Давид Маркиш - Белый круг

• Название: Белый круг
• Автор: Давид Маркиш
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Если к нам по-человечески, то и мы тоже по-человечески, - сказала Маша. - До Тель-Авива тут далеко? А, дядя?

- Это как получится, - хмуро сказал Мирослав. - По идее, близко.

- А евреи где? - спросила Маша. - Кругом одни арабы.

- Вот, мы, - сказал Серега. - Тут вообще-то Газа.

- Это которую по телевизору показывают? - упавшим голосом уточнила Маша. - Где война?

- Мы на амбразуры не ложимся, - сказал Хаим и добавил игриво: - И вы не ложитесь.

Поспела яичница, барышни настригли огурцы, помидоры и лук. Сидя над тарелкой, Мирослав Г. рассуждал о том, что дуновения судьбы легки и переменчивы и что здесь, в Газе, в шаге от непредвиденной, вполне возможно, гибели ему более всего на свете хочется лечь с этой Машкой, этой наглой телкой, обозвавшей его "дядя". Вот, свело же их здесь, в бандитской, по существу, малине, куда запросто заглядывают такие бедовые ребятки, как Фатхи или этот верблюжий бедуин с кинжалом за поясом. А если израильтяне сюда нагрянут и всех перестреляют или взорвут? Они по этой части, говорят, специалисты высокого класса. Но, если удастся уцелеть и выбраться отсюда, на всю оставшуюся жизнь запомнится это проклятое море, и стрельба в лагере среди бела дня, и страшная Касба, не к ночи будь помянута! Ну и, конечно, Машка, свалившаяся сюда, как ангел с неба.

Самое непростое - так это с ней переговорить с глазу на глаз. Не станешь же тут, при всех, объяснять ей такие вещи! А если подморгнуть - так она, может, не сообразит. А просто пялиться - так все на нее пялятся... Выхода не было, приходилось ждать.

Счастливый случай подвернулся, когда все уже было съедено и почти все выпито. Девушки, переглянувшись, разом поднялись из-за стола и без долгих прощаний потянулись к выходу. Шустро забежав вперед, Мирослав Г. проговорил одним залпом:

- Есть дело. Выйди на минутку! - И шагнул к двери, ведущей во двор.

Темнота воли теперь не казалась ему опасной, а тишина - враждебной: ждать было приятно. Он слышал, как скрипнула дверь, видел, как Маша сторожко, словно в темную воду, соступила с порога. Совсем некстати всплыла со дна памяти полустершаяся картинка: ему шестнадцать, он ждет с надрывающимся сердцем девчонку на берегу деревенского лесного озера - ночь и комары, комары...

- Ну что за дело? - устало спросила Маша.

- Дело, значит, такое, - сказал Мирослав. - Ты сама уже, наверно, догадалась... Пойдешь со мной? Вон там кусты, можно там.

- А змея не укусит? - то ли в шутку, то ли всерьез спросила Маша. Стольник, дядя.

- Стольник! Да ты что! - живо возразил Мирослав. - Я ж их не рисую, я ж не художник, как эти. - Он кивнул на дом.

- А они, что ли, художники? - без интереса спросила Маша. - Сразу видно, шпана, только языками трясут: "Ля-ля, тополя!"... Полтинник. Пятьдесят. Или я пошла.

- Твои, - поспешно сказал Мирослав. - Вот, держи, чтоб потом не забыть. - Даже Ронсак, пожалуй, не стал бы дальше торговаться. В конце концов ведь и для него Мирослав рискует жизнью в этой проклятой чучмецкой дыре.

- Адам и Ева, - сказал Мирослав, расстилая пиджак на жухлой траве, в кустах. - И Змей Горыныч арабской национальности. Рай.

- Про яблоко забыл, - стягивая шортики с длинных светлых ног, сказала Маша.

В лагере беженцев стреляли.

Наутро Хаим разбудил Мирослава Г., разметавшегося на полу в большой комнате, на солдатском резиновом матрасе.

- Фотки давай, - сказал Хаим, задумчиво глядя на изгвазданный, в стебельках сухой травы пиджак гостя. - Работать надо. "Не спи, не спи, художник" - знаешь?

- А эти где? - поднимаясь, спросил Мирослав. - Ну, девчата?

- Фатхи их в Израиль погнал, - сказал Хаим. - Не скучай, скоро новых привезут... Пошли, в мастерской кофе сварим!

В мастерской - просторном, с широкими окнами помещении, пристроенном к тыльной стене дома, - пахло олифой и красками. С десяток чистых холстов на подрамниках стояли, прислоненные к стене. На мольберте была укреплена картина: краснорожий то ли ямщик, то ли дворник в армяке весело и нетрезво наблюдал за Хаимом и Мирославом Г. из-под приставленной ко лбу ладони.

- Малявин, - сказал Хаим. - Срочный заказ. Во всяком случае, не хуже, чем Малявин.

Мирослав, обойдя расставленные ноги мольберта, с сомнением пощелкал ногтем по свежему дереву подрамника.

- Это еще в работе, - принял Хаим сомнения Мирослава. - На женской половине у нас мебельный цех, там арабы вкалывают. Они нам подрамнички доводят до кондиции - сушат, чернят, - а мы им картинки рисуем: танец живота, или они еще любят луну над пустыней. Называется - бартер.

