Сергей Буданцев - Саранча

• Название: Саранча
• Автор: Сергей Буданцев
• Издательство: Издательство "Пресса"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-253-00335-5

Сергей Федорович Буданцев (1896–1939) — советский писатель, автор нескольких сборников рассказов, повестей и пьес. Репрессирован в 1939 году.

Предлагаемый роман «Саранча» — остросюжетное произведение о событиях в Средней Азии.

В сборник входят также рассказы С. Буданцева о Востоке — «Форпост Индии», «Лунный месяц Рамазан», «Жена»; о работе угрозыска — «Таракан», «Неравный брак»; о героях Гражданской войны — «Школа мужественных», «Боевая подруга».

---

— Вот это да-а… — прошептал кто-то рядом из команды.

Через несколько минут бочки были спущены, команда катера приняла их, мотористы завозились около дизеля, мотор ожил.

— Приказываю стоять полчаса на якоре, — сказал неумолимый рупор Коломийцева. — Иначе будете пущены ко дну.

Винт катера вспенил воду, суденышко почти вспрыгнуло и пошло стремительно на юг, плеща огромным красным полотнищем.

1936

Отец

1

Василий Васильевич Макаров жил замкнуто и одиноко. Это был худой высокий человек с сухим, крупноморщинистым лицом, выдубленным морем и зноем. Всю свою зрелую жизнь Василий Васильевич провел в прелестном приморском городке. Здесь он женился, вырастил детей, овдовел, выдал замуж дочь за военного топографа, с которым она уехала в Среднюю Азию, здесь же и остался доживать «одиноким хмурым стариком», как с кривой усмешкой он сам себя называл.

Василий Васильевич служил главным бухгалтером треста тропических растений, имел звание Героя Труда, грамоту республиканского ЦИК. Вел он необыкновенно регулярный образ жизни, не ел мяса, не курил, выпивал в день не больше полбутылки виноградного вина, круглый год купался в море и круглый год ходил в холщовом костюме неяркого сурового цвета.

Такой человек если в ссоре, то — навеки. И Василий Васильевич был в ссоре со своим единственным сыном Виктором.

Витя Макаров три года назад отлично кончил школу и, выполняя волю отца, поехал в Харьков на медицинский факультет. В упорном мозгу Василия Васильевича укрепилось необыкновенное уважение к медицине.

«Медицина и южный климат спасли мне жизнь», — говаривал он.

И рассказывал, как на четвертом курсе технологического института, лет тридцать пять тому назад, захворал туберкулезом и доктора отправили его из Петербурга на Черноморское побережье. Юг исцелил его и навсегда привязал к себе.

— С детства никто не видал у меня ни одной слезинки, я не хотел никого ни жалобить, ни доставлять удовольствие видом моих слез. Но когда меня вынесли в сад, под мандариновое дерево, усыпанное плодами в декабре, когда весь север лежит под снегом, в метелях, в промозглых туманах, — я заплакал. И поверил, что буду жить под таким солнцем. Юг меня исцелил, и я отдал ему свои силы, знания, добросовестность. Медицина — благодеяние человечества, — заканчивал он рассказ. — Плохо ли, Витя, быть главным врачом большого санатория?

— Не плохо, — согласился Витя.

Мальчик больше всего на свете любил парусные лодки, плаванье кролем, мечтал стать шофером автобуса до Сочи и был самым активным авиамоделистом. Когда он мастерил свои модели, то пылал и холодел от восхищения.

Тем не менее он уехал в Харьков и стал студентом-медиком, получив точный план поведения и целую приходо-расходную ведомость, которой должен был пользоваться, получая стипендию от государства в нормальном порядке и помощь от отца в экстренных случаях.

Как было условлено, сын писал не реже раза в месяц, кратко и обстоятельно. Но на зимние каникулы он не приехал — оказывается, поступил на кинофабрику и очень занят. Кроме того, ездил на какой-то слет в Москву. Весной Василий Васильевич получил открытку с видом Коктебеля, горы Клементьева с планерами по склонам.

«Я учусь, папа, замечательному спорту». —

писал сын.

Все лето получал Василий Васильевич открытки с видами из различных городов — Одессы, Севастополя, Ейска. Все это непонятно, все без отцовского разрешения, две-три строчки приветов и восклицательных знаков.

«Хоть бы денег просил!.. Сумасбродный парень, в чистяковскую породу».

«Чистяковская порода» — это было собрание внешних и внутренних свойств семьи, из которой происходила жена Василия Васильевича и мать Вити. Маленькие, мелкочертые, светлоглазые и черноволосые, крепко сбитые, не очень сильные, но выносливые и предприимчивые — что-то было в этой многочисленной семье глубоко чуждое Василию Васильевичу, особенно в мужской половине. Девушки этой семьи были милы, как цветы, и так же недолговечны. Семья налетела в городок, как стая, почти одновременно с Макаровым. Пожили несколько лет и так же легко, стайками и поодиночке, упорхнули кто на север, кто на Дальний Восток, кто в глубь Закавказья.

