Даниил Мордовцев - Царь и гетман

• Название: Царь и гетман
• Автор: Даниил Мордовцев
• Издательство: Планета
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85250-561-7

Д. Л. Мордовцев, популярный в конце XIX — начале XX в. историк — беллетрист, оставил огромное литературное наследие. Собранные в этой книге романы принадлежат к лучшим произведениям писателя. Основная их идея — борьба двух Россий: допетровской страны, много потерявшей в течение «не одного столетия спячки, застоя…», и европеизированной империи, созданной волею великого царя. Хотя сюжеты романов знакомы читателю, автор обогащает наши представления интереснейшим материалом.

«Наступило лето 1709 года. Близилась роковая развязка для всех действующих лиц исторической драмы, избранной предметом нашего повествования.

Что делала в это время та нежная рука, которая так жестоко, хотя невольно, разбила и гордые политические мечты Мазепы, и личное его счастье, отняв у него и покойную смерть старости, и место на славном историческом кладбище его родины? Что делала и что чувствовала несчастная дочь Кочубея?»

---

Вдруг он слышит, что кто-то тихо трогает его за плечо. В изумлении он приподымает голову и… не верит глазам своим: перед ним стоит — русалка, не то богиня этого рая… и она вся в цветах, вся сияющая, как весна, как это дивное голубое небо… На волосах ее, густых и черных как вороново крыло, — корона из цветов. И коса ее вся переплетена цветами. Гирлянды цветов обвиваются вокруг шеи вместе с кораллами и спадают вниз по белой, шитой красными узорами сорочке… Смугло-белое, матовое без румянца личико смотрит ласково, девушка открывает розовые губы, и из-за белых мелких, как у мышки, зубков вылетают какие-то слова, не похожие ни на польские, ни на московские, но довольно понятные…

— Чого вы плачете? — спрашивает она.

— Так… мне хорошо… я не знаю, — бормочет Павлуша, боясь взглянуть на видение.

— Та вы ж с татком приихали?

— Нет… мой татко в Москве…

Павлуша заметил, что девушка улыбнулась.

— Ни, не ваш татко, а мий — Кочубей… Вин з вами вид царя приихав до пана гетьмана…

— Да… он… я, — лепетал Павлуша, все еще не пришедший в себя.

— Може, вас кто обидив у нас?

— Нет, никто — я так заплакал, вспомнил детство.

— А вам який рик? — спрашивала девушка.

Павлуша не понимает слово «рик» и молчит, глядя вопросительно в черные детски добрые глаза.

— Год вам який? — допытывается девушка.

Павлуша понял:

— Мне восемнадцать уже исполнилось.

— Овва! А мени вже скоро семнадцатый буде…

В это мгновение за кустами мелькнула тень — и показалась бодрая фигура старика с седыми усами и живыми серыми глазами, которые при постоянно понуром лице старика смотрели словно исподлобья, но смотрели бойко, лукаво и как будто приветливо… Это был Мазепа.

— Те-те-те! — весело заговорил гетман. — Вже моя дочечка з москалем женихается…

Девушка вспыхнула. Павлуша тоже стоял растерянный — он узнал Мазепу.

— От так дивка! От так Мотренька! Вже и пидчепила царського денщика… Ото дивчача натура! — смеялся гетман, но смеялся немножко ревнивым смехом.

— Ну бо, тату… Вам бы все жарты, — заговорила девушка, надув губки.

— Яки жарты! У вас тут не до жарт…

— Та вони ж бо, тату, плакали…

А вон идет и сам хозяин сада — Кочубей, осыпанный, как снегом, цветом вишен, яблонь, груш… Господи! Какой рай, какие светлые видения…

И мысль Павлуши, плывущего по неприглядной, холодной Неве, переносится в этот рай — и из хмурого северного леса выступают светлые видения…

— Павел! — вдруг пробуждает его голос царя.

— Что изволишь, государь?

— Бумаги Кенигсена запечатал?

— Запечатал, государь.

— Хорошо. После спрошу.

Опять проклятые бумаги… Быть беде, как он сам увидит это страшное…

III

Вечером того же дня, 24 апреля, флотилия пристала к берегу недалеко от устьев Охты, где Шереметев во главе двадцатипятитысячного войска уже ожидал царя с флотским подкреплением. Царь прибыл не один и не сам он командовал своим лодочным флотом: флотилиею командовал сам адмирал Головин, а в числе других командиров были Головкин и Меншиков. Царь всех их превратил в моряков, а сам носил звание простого бомбардирного капитана.

Ниеншанц был тотчас же обложен русским войском и со стороны суши и со стороны Невы. Надо было торопиться взятием крепости, потому что шведская эскадра скоро должна была войти в реку с моря и спешить на помощь Ниеншанцу.

На другой день крепость была бомбардирована. Когда все было готово к приступу и всем начальникам частей отданы были соответственные приказы — куда идти, где стоять, как действовать, царь подозвал к себе Ягужинского, который как не принимавший еще непосредственного участия в деле и не получивший никакого особого назначения стоял поодаль и беспокойно ожидал — что же будет дальше.

— Ну что, Павлуша, ты еще не видывал настоящей баталии? — спросил его царь ласково-взволнованным голосом.

— Не видывал, государь, — ответил юноша.

