Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

• Название: Жозеф Бальзамо. Том 1
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: МНПП «Сеймъ»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-85834-027-х (т. I); 5-85834-028-8

В авантюрном романе Александра Дюма (1849), основанном на подлинных исторических фактах, повествуется о событиях, предшествовавших Великой французской революции, о последних годах правления Людовика XV — начале царствования Людовика XVI и Марии-Антуанетты. В центре романа — образ таинственного графа Калиостро (он же — Жозеф Бальзамо), великого магистра, руководящего скрытыми силами французского общества. Это первый роман серии «Записки врача», в которую входят «Ожерелье королевы», «Анж Питу», «Графиня де Шарни».

---

Шесть окон внизу и по два окна в каждой башенке, по одному на каждом из этажей, довольно широкое крыльцо с расшатанными ступенями, щели между которыми на каждом шагу грозили падением в них, — таков был общий вид замка, поразивший посетителя прежде, чем он достиг порога, где, как было уже сказано, поджидал его барон в халате и со свечой в руке.

Барон де Таверне был старичок невысокого роста, лет шестидесяти или шестидесяти пяти, с живым взглядом, высоким, но нахмуренным лбом; на нем был скверный парик, мало-помалу по вине свечей, украшавших камни, роковым образом лишившийся даже тех буклей, которые пощадили крысы. В руке он держал сомнительной белизны салфетку: судя по всему, его побеспокоили, когда он садился за стол.

На его хитром лице, отдаленно напоминавшем лицо Вольтера, изобличалась, как нетрудно было заметить, борьба двух чувств: вежливость обязывала его любезно улыбаться незнакомому гостю, а нетерпение искажало черты гримасой, в которой явно проглядывала угрюмая желчность; поэтому в неверном пламени свечей, от которых на лицо резкими штрихами ложились тени, барон де Таверне казался весьма безобразным господином.

— Сударь, — обратился он к посетителю, — могу ли я узнать, какому счастливому случаю обязан удовольствием видеть вас у себя?

— Виной тому гроза, сударь, лошади мои испугались, понесли, едва не разбили карету. Я очутился на большой дороге, причем без форейторов: один из них свалился с седла, другой удрал верхом на своей лошади; встреченный мною молодой человек указал мне путь к вашему замку и заверил, что я найду у вас приют, благо ваше гостеприимство всем известно.

Барон поднял свечу повыше, надеясь разглядеть того простофилю, которому обязан был счастливым случаем, о коем только что упомянул.

Путешественник также оглянулся, дабы убедиться, что его юный проводник в самом деле его покинул.

— А знаете ли вы, сударь, как зовут того человека, который указал вам мой замок? — спросил барон де Таверне с таким видом, словно желал знать, кому выразить свою признательность.

— По-моему, если не ошибаюсь, этого юношу зовут Жильбер.

— Вот как, Жильбер! А я-то полагал, что он ни на что не годен, даже дорогу указать. Значит, это бездельник Жильбер, философ Жильбер!

Этот поток эпитетов, произнесенных самым угрожающим тоном, дал гостю понять, что владетельный сеньор и его вассал не слишком жалуют друг друга.

— Ну что ж, — произнес барон после недолгого молчания, столь же выразительного, как его слова, — извольте войти, сударь.

— Прежде мне хотелось бы распорядиться, чтобы мою карету поставили в сарай: я везу с собой вещи, которым нет цены.

— Ла Бри! — вскричал барон. — Ла Бри! Загоните карету господина барона под навес: правда, дранка уже почти вся пооторвалась, но все-таки там посуше, чем посреди двора; а вот с лошадьми дело плохо: не думаю, что для них найдется корм; но ведь они принадлежат не вам, а хозяину почтовой станции, так не все ли вам равно?

— Позвольте, сударь, — теряя терпение, воскликнул путешественник, — я начинаю понимать, что чрезмерно вас стесняю, так не лучше ли…

— Нет, сударь, ничуть не стесняете, — любезно перебил его барон, — беда только в том, что вам самому будет у меня неуютно, предупреждаю вас об этом заранее.

— Поверьте, сударь, я все равно буду вам признателен…

— Ах, сударь, я не обольщаюсь, — отвечал барон, вновь поднимая свечу, чтобы видеть Бальзамо, который с помощью Ла Бри отвел лошадей с каретой на указанное место, и повышая голос, по мере того как удалялся гость, — я не обольщаюсь, здесь у нас в Таверне невесело, а главное — очень бедно.

Путешественник был слишком занят, чтобы отвечать; он, следуя приглашению барона, выбирал под навесом место посуше, чтобы пристроить там свою карету, когда она оказалась более или менее надежно укрыта, он сунул в руку Ла Бри луидор и вернулся к барону.

Ла Бри опустил луидор в карман, уверенный, что это монетка в двадцать четыре су, и возблагодарил небо за нежданное богатство.

