Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

• Название: ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Слово «миссионер» привычно уже относить к католикам или протестантам, американцам или корейцам. Но вот перед нами книга, написанная миссионером Русской Православной Церкви. И это книга не о том, что было в былые века, а о том, как сегодня вести разговор о вере с тем, кто уже готов спрашивать о ней, но еще не готов с ней согласиться. И это книга не о чужих победах или поражениях, а о своих.

Ее автор — профессор Московской Духовной Академии, который чаще читает лекции не в ней, а в светских университетах (в год с лекциями он посещает по сто городов мира). Его книги уже перевалили рубеж миллиона экземпляров и переведены на многие языки.

Несмотря на то, что автор эту книгу адресует в первую очередь своим студентам (семинаристам), ее сюжеты интересны для самых разных людей. Ведь речь идет о том, как мы слышим или не слышим друг друга. Каждый из нас хотя бы иногда — «миссионер».

Так как же сделать свои взгляды понятными для человека, который заведомо их не разделяет? Крупица двухтысячелетнего христианского миссионерского эксперимента отразилась в этой книге.

По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, Председателя Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви

---

— А каким может быть градус эмоциональности такого диспута?

— Эмоциальность должна быть. В конце концов, речь идет о предмете не лекции, а любви и веры. Если можно резко вступаться за честь своей прекрасной дамы, то отчего нельзя вступиться за честь Богородицы и Церкви?

Но есть два условия.

Первое — справедлива лишь оборонительная война. Если сектант «первым начал», т. е. первым перешел на «психологическое давление».

Второе — уровень моей эмоциональности и ругательности все равно должен быть на порядок ниже, чем у моего оппонента. Совсем хорошо — если церковный критик так распалился, что и отвечать ему не надо. Иногда мои оппоненты говорят столь громко и агрессивно, что я их и не пробую остановить. Чем больше крика с их стороны — тем очевиднее для светской части аудитории их неправда.

И, конечно, очень разным должен быть миссионер в диспуте с сектантом в зависимости оттого, — а) частная ли это беседа; б) встреча в их аудитории; в) в православной аудитории; г) в светской.

При частной беседе — это просто человеческий разговор, который даже может перерасти в дружеские отношения. Это, пожалуй, беседа не с сектантом, а с человеком.

В аудитории собственно сектантской — задача в обосновании тезиса «мы, православные, тоже христиане». То есть надо попробовать лишить их конфессиональной спеси, превознесенности над «православными дикарями-язычниками». Критика содержания их собственной веры должна быть очень тактичной, и она может вводиться только в ответ на соответствующий вопрос принимающей стороны.

В православной аудитории главное — сдержать эту аудиторию от участия в диспуте. Я обычно при начале такой дискуссии я обращаюсь к православным: «Братья и сестры, вы доверяете моей богословской компетенции? Можно, именно я буду вести этот разговор? Не надо мне подсказывать из зала, когда и какой довод вспомнить и «ввернуть». И еще: этот человек будет сейчас критиковать православие именно по моей просьбе. Поэтому вы его за это не ругайте. Он оказал нам замечательную услугу. Он своей критикой даст нам возможность еще лучше узнать нашу родную веру. Поэтому вы просто слушайте и молитесь».

А вот когда аудитория светская, такая, что с равной степенью недоверчивости прислушивается к обеим сторонам, то тут уже возможна и эмоциональность и даже ирония. Здесь уже все законы риторического поединка могут действовать. В этих уловиях я лишь делаю вид, что веду полемику с сектантами, но на самом деле я обращаюсь прежде всего к людям, которые присутствуют рядом. И я не ожидаю, что наша беседа кончится тем, что какой-нибудь «кришнаит» бухнется на колени и скажет: «Ах, простите, где же я был?..». Нет. Задача в том, чтобы наблюдение за нашим диспутом людьми «со стороны», которые никуда еще не отнесли сами себя, понудило их к выбору. Пусть человек в итоге скажет: «Хорошо, я не могу себя еще назвать православным, но я посмотрел и точно убедился, что, скажем, адвентизм — это вещь еще менее вкусная, чем православие».

И еще есть просто улица. Тут имеет смысл войти в разговор сектанта с пойманными им собеседниками просто ради того, чтобы сбавить проповедническую «суггестию» и позволить людям более рационально воспринимать возвещаемые для них «трансцендентальные истины».

Летом 2005 года в Иволгинском дацане (это центр российского буддизма и находится он в Забайкалье, в Бурятии) я заметил группу москвичей. Они безропотно слушали все, что рассказывал им местный монах. При виде этой сцены во мне началось столкновение двух императивов: долг гостя не позволяет критиковать хозяев. Но долг христианина не позволяет безучастно смотреть на то, как несколько крещеных душ соскальзывают в язычество. Тогда я просто присоседился к этой группке. Через некоторое время монах подводит нас к стене храма, на которой крепятся несколько стеллажей. Полки заставлены сотнями различных изображений Будды. И тут все же я подал голос: «Скажите, а почему у вас здесь нет канонического изображения Будды?» — «А что Вы имеете в виду?» — «Насколько я помню, тело истинного Будды должно обладать 32 знаками. Некоторые из них тут заметны. Но ведь еще и фаллос у Будды должен быть как у коня[1071]. А на этих изображениях это не видно». Монах пояснил, что да, в текстах это именно так, но в иконографии это встречается редко… Дальнейшей дискуссии не было, но, надеюсь, все же гипнотичность экскурсии была немного рассеяна…

— Вы не боитесь, что некоторая категоричность может обидеть людей? Ведь Вы — пастырь, и они должны чувствовать тепло, любовь. А от Ваших слов иногда током ударяет…

— И пусть ударяет. Я всегда подчеркиваю, что я — это просто диакон Андрей Кураев. И если у вас аллергия на меня, то Церковь здесь не при чем[1072]. Но если то, что я говорю, вам понравилось, то благодарите не меня, а идите в Церковь. А я поехал дальше.