— Боишься, чаю?

— Чего бояться?.. За тебя, царь-государь, боюсь.

В холодных быстрых взорах царя засветилась нежность. Он положил руку на плечо юноши.

— За меня не бойся… Меня хранит Бог для блага России… Молись Ему…

— Буду молиться, государь.

— Так стань там, к тому леску, — и видно будет, и в безопасности находиться будешь…

Царь быстро повернулся, снял шляпу, набожно перекрестился и исчез в числе прочих, шедших на приступ.

Павлуша стал на указанное место. Крепость, Нева, снующие по ней лодки, двигающиеся ряды войск — все это спуталось в его глазах, смешалось, потеряло всякий смысл… Он видел что-то неопределенное, неясное, непонятное для него…

Что-то глухо бухнуло, словно упало, оборвалось, разбилось… Это пушка… Буханье повторилось — чаще и чаще… Вот уже стелется дым над Невою… И на крепости, на стенах, всплывают какие-то белые громадные пузыри — и лопаются с гулом… Это дым от пушек… Глуше и сердитее ревут пушки — и Нева стонет, и лес словно вздрагивает… Вздрагивает и Павлуша…

Он машинально крестится, но не знает, о чем молиться, что просить и за кого. Ему разом стало страшно за всех — и за тех, что рядами двигались к крепости как бы подгоняемые громом, и за тех, неведомых ему, которых эти за что-то ненавидели и стремились убить их…

— Езус — Мария! О! — послышался сзади его тихий стон.

Он с испугом обернулся — и остолбенел от изумления. В нескольких шагах от него опять показалось что-то вроде того видения, которое поразило его в саду Диканьки, среди цветущей природы Украины. Но это было другое видение, хотя такое же прелестное, только без короны и цветов. Павлуша видел только большие черные глаза, которые его пугали своим каким-то глубоким и густым — так по крайней мере Павлуше казалось — блеском… Это была молоденькая девушка, высокенькая, плотная.

— Его убьют! Езус — Мария! — повторила девушка как бы вопросительно.

— Кого убьют? — невольно спросил Павлуша. — Царя?

— Нет… царя я не знаю…

— Так кого же?

— Моего доброго господина.

— А кто твой господин?

— Мой господин — Александр Данилыч.

— Меншиков?

— Да, Меншиков.

У девушки заметен был нерусский выговор. Но русские слова, как видно, она знала.

— А ты кто же? — спросил Павлуша.

— Я Марта Скавронска, из Мариенбург. Меня русские в полон взяли. А ты кто?

— Я денщик царский — Ягужинский Павел. А ты у Меншикова теперь?

— У Меншикова. Он добрый…

— Что ж ты у него делаешь?

— Я служу ему.

Между тем канонада разгоралась. Слышался уже не стук отдельных ударов, а сплошной гул, который перекатывался из конца в конец, как удаляющаяся гроза.

Войско, предводительствуемое Борисом Шереметевым и ведомое молодыми русскими и преимущественно немецкими офицерами, извивалось вокруг маленькой крепости в виде огромной змеи, которая с каждой минутой суживала свое страшное кольцо и должна была скоро задавить жалкий Ниеншанц. Крепостные батареи, в большей части подбитые русскими ядрами, умолкали одна за другой. Казалось, что войско шло на мертвеца…

— Лют сегодня Борис, — послышался голос царя.

— Да добрым был ли он, государь, и от младых ногтей?

— Подлинно так. Намедни доносит мне: «Послал-де я во все концы пленить и жечь, дабы-де помнили вороги твои, государевы, твоих ратных людей — как они-де чисто бреют».

— Брадобрей, государь, точно брадобрей, Шереметев Борис Петрович.

— Да, крутенек Боря.

Это царь в сопровождении Меншикова ехал к другому концу поля битвы, чтобы ничего не оставить без внимания. Ягужинский и Марта увидели их. Узнав Меншикова, Марта радостно вскрикнула. Царь оглянулся.

— А! Это ты, Павлуша… А кто с тобой?

— Это Марфуша, государь, моя полонянка ливовская, — отвечал Меншиков, ласково взглянув на девушку, которая тоже глядела на него радостно.

Быстрым взглядом царь окинул интересную полонянку с ног до головы. Глаза девушки, встретившись с глазами царя, словно застыли: это был какой-то детский, полный глубокого удивления взгляд.

Царь тоже как бы изумился. Перед ним почему-то мелькнул образ Анны Монс… Точно Аннушка… Нет, не Аннушкины глаза.

— Как тебя зовут? — быстро спросил царь.

— Марта, ваше… ваше величество.

— А кто твой отец?

— Самуэль Скавронски.

Девушка отвечала тихо, робко, не спуская глаз с вопрошающего, точно это была исповедь… По лицу царя пробежало нервное подергивание.

— Давно она у тебя? — спросил царь, быстро обращаясь к Меншикову.

— Недавно, государь.

— А при каком деле она у тебя?

— Портомоя…

Царь снова молча взглянул на девушку, потом на Ягужинского, пришпорил коня и скрылся. Ускакал и Меншиков.

Осыпаемая ядрами, не видя ниоткуда помощи, крепость недолго сопротивлялась. Петр широко перекрестился, когда увидел, что на одной из крепостных башен показался белый флаг.