Валерий Сойфер - Власть и наука

• Название: Власть и наука
• Автор: Валерий Сойфер
• Жанр: История

---

Иначе представлял себе это дело Хрущев. На очередном пленуме ЦК партии 29 июня 1959 года он твердо выразил свое мнение:

"Замечательное дело делает академик Лаврентьев...

Нам надо проявить заботу о том, чтобы в новые научные центры подбирались люди, способные двигать вперед науку, оказывать своим трудом необходимую помощь производству. Это не всегда учитывается. Известно, например, что в Новосибирске строится институт цитологии и генетики, директором которого назначен биолог Дубинин, являющийся противником мичуринской теории. Работы этого ученого принесли очень мало пользы науке и практике. Если Дубинин чем-либо известен, так это своими статьями и выступлениями против теории, положений и практических рекомендаций академика Лысенко.

Не хочу быть судьей между направлениями в работе этих ученых. Судьей, как известно, является практика, жизнь. А практика говорит в защиту биологической школы Мичурина и продолжателя его дела академика Лысенко. Возьмите, например, Ленинские премии. Кто получил Ленинские премии за селекцию: ученые материалистического направления в биологии, это школа Тимирязева, школа Мичурина, это школа Лысенко. А где выдающиеся труды биолога Дубинина, который является одним из главных организаторов борьбы против мичуринских взглядов Лысенко? Если он, работая в Москве, не принес существенной пользы, то вряд ли он принесет ее в Новосибирске или во Владивостоке" (157).

Хоть Хрущев и толковал о том, что судьей в споре ученых быть не хочет, но слово партии -- закон, и только так и нужно было понимать его слова, сказанные не за рюмкой водки, а на Пленуме ЦК. Лысенко мог считать дело сделанным. Но прошел месяц, потом второй, начался третий, а Дубинин всё оставался на своем посту. Сибирские руководители науки молча саботировали высказывания главы партии. Чувствуя, что всё им сделанное пока не срабатывает, предприимчивый и инициативный Лысенко попробовал забросить еще одну "удочку". Как вспоминал Лаврентьев:

"Как-то вернувшись из Москвы, С.А.Христианович14 рассказал о разговоре, который с ним имел Т.Д.Лысенко, предлагая Сибирскому отделению своих "уникальных" коров... Учитывая сильную поддержку, которую имел Лысенко, отказаться от его предложения надо было как-то осторожно. Мы обсудили это на Президиуме и решили на предложение никак не откликаться.

В Москве быстро стало известно наше своеволие, оттуда приехала высокая комиссия проверять работу наших биологов. От нас стали требовать ликвидировать Институт цитологии и генетики и создать "мичуринский" институт, ОБЕЩАЯ ПОДДЕРЖКУ ЛЮДЬМИ И ДЕНЬГАМИ. Я довольно бессвязно говорил о единстве науки, о соревновании направлений, о том, что мы все -- за советскую науку, но против мистики.

Комиссия уехала ни с чем..." (/158/, выделено мной -- В.С.).

Политика грубого нажима и чередования кнута и пряника не дала желаемого результата и на этот раз. Это уже переполнило чашу терпения, и яркий образ Лаврентьева как любимца стал в глазах Хрущева тускнеть.

"... уже через неделю, -- вспоминал Лаврентьев, -- мне сообщили, что Н.С.Хрущев сильно сердит на меня и склонен менять руководство СО АН СССР" (159).

Положение становилось критическим, Лысенко набрал такую силу, что даже киты науки рисковали своей карьерой, хотя кто бы мог подумать, что Лаврентьеву -- недавнему баловню Хрущева, которому всё было дозволено (даже набор директоров в институты вести единолично и все штатные единицы замещать без конкурсов /160/), вдруг из-за козней Лысенко придется худо. И когда холодком пахнуло на самого Лаврентьева, он еще раз показал, каким могучим организатором, тонким политиком и напористым человеком был. История эта столь ярко показывала нравы в "управляемой науке", правда о подобных "житейских" случаях так редко прорывалась на страницы советской прессы, что я приведу длинную выдержку из воспоминаний Лаврентьева15, с легким сердцем описывающего эту совсем не комическую драму.

"Я узнал также, что Хрущев летит в Пекин на праздник 10-летия Китайской Народной Республики, а потом собирается заехать в Новосибирск, где будет проведена перестройка СО АН с ликвидацией "цитологии и генетики" и возможной сменой руководства Отделения.

Надо было во что бы то ни стало перехватить Хрущева до его приезда в Новосибирск. Через московских друзей я был включен в одну из делегаций в Пекин, где рассчитывал встретиться с Хрущевым и убедить его в правильности позиции СО АН.