— Видит Бог, я нахожу ваш замок куда лучше, чем вы о нем отзываетесь, барон, — с поклоном произнес Бальзамо, и хозяин, славно желая доказать ему, что сказал правду, повел гостя через просторную и сырую прихожую; при этом покачивая головой, он ворчал:

— Ладно, ладно, я знаю, что говорю; к сожалению, я-то свои средства знаю: они весьма ограниченны. Если вы, сударь, француз — но, судя по вашему выговору, я полагаю, что вы не француз, а скорее немец, даром что имя у вас итальянское… Впрочем, все равно. Но будь вы французом, имя барона де Таверне напомнило бы вам о роскоши: когда-то нас называли Таверне-богачи.

Бальзамо сперва решил, что эта реплика завершится вздохом, но никакого вздоха не последовало.

«Философ…» — подумалось ему.

— Сюда, господин барон, сюда, — продолжал владелец замка, отворяя дверь в столовую. — Ну-ка, метр Ла Бри, подавайте на стол, да так, словно у вас под началом сотня лакеев.

Ла Бри бросился исполнять приказание.

— Это мой единственный слуга, сударь, — произнес Таверне, — и справляется он с делом скверно. Но у меня нет средств нанять другого. Этот олух состоит у меня в доме уже лет двадцать и за все время не получил ни одного су жалованья, я только кормлю его, впрочем, кормлю не лучше, чем он работает… Глуп как пень, вот увидите.

Бальзамо продолжал изучать собеседника.

«Злыдень! — подумал он. — Впрочем, быть может, это все напускное».

Барон затворил за собой дверь столовой и поднял над головой свечу; лишь теперь путешественнику удалось окинуть взглядом все помещение.

Это была обширная зала с низким потолком — когда-то, по-видимому, главная комната небольшой фермы, возведенной затем ее владельцем в ранг замка; обставлена она была столь скудно, что на первый взгляд казалась пустой. Соломенные стулья с резными спинками, гравюры с батальных сцен Лебрена[30] в черных рамках из лакированного дерева, дубовый шкаф, почерневший от ветхости и дыма, — вот и все ее убранство. Посередине небольшой круглый стол, на котором дымилось единственное кушанье — куропатка с капустой. Вино было налито в пузатую фаянсовую бутылку; столовое серебро состояло из трех сточенных, почерневших, погнутых приборов, одного кубка и солонки.

Эта последняя, отменной работы и массивная, казалась драгоценным брильянтом среди ничего не стоящих тусклых камней.

— Прошу, сударь, прошу, — с этими словами барон предложил стул гостю, чей испытующий взгляд успел перехватить. — А, вы глядите на мою солонку, она вам понравилась. Очень мило с вашей стороны, вы весьма любезны: вы оценили единственную вещь здесь, достойную внимания. Благодарю вас, сударь мой, от всего сердца благодарю. Но нет, я ошибся, у меня есть еще одна драгоценность, ей-богу, есть: это моя дочь.

— Мадемуазель Андреа? — произнес Бальзамо.

— Ну да, мадемуазель Андреа, — отвечал барон, удивляясь такой осведомленности гостя, — и я хотел бы ей вас представить. Андреа! Андреа! Поди сюда, дитя мое, не бойся.

— Я не боюсь, отец, — ответила нежным и в то же время звучным голосом высокая и красивая девушка, скромно, но без излишней застенчивости входя в залу.

Жозеф Бальзамо, как мы уже успели убедиться, безупречно владевший собой, невольно склонился перед столь совершенной красотой.

И впрямь, с появлением Андреа де Таверне все вокруг словно заблистало золотом и роскошью; волосы у нее были каштановые, а завитки на шее и висках немного светлее; ее широко распахнутые черные глаза были ясны и смотрели по-орлиному зорко, при этом выражение их было неизъяснимо пленительно. Ее алые губы прихотливым изгибом напоминали меткий лук и блестели, как влажный коралл; тонкие кисти рук безупречно классической формы были ослепительно белы; сами руки поражали совершенной красотой; тонким и сильным станом девушка напоминала чудом ожившую античную статую; изящные ножки, достойные самой Дианы-охотницы, были так малы, что, казалось, только чудом могли служить ей опорой; наконец, наряд девушки, совершенно простой и скромный, свидетельствовал о столь безупречном вкусе и был ей до того к лицу, что парадный туалет королевы показался бы на первый взгляд не таким элегантным и пышным, как ее простое платье.

Все эти изумительные подробности сразу же бросились в глаза Бальзамо; едва мадемуазель де Таверне вошла в залу, еще прежде, чем поклониться ей, он все увидел, все заметил, барон со своей стороны также не упустил ни малейших подробностей впечатления, произведенного на гостя таким сочетанием всех совершенств.

— Вы правы, — тихо заметил Бальзамо, обернувшись к владельцу замка, — мадемуазель де Таверне — сокровище красоты.

— Не смущайте бедняжку Андреа комплиментами, сударь, — небрежно отозвался барон, — она только что вышла из монастыря и готова поверить каждому вашему слову. Нет, я вовсе не опасаюсь, — добавил он, — что она превратится в кокетку; напротив, милой моей девочке недостает кокетства, сударь, и как хороший отец я пытаюсь развить в ней желание нравиться — ведь в этом главная сила женщин.