Анатолий Аграновский - Открытые глаза

• Название: Открытые глаза
• Автор: Анатолий Аграновский
• Жанр: Прочая документальная литература

Герои повести «Открытые глаза» — люди удивительной профессии, натуры сильные, преданные делу, истинно героические. В то же время, несмотря на исключительность их труда, в облике этих людей отражены черты типические, свойственные времени, в которое мы живем. И рассказ ведется не только о том, как строился и испытывался один из первых советских реактивных истребителей, но и о том, каким должен быть наш современник.

Анатолий Аграновский — писатель и журналист, специальный корреспондент «Известий». Писать начал после войны. По образованию он историк, по военной специальности — авиационный штурман. Может быть, этим объясняется давний интepec писателя к труду авиаторов. Кроме «Открытых глаз», этой теме посвящены у него документальная повесть «Большой старт» и рассказы «Разная смелость».

---

Зоя вышла на крыльцо. Кругом была ночь, черная, без огонька, какие бывают только во время войны. Ничего не видно, тьма подступила к самым зрачкам. Вдруг задрожали стекла, затрясся весь их деревянный домишко — со страшным гулом пролетели на запад тяжелые корабли. Шум этот всегда пугал ее, ей и раньше казалось, что муж летит над самой крышей дома. Теперь она точно знала это. Моторы гудели все глухие, глуше. И все. Ушли. Ушли в далекий тыл врага.

Она была женой летчика, она прекрасно знала цену шуткам мужа. Что с того, что сейчас ночь, — у немцев есть прожекторы. Галлай прошел линию фронта, под ним земля, занятая врагами, с их аэродромов взмывают в черное небо «мессершмитты». Ночь, он не увидит их. Где-то в лесу притаились у своих аппаратов немецкие слухачи, тянутся к небу зенитные пушки. Он не увидит их: ночь. Галлай летит на запад и будет лететь, пока не достигнет цели.

Прошел час, может быть, дна. Зоя не прилегла. Тогда было жаркое лето, но ей было холодно, платок не согревал. Стали уже различимы предметы в темноте. Она видела кровать сына, белевшую в углу веранды. Светало. Пора уже было вновь затрястись их домику от тяжелых моторов.

Было ли это предчувствием? Вряд ли. Всегда, когда ей приходилось заранее узнавать о трудных полетах Марка, боль охватывала сердце. Если б пришла беда, это, верно, сошло бы за предчувствие. Месяц назад пришло извещение о гибели ее брата (впоследствии выяснилось, что оно было ложным); мама потом вспоминала, что как раз накануне она долго не могла уснуть, а уснув, видела страшный сон. «Помнишь, Зоенька, я еще тебе говорила? Сердце — вещун…» Бедная мама, она все ночи не спала и много видела снов. И Зое часто снилось страшное, но приходил Марк, веселый, шумный, обнимал ее, брал на руки Юрку, и предчувствия отменялись. Нет, это не было предчувствием. Это было ожидание.

Наконец задребезжали стекла, затрясся домик, и по серому небу скользнули к земле черные тени. Она все стояла у калитки. Мимо шли летчики, экипаж первого бомбардировщика, семь человек.

— Прилетели, товарищи? — спросила Зоя.

— Прилетели.

— Все в порядке?

— Все в порядке.

Прошли. Господи, зачем только она узнала об этих «ночных тренировках»! Теперь уж ей в самом обыкновенном ответе будет чудиться что-то нехорошее. Ведь они ответили ей: «Да, все в порядке». Значит, в порядке… Снова шаги. Идет следующий экипаж, семь человек.

— Все прилетели?

— Да, все прилетели.

Прошли. Почему они торопились миновать ее дом? Почему не остановились, не подошли? Да просто они торопятся домой, к своим женам и детям. И потом они ведь сказали: «Да, все прилетели». Значит, и Марк прилетел. Застрял, верно, у своей машины. Аккуратный Галлай: что-то он там проверяет, дает указания механику.

Снова шаги, много, человек тридцать. Это последние. Ну, скорей бы уж… Нет, идут мимо, никто не свернул к калитке. Она бежит следом. Почему они отводят глаза? Вот этот солидный, усатый, он, кажется, штурман эскадрильи, бывал у них в доме.

— Скажите, что с Галлаем? — схватила его за руку.

Штурман очень спокойно, слишком даже спокойно — как она стала подозрительна! — встречает ее взгляд.

— Не волнуйтесь, Зоя Александровна. Все будет в порядке.

Почему «будет»? Значит, сейчас не в порядке. Что с Марком? Где он? Она бежит на аэродром. Встречает в проходной начальника штаба — он ничего не знает. Никто ничего не знает. Какой-то молоденький лейтенант говорит, будто видел Галлая. Где? Когда? Совсем недавно, примерно час назад. Час назад? Но ведь тогда бомбардировщики еще были в полете. Лейтенант краснеет, прячет глаза. Молодой еще, не научился лгать. Она все мечется по маленькому коридору проходной, останавливает одного, другого, мелькают знакомые, незнакомые лица — никто ничего не знает. По ведь это неправильно, хочется ей закричать, так нельзя, они обязаны ей сказать! И нет у нее силы добиваться правды.

Распахивается дверь, на пороге Гринчик. Она понимает: он прибежал сюда, чтобы узнать о Марке. Значит, непоправимое. Она замирает, боясь услышать. Но Гринчик не прячет глаз. Он подходит к ней, кладет тяжелые руки на плечи.

— Зоя, идем домой.

