобы их было видно на другом берегу болота. Наконец, когда всех уложили и подровняли, сами выстроились в шеренгу напротив.

– Айн, цвай, драй, фойер! – скомандовал один, и рев автоматов обрушился на март сорок третьего.

Аня привалилась к стене, закрыла глаза.

Дверь открылась от пинка. В сарай ввалился десяток фашистов, только что добивших раненых. Мокрые: опять пошел дождь, грязные, возбужденные, они о чем-то переговаривались резкими, отрывистыми фразами. Аня постаралась вжаться в стену, но это не помогло. Ее заметили.

Один подошел вплотную. Его сапоги были заляпаны кровью. Дулом автомата под подбородок поднял Анину голову. У него оказались очень колючие серые глаза, глубокие морщины и седые волосы. Что-то спросил. Аня не поняла, промолчала. Он еще раз спросил, ударив сапогом по ребрам. От удара девушка разучилась дышать. Когда, наконец, вспомнила, как это делается, жадно начала заглатывать воздух.

– Нихт ферштейн, – выдавила из себя сквозь кашель.

Офицер махнул кому-то еще, подбежал совсем молодой парень. Присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с Аней, спросил на ломаном русском:

– Снайпер?

Аня молчала.

– Отвечай. Ты снайпер?

Она опустила глаза. Вот и все.

Лида уже почти не чувствовала боли. Было только жарко. Вокруг метались и кричали женщины, а ей было все равно. Она вспоминала маму. Когда ночью домой завалились фашисты, Лида спряталась подальше на печке, накрывшись с головой одеялом. У нее выработался рефлекс: если в доме неожиданно появляются люди – надо прятаться. Они кричали «руссиш партизанен», потом несколько раз ударили маму и повалили на лавку. Мама заплакала, и фашисты ее закололи. Люди со свастикой жили в их деревне, в доме дяди Коли. Дяди все равно не было. Он вместе с отцом и другими мужчинами ушел в лес. Но иногда приходил.

Папка появился следующей ночью. Он нашел Лиду на соседней лавке, голую и всю в крови. На запястьях и голеностопах виднелись синяки от мужских рук, державших девочку. Когда она проплакалась и все рассказала, отец велел ей одеться потеплее, идти в лес и ждать его там. Сказал, что скоро вернется, и исчез. А утром послышались выстрелы, и загорелся дом дяди Коли. Солдаты сумели остановить пожар, огонь съел только три дома. После этого собрали всю деревню – всех женщин, что остались.

– Если вы скажете, где находятся партизаны, мы вас не тронем, – переводил усатый немец в грязной каске. У него на пузе висел автомат, и обе руки лежали на нем. Усатый вышагивал вдоль женщин – под ногами хрустел снег – и втолковывал:

– Если вы будете скрывать партизан – нам придется вас убить.

Лиду поймали около леса. Этот самый усатый. Так что теперь девочка стояла в той же шеренге. «Интересно, папа меня тут найдет?» – думала она.

А потом их всех согнали в колхозную конюшню. Лошадей там не было с начала войны. Часть забрала Советская Армия, остатки – фашисты, когда встали тут с оккупацией. Лиде было очень жалко вороного Булата. Ему было столько же лет, сколько ей, восемь, и он так мягко брал с ладошки яблоки… Папа обещал научить ее ездить по-взрослому, в седле. Где теперь Булат?

Послышался стук молотков.

– Двери забивают! Замуровывают! – завизжали женщины. Показались языки пламени. «Пожар где-то», – подумала Лида. Скоро стало ясно, что горит как раз конюшня. Сначала девочка даже обрадовалась – хоть немного погреться, а то на улице такие трескучие морозы, что окоченеешь. Потом стало жарко. Потом загорелась тетя Нина.

У Лиды тлели полы шубы, и поначалу девочка пыталась сбить с себя огонь, но поняла, что это бесполезно. Она подняла взгляд и увидела под крышей в огне худенькую девочку с мечом. Девочка была постарше Лиды и, казалось, вся состояла из огня. В панике пожара ее никто не замечал.

– Тебе уже не больно? – спросила она у Лиды, спускаясь пониже.

