Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

«101» — это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон — лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз «Открытие года» на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

— I like it. Now.[346]

У нее черные волосы. Прямые волосы. До плеч. У нее карие глаза. У нее прямой нос. У нее вычищенные зубы. У нее на лице ни грамма косметики. У нее на щеках ямочки. Она бойкая. Она смеется. Она какая-то вся здоровая и правильная, но вместе с тем озорная. Она курит сигарету «Салем», которая появляется между ее тонких пальцев как бы из ниоткуда. У нее под глазами и на носу веснушки, похожие на шоколадную крошку на каппучино. Она прелесть. Нет, она красивее, чем просто «прелесть». Она — черноволосое солнце. За нее можно дать 60 000, 70 000, 80 000, 90 000… За нее можно дать целый заем из банка (а выплачивать потом всю жизнь). Она — сокровище.

«I’m in love»,[347] — думаю я по-английски. Для верности. Я освобожден от гнета секса. Все шлюхи мира мочатся за мое здоровье. Я чувствую, как частица радости просачивается из мозга в кровь. Похмелье ухмеливает прочь из меня, и сейчас у меня из сосков вот-вот закапают слезы. Мои ребра вот-вот сложатся в улыбку. Мама мия! Она касается меня кончиками пальцев. Она касается моей руки кончиками пальцев и одновременно продолжает обсуждать дела со своими друзьями. Ее касание глубоко трогает меня. Со мной случается легкий инсульт. Ее голос поливает меня, как поливальный шланг — кривое растение. Если б я купил акции на ее смех, я бы до самой смерти мог жить на проценты. Волоски на ее руке росли двадцать семь лет, и за все это время из-за них не разгорелось ни одной войны. Мама, ты была так добра ко мне, когда мы жили на улице Стаккахлид. Когда за ее губами обнажаются зубы, у меня перед глазами все бело, а в душе — как будто я с головой ушел под воду в закрытом бассейне. И надо мной дрожит доска, но я не чую дрожи. Я родился в 1962 году, и это позор. Позор мне, что я все эти годы зависал на фонарных столбах дома. Мне хочется домой, принять горячий душ и постричься, а потом пройти курс нетрадиционного лечения и после этого встретиться с ней, наедине. Хлин хочет в Хербциг.

Она рассказывает мне про свое путешествие. Это удивительное шествие. Катарина — такой человек, для которого затяжная поездка на поезде — как затяжка сигаретой. Все ее проблемы — это не проблема. Ее жизнь — ручей. Чисто, прозрачно и легко течет по проторенному руслу. А у меня — водохранилище. Со стоячей водой. Я чувствую, как мои плечи подаются в этом парижском баре, у меня за спиной — две мегатонны мутной воды, я чувствую, что запруду вот-вот прорвет. Ручей и водохранилище разговаривают. Она чувствует напряжение:

— You look different than I imagined.

— Yes?

— Yes. You look like an iceman. Iceman from Iceland,[348] — говорит она и смеется заливистым смехом. С мехом. — So different from what you write to me. You have everything inside. When I look at you I could never see that you make me laugh. I always like what you write. Some people are like that. You are inside-person. I like that.

— Yes?

— Yes.

— Well, I stay a lot inside.[349]

Она смеется. А Хофи бы спросила: «В каком смысле?» Я чувствую себя так, как будто мне удалось пробиться к славе за границей. Представляю заголовок в газете: «Вызвал смех в парижском баре». Я на верном пути. У них на столе пустые чашки из-под каппучино. Подходит официант, на лице у него: «Ну?» Зависает у нас над душой, и мы все оказываемся как бы покрыты его усами. Вдали кофеварки отрыгивают в чашки черноту, а за окном Старик разлил ночь. Мое лицо отражается в окне, а вокруг нас сидят курящие трепачи, загорелые кэмелы и аи pair с «Уинстоном», я больше не думаю о ценах, хотя за соседним столиком — какая-то хольменколленская[350] штучка. Официант превратился в Моисея на горе, навис над нами, как грозовая туча, ждет от нас десяти заповедей взамен своих десяти запонок. Мне хочется пива, но я указываю на чашку Кати, и она заказывает за меня: «эн каффе сильвупле».[351] Я запишу серебряными чернилами. Все ее слова.

— Nemi works for a computer company in Budapest,[352] — говорит моя любимая. Значит, вот он какой, Немо.

— Oh yes? — Я совсем одурел от лав, поэтому говорю только «Йес». Улыбаюсь, как идиот.

Немо спрашивает с сильным прононсом:

— What do you do?

— I’m fine, — отвечаю я, и они все смеются.

Он уточняет:

— No, I mean work. What do you work?[353]

Я пытаюсь описать дело своей жизни попривлекательнее для девы:

— I am ту own company.[354]

Венгрия немножко замялась, потом Немо в очках, как у Костелло, спрашивает:

— Ah? What kind of company?

— Computers and collection.[355]

Чемпионку по плаванию зовут Юлия:

— I hear you have woman president in Iceland?

— Yes. We have one president for the women and one for the men.