Присев к столу, Хаим рассыпал перед собой нью-йоркские фотографии и, аккуратно передвигая линейку, стал расчерчивать их на квадраты.

- Ты так тут все время и сидишь? - наблюдая за работой Хаима, спросил Мирослав. - Это ж околеть можно!

- У нас вахтовая система, - не отрываясь от дела, сказал Хаим. - Все продумано. Месяц здесь, неделю дома... Завари кофейку, будь другом!

Электрический чайник стоял на высокой деревянной тумбе в форме дорической колонны, по-российски покрытой газеткой. Как будто этот Хаим каждое утро пил кофе со сливками в своем Бобруйске! Чай он там жлекал с картошкой. И вот ведь занесло его в Газу, в это жуткое местечко, и он тут прекрасно себя чувствует. Мирославу Г. было обидно, что сам он неприкаян, как бездомный барбос, что в Париже его никто не ждет, кроме Ронсака. Евреям всегда лучше, чем русскому человеку. Да всем лучше! Зря, что ли, Машка, золотая Машка, едет в Тель-Авив, вместо того чтобы открыть салон красоты с массажем на Красной площади. Вот и говори потом: народ, народ! С одного края народа Машка, а с другой - он, князь Мирослав, с которым эта Машка не целуется даже за пятьдесят баксов. Во, приехали! А евреи сели в самолет и улетели в свой Израиль; на Россию им наплевать.

- Хаим, ты почему из России уехал? - спросил Мирослав.

- Ну почему... - не удивился вопросу Хаим. - Там все двоюродное, а здесь все-таки родное. Вот поэтому.

- Не жалеешь? - спросил Мирослав.

- Иногда, - сказал Хаим. - Редко. А в Газе вообще ни разу.

- Интересно... - сказал Мирослав Г.

- Может, вообще надо жить, как мы тут, - предположил Хаим. - Не знаю... Мне один сказал, журналист, там еще это было: вы все заварили, вы революцию устроили! Что ж вы, мол, теперь не каетесь?

- А ты внимания не обращай, - от души дал совет Мирослав. - Не бери в голову! Ты, что ли, ее устраивал, революцию? Мой один дед троюродный, или кто там, Кац его звали - так вот он устраивал, а я тоже каяться не собираюсь. Я-то тут при чем?

- А! - махнул рукой Хаим. - "Вы Христа распяли, вы такие-сякие. Кайтесь!"... Вцепился, как клещ. А мой отец маляр был, никого не трогал, а дед вообще раввин.

- Если б я подходил по линии матери, я б тоже сюда приехал жить, - с большой убежденностью сказал Мирослав Г.

Ему, действительно, казалось, что приехал бы. Вон Петухов же приехал, Глеб, хотя русак со всех сторон. Сидеть на пляже, под пальмой, есть банан. Страна - блеск. Это только евреи ворчат: жарко, и бензин дорогой, и арабы стреляют. Видно, отвыкли уже от той жизни, вот и ворчат. Ну стреляют! Так можно в армию пойти, если руки чешутся, или записаться в гражданскую оборону. Да местные и сами справятся, они вон какие шустрые.

- Тут баня-то есть, Хаим? - спросил Мирослав. - Парная? Держит кто-нибудь?

- Все тут есть, - сказал Хаим, расчерчивая. - Квас даже есть. Так и написано: "Квас", только на иврите. А что?

- Да я подумал - хорошо бы баньку открыть, если никто еще, конечно, не догадался, - объяснил Мирослав. - Малый бизнес.

- Наши евреи до чего хочешь догадаются, - сказал Хаим с гордостью. -Ты даже себе представить не можешь.

Значит, с банькой не получится. Ну да Бог с ней, с банькой, от нее могли бы случиться всякие неприятности: то трубу какую-нибудь прорвет, то клиенты переберут по запарке и устроят скандал. Лучше просто сидеть дома, в саду. Журчит фонтан, растут пальмы и цветы. На столе, в тенечке, холодное пиво, соленая рыбка. Обязательно играет музыка, что-нибудь негромкое, душевное. Гуляет павлин по дорожке, хвост распустил и ходит. Между двумя деревьями - одно яблоневое, другое грушевое - натянут гамак, в гамаке качается Маша в прозрачных шальварах. И так идет время: день да ночь - сутки прочь... Все это зависит от Каца. Продастся Кац - будет и павлин, и Маша в гамаке. Продастся Кац - зачем тогда банька? Всякий нормальный человек в конце концов хочет вот этого: спокойная жизнь, стол накрыт, длинноногая Машка в гамаке. И время, шелковистое время, скользит, не царапая душу, от нуля к нулю. Всякий хочет, но не всякий признается. Кац, царствие ему небесное, хотел? Хотел наверняка! А мятежник, ищущий бури в тумане моря голубом, - вот он и есть настоящий сумасшедший, опасный тип: укусит, кинется с ножом. Это все коммуняки придумали, вбили совкам в мозги: смей, дерзай, обгоняй Америку по надою молока! И тех, кто дерзает не по протоколу, - тех в дурдом или на зону: дерзай, но не дерзи! Дерзай, но культурненько: держи дистанцию и руководящую партийную этику, гнида, не цапай!