– Нет, – удивленно ответила та, оглядывая языки пламени, гуляющие по телу. – Только жарко. А тебя как зовут?

– Лада.

– А меня Лида, – улыбнулась она. – Ты из какой деревни? Далеко отсюда?

– Далеко, – кивнула Лада. – Я даже не из Белоруссии.

– Ух ты! Я так далеко никогда еще не была. А как ты тут оказалась?

– Помогать пришла.

– Да, – с серьезным видом кивнула девочка. – Помощь нам нужна.

Огненная Лада опустилась на землю и протянула Лиде меч.

– Возьми. Этим мечом ты сможешь защитить своих.

– А ты? Без оружия останешься?

– У меня есть еще, – улыбнулась та. – Но одной мне везде не поспеть. Нужны помощницы. Будешь защищать Белоруссию?

Лида кивнула. Меч сначала показался ей тяжелым, но с каждой секундой становился все легче, приноравливаясь к руке. И вот уже девочка не могла понять, где заканчивается рука и начинается оружие. Взмахнула им и вдруг взлетела. В этот момент рухнула крыша, погребая всех. Лида же пролетела сквозь горящее дерево и взмыла еще выше. Ей нужно было спасти папку. Там, где она пролетала, загорались дома и машины. И этот огонь фашисты не могли потушить.

В те редкие минуты, когда фашисты оставляли ее в покое, Аня пыталась думать о чем-нибудь другом, кроме боли. Думалось только о смерти. Еще мелькала мысль: «Хорошо, что тут нет зеркала». Аня понимала, что ее лицо изуродовано. Правым глазом она ничего не видела и подозревала, что его больше нет. Как они объяснили – чтобы больше не могла прицеливаться. Еще они сломали ей все пальцы на правой руке. Глупые, не знали, что «Ворошиловский стрелок» одинаково стреляет с обеих рук.

«Вряд ли в мире существует такая смерть, которой хотя бы один человек не умирал, – думала девушка. – И потом, наверняка существует масса смертей еще худших. Сожжение там… или четвертование… или на кол». Аня пыталась придумать смерть еще худшую, чем трехдневная пытка, которую устроили ей фашисты. Сначала ее насиловали и били. Потом – били и насиловали. Ломали пальцы и ребра. Жгли углями. Выкололи глаз.

«Если другие прошли через это, то и я пройду. В конце концов, у меня все равно нет выбора». Аня вспоминала детские разговоры о самой ужасной смерти. Ее сестра утверждала, что нет ничего более страшного, чем сгореть заживо. Подруга Аленка рассказывала о какой-то китайской пытке водой, капающей на темечко. Сейчас Аня готова была поменяться на любую из этих смертей. Хоть какую, лишь бы уже поскорей. Ее тело, однако, упорно цеплялось за жизнь, а ничего, принесшего бы облегчение, под рукой не было.

В сарай вошел кто-то. Аня перестала их различать уже на второй день. После того как седой передал ей, что ее напарница «встала на охоту» и положила пятерых. Аня тогда улыбнулась, за что ей тут же разбили губы и объяснили, что за каждого убитого немца отвечать будет она, Аня. А когда они возьмут ее напарницу, то сделают с ней то же самое.

Перед ней сели на колени, но почему-то не ударили. Аня повела заплывшим левым глазом и увидела худенькую девушку с длинными золотистыми волосами. На коленях у нее лежало что-то блестящее.

– Меня зовут Лада, – произнесла та.

На следующий день холм накрыли три «катюши», сравняв немецкие укрепления с землей. Дивизион БМ-13 неожиданно сбился с пути и наткнулся на остатки бригады морпехов. Ни одному фашисту не удалось выжить под шквальным огнем. Когда русские пришли хоронить своих, единственное тело, которое не нашли, – Анино.

К вечеру эсэсовцы утомились и ушли на ту стороны реки Бук, в свой дом отдыха. Ни одна из двадцати девушек не шевелилась. Прошло еще полчаса, и Фаня охнула. Казалось, у нее со всей спины, головы и ног сняли кожу до костей. Не сразу она смогла встать. А когда встала, увидела девушку в зеленом сарафане, сидящую у куста шиповника.