— Что с Марком? Скажи мне, что с Марком?

— Скажу. — И она верит: он скажет. — Идем.

Они выходят на улицу. Какое сегодня яркое солнце!

— Ты веришь мне, Зоя? Слушай. Самолет не вернулся с задания. Марк жив.

— Жив?

— Марк жив, — снова говорит Гринчик. — Ты не плачь. Нельзя плакать. Ты верь мне. Я знаю, какой он летчик и какой человек.

– Жив?

— Марк жив, — в третий раз повторяет Гринчик. — Надо ждать Марка. Идем.

Она узнала главное. Она идет за ним. Дома она узнает все остальное. Самолет, в котором летел Галлай, сбит. Их сбили над целью. Самолет взорвался над Брянскими лесами. Взорвался там, за линией фронта. Взрыв видели экипажи других машин. Больше они ничего не знают.

Гринчик рассказывает все точно. Никаких домыслов, только факты. Она до конца верит ему. Но Марк жив? Да, жив. Самолет был подбит на большой высоте, а взорвался у самой земли. Люди наверняка успели выпрыгнуть. Галлай — отличный парашютист. Приземлились в лесу. Там глухие места. Немцев поблизости могло и не быть. В Брянских лесах есть партизаны. Это факты. Значит, надо ждать. Бывают случаи, когда оттуда возвращаются.

Прошел день, другой, третий — не вернулся. Сбит за линией фронта, пропал без вести. «Без вести»! Какие страшные слова! Нет о нем вестей. Но в этих словах надежда: нет и извещения о его смерти. Значит, можно верить. Вот, рассказывают, на Северном фронте, тоже летчик, тоже сбит за линией фронта, его уж и ждать перестали, как вдруг в один прекрасный день…

Пять дней прошло. Каждую ночь ревели бомбардировщики. По утрам она стояла у калитки. Проходили мимо экипажи, громко разговаривали, смеялись. Она ждала. Знала, отлично знала, что Марк не вернется с ними; тяжелые корабли не приземляются за линией фронта, — и все равно ждала. Вот сейчас высокая фигура отделится от группы, свернет к дому… Пряталась за деревьями, чтобы не мешать вернувшимся, и ждала. Днем ей все казалось, что встретит его на улице. Просто вот так: она идет, и вдруг навстречу Галлай. Всматривалась в прохожих, вздрагивала, услышав похожий смех. Ведь так бывает. Говорят, на Центральном аэродроме был случай: тоже летчик, тоже пропал без вести и тоже жена шла с базара, как вдруг… Но все чаще, заводя этот разговор, Зоя натыкалась на смущенное молчание.

Прошла неделя. Гринчик принес продовольственную карточку Галлая на новый месяц — рабочую и летную.

— Я не возьму, Леша. Можно ли нам брать?

— Положено, Зоя. Марк работает, ему и зарплата идет. Считай, что он выполняет особое задание.

— А если его уже…

— Замолчи.

— Я думала, Леша, много думала. Это ведь за тысячу верст, у немцев.

— Нет, Зоя, не у немцев. Брянские леса были русскими и остались русскими. Неужели ты думаешь, там наших людей нет?

— Не верю я, Леша, не верю.

Странное дело, когда ее встречали смущенным молчанием, она упорно заводила разговор о счастливых возвращениях, и сама, умная женщина, понимала потом, что вымолила у людей эти рассказы. А когда ей говорили, что Марк обязательно вернется, она всегда искала и находила возражения.

Прошло десять дней, вечером явился Гринчик.

— Зоя, я за тобой. Бери Юрку.

— Никуда я не пойду.

— Идем. Дина ждет. Поужинаешь с нами. Посидим.

— Нет.

— Зоя, ты что? У меня коллекционное вино, ребята из Грузии привезли. Выпьем. За здоровье Марка. Ну? Ты же знаешь, я совсем не пью. А тут надо. Идем.

Две недели прошло. Погиб Галлай, что теперь говорить! Весь экипаж погиб, семь человек. Были бы целы, хоть один вернулся бы. Погиб Марк. Надо что-то делать, нельзя же так… Гринчик встретил Зою около аэродрома.

— Ты зачем здесь?

— Не знаю, Леша. Надо что-то делать. Узнать. Может, в полку что-нибудь известно.

— Не ходи! — сказал он почти сердито. — Ничего они не знают, и ходить к ним незачем. С первой же вестью, какая бы ни была, явлюсь к тебе. Веришь? Иди домой. Вечером придем с Диной.

Позже он рассказал ей, что в летной комнате висел на стене портрет Галлая. В траурной рамке. А на столе лежал некролог. Некролог собирались печатать в «Вестнике воздушного флота», писали его в Наркомате авиационной промышленности, на аэродром прислали для согласования.

«…Летчик-испытатель первого класса Марк Лазаревич Галлай был одним из виднейших советских испытателей самолетов. Через его руки прошли машины 46 разных типов: истребители, разведчики, бомбардировщики… За свои заслуги перед Родиной майор Галлай удостоен шести высоких правительственных наград. Память о славном соколе будет вечно…»

Он вернулся на двадцатый день.

Шел раненый, по выжженной земле, вышел к партизанам, они доставили его на свой аэродром, а уж оттуда самолет перебросил Галлая через линию фронта. И все вышло совсем не так, как мечталось Зое. Домой его привез Гринчик и сам первым поднялся на крыльцо. Это было ночью, Зоя уже спала, на веранде сидела ее мать. Проснулась Зоя от их голосов.