Торжества в Пекине были грандиозные, но мне было не до них. Ситуация получилась сложная: проникнуть к Хрущеву было невозможно; мою делегацию должны были возить по Китаю еще 10-15 дней; способов индивидуально уехать домой не существовало...

Ценой огромных усилий мне удалось попасть на аэродром к моменту отъезда советской правительственной делегации. Я в толпе пробрался к Хрущеву и на вопрос "А вы чего тут?" ответил: "Никита Сергеевич, возьмите меня с собой". Так я попал в машину Хрущева (ИЛ-18). Самолет шел на Владивосток. Я старался занять Хрущева рассказами из области науки и жизни ученых со времен Ломоносова.

После вылета из Владивостока я спросил Хрущева, что бы он хотел посмотреть в Академгородке. "А Вы что предлагаете?" Я назвал вначале геологию, механику и химию (катализ, сверхчистые металлы). План посещений воспринимался благожелательно, но когда я назвал Институт цитологии и генетики, ситуация резко изменилась. Хрущев начал говорить со страшным раздражением о Дубинине и его сотрудниках, упомянул о попытке дать нам хороших практиков, но что именно я помешал этому. Хрущев прямо сказал, что при такой ситуации он резко уменьшит финансирование и прочее обеспечение Сибирского отделения. Мои попытки возражать только еще больше его раздражали. Он встал, ушел в другой конец салона и начал разбирать бумаги, подписывать постановления. Мы летели над горами Восточной Сибири, внизу проплывали отличные панорамы, а я никак не мог придумать, как выйти из положения. Так тянулись длинные 2-3 часа.

За общим обедом настроение несколько улучшилось. Я сказал, что хоть я в сельском хозяйстве и генетике профан, но что Лысенко -- мракобес, я уверен. Я напомнил, как мой сотрудник по Украинской Академии наук Н.М.Сытый с помощью мокрого пороха баснословно дешево проложил каналы для осушения Ирпенской поймы под Киевом и как на комитете по Государственным премиям, куда была представлена работа Сытого, Лысенко заявил, что взрывать нельзя -- "земля живая, пугается и перестает рожать"... Обед кончился в непринужденной обстановке.

Визит в Академгородке прошел хорошо, все наши научные направления были одобрены. Институт цитологии и генетики с его кадрами и тематикой был сохранен, но все же было рекомендовано заменить директора. На совещании в узком кругу при участии Н.П.Дубинина директором был назначен Д.К.Беляев, тогда кандидат биологических наук. Дубинин высказал желание вернуться в Москву, где ему была предоставлена возможность работать.

Два года спустя, когда Хрущев еще раз посетил Академгородок, вопрос об Институте генетики кончился шуткой. Зайдя в сопровождении местного руководства в выставочный зал, он обратился ко мне с вопросом: "А где ваши вейсманисты-морганисты?" Я ответил: "Я же математик, и кто их разберет, который вейсманист, а который морганист"... На это и Хрущев реагировал шуткой: "Был такой случай. По Грузинской дороге шел хохол, его остановили яро спорившие грузин и осетин и потребовали: "Рассуди нас. Что на небе месяц или луна?" Хохол посмотрел на одного -- у него за поясом кинжал, на другого -- тоже кинжал, подумал и сказал: "Я ж не тутошний"... Общий хохот, дальше все смотрели выставку в хорошем настроении" (163).

Вернувшись в Москву, Дубинин продолжал руководить Лабораторией радиационной генетики (которую он эти два года запасливо за собой сохранял). Число его сотрудников в Москве не уменьшилось, а даже прибавилось. И если кто и потерпел неудачу, так Лысенко. Его главные козни не удались.

В борьбу с лысенкоизмом вступают физики

Интерес физиков-ядерщиков к генетическим исследованиям возник не на пустом месте. От облучения прежде всего страдали те, кто сам изучал радиоактивные вещества. Мучительная смерть первопроходцев, открывших радиоактивные изотопы, равно как и тех, кто экспериментировал с источниками рентгеновых лучей, а затем начал использовать их в медицине, была платой за неумение и незнание. Физики в двадцатых -- тридцатых годах уже знали о печальных последствиях облучения. Врачи радиологи и рентгенологи стали применять простейшие средства радиационной защиты. В конце сороковых годов, когда наступил этап бурного развития ядерной физики, защита от облучения приобрела особую актуальность. В эти годы страшная картина последствий облучения генов вырисовывалась всё отчетливее. Платой за незнание принципов повреждения генов была лучевая болезнь, подкрадывавшаяся незаметно, поражавшая организмы медленно, но приводившая к смерти.