— What about gays?[356] — озорно спрашивает Кати, и мне хочется встать и тут же перед ней совершить харакири, но я ограничиваюсь смехом.

А остальные не смеются. Значит, мы с ней уже как бы соединились. В глубине моей души одно большое «Йесс!»

— And there are по trees in Island?[357] — спрашивает шахматист.

«Island Records». Вот помню, сестра Эльса. Это была первая пластинка, которую она купила. «I’m on an Island».[358] Kinks. О’кей. Я из Айландии.

— No, по. We have six trees but it’s true, it is hard to see them. They are not together.[359]

Веселый урок страноведения. Я легок, как ветер, я иду до ветра, вижу в сортире телефон и пытаюсь позвонить маме, чтоб она заказала банкетный зал, но телефон не принимает мою карточку, и я испускаю струю в дырку в полу. Да… Отсталая страна! Больших стаканов пива нет. «Принца» нет. Коктейльного соуса нет. Кетчупа с картошкой фри тоже нет. Ларьков нет. Видеопроката нет. Грудей нет. Мужских туалетов нет, вместо них какие-то «hommes».[360] Унитазов — и то нет! Одни дырки. А еще строят из себя ядерную державу. И все же я пытаюсь оказать помощь слаборазвитой стране, направив свою желтую струю на остатки французского говна вокруг дырки. Привет из Ай-сландии. Как им не ай-ай-ай! Все эти роскошные украшения и голубые голубки, воркующие на всех возможных перилах, и выпендрежный дверной косяк в этом городе шестисот миллионов дверей, — и все это не что иное, как умопомрачительно дорогая декорация для какого-то носа с усами в ботинках 39-го размера, потягивающего красное вино, которое здесь — главная статья экспорта. Франция! Самая лажовая постановка в истории человечества! Даже не дали миру ни одной завалящей группы электронщиков! У немцев хоть Kraftwerk был. Депардьё в Голливуде… Зашибись! Неудивительно, что Кантона[361] свалил из этой страны. Но у них есть жара. На улице комнатная температура, можно ходить в майке, только здешние мужики для этого слишком голубые. Я прибавляю к этому безнадежному морю маек одну черную кожанку и белый свитер и очки-хамелеоны, как у Олава Рагнара. Мы гуляем, на моем сокровище короткая юбка и плоскостопные кроссовки без лейбла: в ее ногах что-то мальчишеское, и маленькая милая сумочка хлопает по ягодице — как на ее месте сделал бы и я. Мои глаза трепещут, как бабочки, при взгляде на ее лодыжки, и мы шагаем навстречу чему-то прекрасному, ее шаги легки, хотя она бредет по колено в моей любви. Ее голова мне по подбородок, а сам я чувствую себя так, будто мне до подбородка доходит море пота. «Where are we going?»[362] — спрашиваю я, таким тоном, словно речь идет о моем жизненном пути. Я читаю несколько надписей на майках, которые владыка космоса забавы ради послал навстречу мне по этим столетним булыжникам, написав на них ответы на мой вопрос: «University of Illinois» — «Yokohama Yachting Club» — «Doubter’s Choice: The Biggest Menu in America, 6014, Riverside Drive, Hamlet, Nebraska» — «Aarhus Children’s Theater Festival’ 96»,[363] — а мои попутчики венгерствуют промеж собой. Рядом работает какой-то бигтаймский фонтан, вокруг шумящей воды грохот скейтов. Площадь. Мы садимся на какой-то камень неизвестной породы, в глазах у нас значок «Макдональдса», и я втыкаю в нервные окончания еще одну сигарету. Предпоследнюю. Я невзначай сел рядом с Юлией, и она минут пятнадцать мучает меня расспросами о деревьях на Поплавке. «But they are planting. They are planting»,[364] — повторяю я, словно зануда гид, отвечающий туристам, и смотрю, как транс родом из какого-то Чуркистана изображает Майкла Джексона для двадцати семи зрителей. «Beat it»[365] — доносится из раздолбанного басами кассетного одра. И полная безнадега в двух парах штанов держится за руки впереди нас. Неизвестные нам люди, которые никогда не добьются известности. «Hlynur Bjrrn Museum». Жалко мне иностранцев. Говорить не умеют, срут из дырки в дырку, даже матери-лесбиянки у них и то нет! Но смотрите: чемпионка по плаванию на меня запала. Она просит оставить ей адрес. Я представляю себе мамины объятия.

— It’s Hlynur Bjorn Hafsteinsson, Bergporugotu, 8b, Reykjavik, Iceland.

— Is there no postal code?

— Oh yes. It’s hundred and one Reykjavik. I’m the one,[366] — отвечаю я и смотрю на последнюю затяжку «Мальборо» с желтым фильтром, вспоминаю шутку Тимура и начинаю тосковать по родине.

Я уже набрал двести килограммов, когда Катарина наконец-то (не прошло, как говорится, и полгода…) встает, и мне предоставляется возможность посмотреть на нее с точки зрения ребенка, которого мы с ней непременно заведем и которого, как ни странно, будут звать Йёрген. Она смотрит мне в глаза — если, конечно, они видны ей сквозь мои очки, — и я без понятия, о чем она думает.