Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг

• Название: Русские патриархи1589–1700 гг
• Автор: Андрей Богданов
• Издательство: ТЕРРА; Республика
• Жанр: Религия
• Год: 1999

Первые три главы (по Смуту) опубликованы отдельно: Богданов А.П. Тайны московской патриархии. М.: Армада, 1998. 377 с. Внесена авторская правка. Например, в издании 1998 года говорится на с. 9. о выделении денег «на помин души царя–кровопийцы», а в издании 1999 г. слово «кропийцы» опущено.

---

— Что видим и что слышим от тебя, государя? — вопияли ратоборцы. — За православных христиан хочешь кровию обагритися! Нечего нам уже после того говорить: готовы есте за веру православную, за вас, государей наших, и за всех православных христиан без всякой пощады головы свои положить!

— Обещаетесь, предобрые мои воины, на смерть, — говорил при сем, рыдая от умиления, царь Алексей Михайлович, —но Господь Бог за ваше доброе хотение дарует вам живот, а мы готовы будем за вашу службу всякой милостью пожаловать!

Между прочим, самоличное выступление государя в поход имело и оборотную сторону. Изрядная часть «верхов» Государева двора не была в восторге от необходимости идти в поход за самодержцем.

«А у нас, — откровенно писал царь Алексей Михайлович командующему отдельной армией, посланной в помощь казакам Богдана Хмельницкого на Украину, князю А. Н. Трубецкому, — у нас едут с нами отнюдь не единодушием: наипаче двоедушием… всяким злохитренным и обычаем московским явятся. Иногда злым отчаянием и погибель прорицают, иногда тихостию и бледностию лица своего отходят, лукавым сердцем… А уж мне, Бог свидетель, каково становится от двоедушия того, отнюдь упования нет!»

Отравлявшие душу царя опасениями «искусители», по словам великого историка С. М. Соловьева, «были люди, окружавшие царя; им не нравилось предприятие, заставившее расстаться с покойною московскою жизнию, и страшен был поход к литовской границе, ибо давно уже эти походы не оканчивались счастливо» [266]. Победы, казалось, должны были развеять страх: города и крепости десятками сдавались россиянам, прославленная польская кавалерия стремглав бежала с мест сражении, народ и даже значительная часть шляхты (особенно православной) искали защиты под крыльями двуглавого орла.

За одну кампанию 1654 г. Смоленск, Полоцк, Витебск, Орша и множество более мелких городов (включая очевидно русский Пропойск) вошли в состав Российского государства. Однако все эти победы не укрепляли уверенности в себе таких, с позволения сказать, воинов, как Иван Петрович Савелов. Даже «регулярные» по названию и вооружению полки, вроде московских рейтар, составленные из людей его типа — пусть охваченных воинственным воодушевлением, — вскоре после парада являли унылое зрелище. Как на Речь Посполитую неумолимо надвигался «Потоп», как Украине предстояло время, точно названное «Руиной», так Россия вступала в одну из самых тяжких и жестоких войн своей истории.

Из похода будущий патриарх вынес глубокое убеждение, что победа или поражение не зависят от величины и свойств армии или умения командиров — но есть дело исключительно Божие. Умонастроение населения, в особенности «мужиков», бывших, по мнению Поляков, опаснее русских полков, ни он, ни последующие российские политики в принципе не принимали в расчет. Более странно, что святость цели и благословение православного духовенства не гарантировали в глазах тепличного юноши ни земного одоления неприятелей, ни небесного спасения.

К сожалению, мы никогда не узнаем, за какие свои «злые дела и многое прегрешение… в военных случаях полковых» всю жизнь потом каялся Иоаким. Грабеж и насилие, которые он считал неизбежными в «воинском похождении», не были характерны для этого первого похода войны и в особенности для армии с царем во главе. Пьянство, сквернословие и божба, азартные игры и прочие мелкие прегрешения воинов представлялись ему ужасными, а невозможность спешно получать в полевых условиях отпущение подобных грехов угрожала якобы самому спасению души!

Глубокую рану душе нашего героя нанесла необходимость подчиняться приказам иноземных военачальников, командовавших в то время почти всеми «регулярными» полками. Детинушка, по своей вере и роду считавший себя неизмеримо выше всех этих «немцев» (то есть немых, не умевших и говорить по–человечески), всю последующую жизнь отказывался понимать, зачем нужны военные специалисты. Тем более что сии «проклятые», видимо, не упускали случая поиздеваться над русским неумехой: «посмеивались благочестию, ругались и по прелести их хулы износили» за то, — злопамятно писал Иоаким в Завещании, — что воины благочестивые искали помощи в молитве, а не в ратном учении.