Виктор пропадал целый год. Отец даже не знал, перешел ли он на второй курс. Сыну, вероятно, нравилось совершать неожиданные поступки, как хорошему пловцу нырять и кувыркаться в воде после долгой зимы. Только осенью, в бархатный сезон, приехал он в родной город. Явился к отцу с тремя молодыми людьми, обвешанными фотоаппаратами и биноклями. Это была съемочная группа какой-то натурной хроники. Витю они называли ассистентом.

Еще подходя к дому отца на тихой гористой улице, такой кривой и узкой, словно ее пробил сорвавшийся с гор поток, Виктор раскаивался, что взял с собой товарищей, остряков и балагуров. Уж очень они были разноцветны в своих широких клетчатых штанах и пестрых вязаных жилетах, словно изразцы или куски обоев, очень походили друг на друга, если взглянуть сразу на трех, и не то в самом деле молодые, не то просто очень моложавые. Но, войдя в комнату, спутники Вити притихли, тронутые зрелищем встречи товарища с отцом и вспомнив собственных стариков, а может, и подавленные большим пустым помещением, похожим на операционную, и худым высоким человеком с мускулистым жестким лицом, его холодной вежливостью и молчанием. Они сели тесно втроем у самой двери, и Витя неловко поместился с ними рядом. Василий Васильевич сидел далеко, возле письменного стола, словно в каком-то гигантском аквариуме — в зеленом свете, лившемся сюда из трех окон, твердый, как окаменелость. Его короткие движения были словно игра лучей в глубине. Он побледнел, его щеки с несходившим загаром приняли серо-оливковый оттенок.

«Пестрых этих субъектов он привел потому, что стесняется меня… Да, гляди, еще и побаивается», — думал отец с жалостью и сердито спрашивал:

— А вещи где?

— Мы остановились в Приморской, — холодно ответил Витя, пряча от отца влажные серые глаза.

«Типичные чистяковские выходки», — думал Василий Васильевич, гулко сморкаясь. Но если бы старик хорошо подумал, то увидал бы, что, конечно, этот невысокий, широкоплечий юноша с девически нежным лицом очень похож на мать в ее лучшую пору, но угловатость и напускная холодность — ох, это не чистяковское!

В отличие от своих приятелей, Витя был одет скромно и красиво: в голубую трикотажную рубашку с короткими рукавами и белые брюки с лаковым черным пояском. От него веяло чистотой, и отец жадно разглядывал его. Витя переживал расцвет юношеской красоты, когда тело уже сложилось, но не начало подергиваться жесткостью. Он положил на колени прекрасные длинные руки с тонкими и очень крепкими пальцами и смущенно глядел на них, охваченный смутным опасением от нарастающей неловкости, отдаляющей его от отца и от спутников. Те тоже удивленно разглядывали их обоих. Старый Макаров производил на юношей впечатление прикованного к стулу, и когда он встал, они вскочили тоже.

Василий Васильевич приблизился к сыну и резким движением, словно хотел проткнуть ему грудь пальцем, ткнул в прикреплённый к рубашке значок. На деле он еле его коснулся.

— Это еще что такое?

— Значок парашютиста. Я имею четыре зарегистрированных прыжка.

То, что затем произошло, удивило всю съемочную группу. Старик внезапно раскричался. Он кричал, что есть границы грубости и непочтительности, что надо понимать свой долг по отношению к отцу и, когда тебя ждут целый год, нельзя останавливаться в гостинице и являться первый раз в дом с посторонними.

— Конечно, вы можете наплевать мне в лицо! — кричал Василий Васильевич тонким, напряженным голосом, мечась по своей огромной белой комнате. — Конечно, вы можете ломать себе шею! Пожалуйста, сделайте одолжение! Но в таком случае мы вам не отцы, а вы нам не дети!

И он выгнал всех четверых.

Три недели съемочная группа удивляла город набором ярких жилетов, три недели по нескольку раз в день встречались отец с сыном на улице и не кланялись. Группа накрутила тысячи две метров табачных плантаций и цитрусовых садов, снимала стахановцев, ударников треста «Влажные субтропики», запечатлела и его главного бухгалтера, Героя Труда В. В. Макарова, сурово щелкавшего счетами и перелистывавшего толстый гроссбух.

В эти три недели Виктор осунулся и побледнел. Всегда очень уживчивый, всегда умевший найти путь для примирения поссорившихся товарищей, он теперь сделался угрюмым и сварливым. Даже его руки, ловкие и добрые, умевшие и варить, и штопать, и завязать приятелю галстук, тоже погрубели, стали менее деятельными. Он часто сидел один в номере или уходил за город.

— Ребята, надо ему внушить… пусть пойдет помирится со стариканом, — совещались трое его приятелей по группе.