— Как много места в своих лекциях вы уделяете критике сектантов?

— С каждым годом все меньше. Вот голос из 1905 года, но, кажется, он очень точно описывает ситуцию 1990-х годов. И тогда и тогда были дарованы законы о свободе совести и страна была накрыта волной сектантской пропаганды.

«Тип миссионера-спорщика сослужил свою историческую роль и теперь должен быть оставлен только про запас, на случай нужды. Он возник в ту пору, когда не только люди со средним образованием, но и с высшим едва о сектантстве слышали, а в полемике и вовсе ничего не смыслили, потому что ее и не было, — когда апологеты сектантства чувствовали под собою девственную почву и открыто царили, не встречая себе оппонентов. Сбить их спесь, поднять престиж церковного учения и нужны были миссионеры-спорщики, нужны были преимущественно всенародные диспуты, чтобы всенародно показать ничтожество апологетов сектантства и оставить их безответными. И тогда это было очень удобно и ко времени. Тогда вопросы полемики дышали интересом и свежестью новизны. Сектанты, особенно раскольники, валом валили на "беседы"; собиралось народу чуть не тысячи; бойцы-сектанты и бойцы-миссионеры нарочито выписывались издалека; публике эти бои доставляли удовольствие, не хуже кулачных. Ныне уж не то. Бои эти теперь почти утратили свой захватывающий интерес, к ним привыкли, их видали и знают. Сектанты даже неохотно идут на них, а придут — то плохо и разговаривают, и "беседы" по необходимости превращаются в монолог или проповедь миссионера. Современное сектантство по части полемики стало, как улитка, уходить в свою скорлупу, — лучше сказать, как неприятель, укрываться в недоступные для выстрелов казематы: артиллерийский бой полемики над ним шумит, а он лежит себе, ворча и проклиная махинации "слуг антихриста". Это не то значит, что не надо громов полемики и миссионеров-диспутантов, но значит только то, что тип миссионера должен видоизмениться несколько»[1073].

Вот и я со временем отошел от специально анти-сектантских тем и лекций, и предпочел строить беседы позитивно, полемику с сектантами оставляя на вопросо-ответную часть встречи.

Нельзя быть «сектоедом» и миссионером. Если ты громишь сектантов — ты точно не можешь быть ими воспринят как наставник. Тем более, что живем мы в прозрачном мире, и сказанное в одной аудитории быстро доносится до совсем иных пространств и ушей. Поясню на светском примере. Монархистски настроенный публицист А. Суворин говорит, что 8 марта 1881 года император Александр lll-й на совещании в Гатчине на предложение о конституционной реформе ответствовал так: «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?»[1074] Став известным, такое мнение русского царя о русском народе умножает ли ряды монархистов или наоборот?

— А что миссионер может сказать людям, смущенным тем, что попы на «Мерседесах» ездят…

— А я и сам как-то спросил своих московских семинаристов — объясните мне миссионерское значение «попа в Мерседесе». Они забухтели, что это нехорошо, это людей отталкивает, смущает, возмущает. Я говорю, что всё это понимаю. Но считаю, что и в этом все-таки есть положительная сторона.

— Какая же, интересно?

— Однажды женщина привела ко мне своего мальчика и просит: поговорите с моим Мишей, я хочу, чтобы он был православным… Ну, как тут не вспомнить замечательный вопрос «армянскому радио» — в чем отличие еврейской мамы от террориста? Ответ гласит, что с террористом можно договориться. В данном случае мама хотела, чтобы ее сын стал православным христианином.

Миша — мальчик умный, замечательный. Встречаемся, дискутируем. Он соглашается, все понимает и принимает, но креститься не хочет. И вдруг он на несколько лет просто исчезает из моего кругозора — ни пересечений в университетских коридорах, ни звонков. Прошлым летом звонит: «Поздравьте меня, отец Андрей, я крестился». Я как бы сержусь: «Трам-тарарам, ты мог бы мне об этом сказать. Я же, наверно, какое-то отношение к этому событию имею». — «Да, конечно, имеете, но, понимаете, я не в Москве крестился, я в Германии». Еще раз трам-тарарам — «Что же, тебе в Москве храмов было мало?». Так вот следующий ответ и имеет смысл тут процитировать: «После университета я получил грант в Германии, там нашел русский храм, стал в него ходить. Знаете, тогда в московских храмах мне было очень трудно сказать "мы" вместе с нашими бабушками, трудно было вместе с ними стать на колени. А в Германии прихожане православных храмов — это ученые, студенты, бизнесмены и семьи, которые московские бизнесмены тут прячут от наших бандитов, то есть люди более-менее успешные в этой жизни. И вдруг в их жизни, оказывается, тоже есть место для Бога. Это люди, на которых нет печати маргинальности, люди, состоявшиеся в жизни, делающие свою судьбу. И вот вместе с ними мне было легче сказать "мы", вместе с ними мне легко было встать на колени. И поэтому там я крестился».