Возможно, весь страшный грех Ивана Петровича состоял в отвлечении от непрестанных благочестивых размышлений, нарушении поста или привычки в определенное время молиться в храме. Важно, что обрушившееся на него несчастье он воспринял как наказание за прегрешения, практически неизбежные в походе, и сделался противником всякой войны, но в особенности такой, в которой на российской стороне участвовали иноверцы. Божий гнев на дворянина был ужасен: еще пребывая в походе, Савелов узнал, что жена его и четверо детей скончались.

Плача о «многом прегрешении», коим «прогневал Творца моего владыку», Иван Петрович удалился от мира в Киевский Межигорский монастырь и в 1655 г. принял там постриг под именем Иоакима. Характерно, что, рассказывая об этом шаге другу Игнатию и диктуя Завещание своему секретарю Кариону Истомину, патриарх ни словом не упоминает, что бич Божий коснулся не только его. Эпидемия — «моровое поветрие» — опустошила Москву и с июля по октябрь 1654 г. прошла по всем центральным городам и уездам; царская семья была чудом спасена патриархом Никоном, вовремя вывезшим ее в Калязин монастырь и заградившим дороги карантинами.

Смерть разила бояр и дворян, богатейших гостей и духовенство, приказных служащих и «черных» горожан. В Чудовом монастыре умерло 182 монаха, осталось 26; на дворе участника похода боярина Б. И. Морозова скончалось 343 человека, осталось 19; у князя А. Н. Трубецкого умерло 270 человек, осталось 8; у князя Я. К. Черкасского умерло 423 человека, осталось 110; у В. И. Стрешнева на дворе выжил один мальчик и т. д.

Перечисленные воеводы, казалось, должны были восчувствовать гнев Божий больше рейтара Савелова. Но не восчувствовали.

Армию эпидемия не затронула: на дорогах успели выставить сильные карантины. Мор ударил по не вышедшим в поход служилым. Из шести стрелецких полков, оставленных в Москве, после эпидемии с трудом можно было составить один. Но в истории пострижения Иоакима загадочны не только «злые дела», В которых он счел себя виновным. Почему для иноческого «обещания» московский дворянин избрал Киев?!

Если бы Савелов ходил в поход с князем Трубецким на Украину, как историки думали ранее, можно было бы решить, что, сражённый горем, он затворился в первом же крупном монастыре, желая «плакатися грехов моих тамо, или уединенно в пустыни, или во отшельничестве кончит жизнь мою». Не исключено, конечно, что он ездил в Киев гонцом, но пока это только предположение. Как бы то ни было, Иоаким выбрал Киев, мечтал быть в своем «обещании» погребенным и перед смертью горько сетовал, что ему не дали там в молитве и покаянии скончаться. Став патриархом, этот смиренный инок подчинил себе всю Киевскую митрополию, а Межигорский монастырь сделал патриаршей ставропигией [267].

Эти мелочи жизни не упоминаются в Завещании. Монастырю Иоаким оставил 3000 рублей для завершения начатой им постройки великолепной Преображенской церкви. Беспокоило старца, что «ради дальнего от Межигорского Преображенского монастыря расстояния и великого неудобства» он не может просить погрести там свое тело. Наличие обычая хоронить московских архипастырей в Успенском соборе Иоаким даже не упомянул, завещав положить его в московском Новоспасском монастыре, подле гроба митрополита Павла.

Упорство, с которым умирающий патриарх пытался хотя бы с останками своими поступить не согласно чину, похоже на попытку восстать против правил службы, в которой он провел почти всю иноческую жизнь. Может быть, демонстративным предпочтением личного «обещания», выбором места в полюбившемся монастыре подле старого друга Иоаким пытался самому себе показаться более монахом, чем чиновником. Увы, нам хорошо известно, что его жизнь в Новоспасском монастыре и дружба с Павлом были связаны именно со службой обоих великому государю.

Новая служба

Психологическая подоплека удаления Савелова в монастырь прослеживается весьма четко. Он не хотел идти в военный поход, боялся этого — и объяснял себе понятный для мирного, домашнего человека страх неблагочестием войны, опасностью ее для души (но не для тела, в чем признаться дворянин не мог). Для того чтобы оказаться «в нетях», в принципе существовали десятки легальных и незаконных способов, но уклониться от службы при самом государе было невозможно. Посему война представлялась Ивану Петровичу казнью Божией, бежать от коей бесполезно.

Страшный удар, обрушившийся на страну, был воспринят Савеловым только с личной точки зрения, как наказание за его участие в войне. Мир принес Иоакиму горе — и он удалился от своего мира московского дворянства как можно дальше, в том числе географически. До конца жизни патриарх горько сетовал, что эта попытка бежать не удалась: «Волею Божиею или за грехи моя — не вем», — сказано в Завещании. Неудача была вновь связана со службой, на сей раз церковной. Даже достигнув «крайнего патриаршего Всероссийского престола и всех северных стран председателя'', Иоаким рассматривал это как «отлучение» от своего истинного иноческого призвания и «зело болезновал, еже мое обещание во единстве жития не исполнися» [268].