Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

• Название: ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Слово «миссионер» привычно уже относить к католикам или протестантам, американцам или корейцам. Но вот перед нами книга, написанная миссионером Русской Православной Церкви. И это книга не о том, что было в былые века, а о том, как сегодня вести разговор о вере с тем, кто уже готов спрашивать о ней, но еще не готов с ней согласиться. И это книга не о чужих победах или поражениях, а о своих.

Ее автор — профессор Московской Духовной Академии, который чаще читает лекции не в ней, а в светских университетах (в год с лекциями он посещает по сто городов мира). Его книги уже перевалили рубеж миллиона экземпляров и переведены на многие языки.

Несмотря на то, что автор эту книгу адресует в первую очередь своим студентам (семинаристам), ее сюжеты интересны для самых разных людей. Ведь речь идет о том, как мы слышим или не слышим друг друга. Каждый из нас хотя бы иногда — «миссионер».

Так как же сделать свои взгляды понятными для человека, который заведомо их не разделяет? Крупица двухтысячелетнего христианского миссионерского эксперимента отразилась в этой книге.

По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, Председателя Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви

---

Спросите сегодня наших прихожан — можно ли священнику ходить в городскую баню, могут ли они представить себе, что апостолы мылись в общих банях. Ответ вы получите возмущенно-отрицательный: «Баня — место блудное и скверное, и негоже святыню смешивать с грязью». Но древнейшая церковная история знает о другом восприятии бани — как места встречи с людьми. Священномученик Ириней Лионский в середине Il века слышал отсвященномученика Поликарпа Смирнского, личного ученика апостола Иоанна, что апостол, придя как-то помыться в баню, узнал, что тут же находится и еретик-гностик Керинф. Тогда Иоанн вскочил с места и выбежал вон, сказав своим спутникам: «Убежим, чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины, Керинф» (Ириней Лионский. Против ересей. 3, 3, 4; Евсевий Кесарийский. Церковная история. 3, 28). А Карфагенский собор 411 г. вообще проходил в банях[568].

Разлад между первым миссионерским повелением и последующим чуранием мира виден из сопоставления апостольских слов и канонов. Апостол: Если кто из неверных позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести (1 Kop 10:27). Канон: «Некоторыемонахи по-видимому держат правую веру и терпели много гонений за истину, но общаются и вкушают пищу с еретиками и считают это дело безразличным, соблюдая только следующие три условия: чтобы не принимать благословения от еретиков, не петь вместе с ними, когда они предначинают, и не участвовать в приобщении хлеба их. Это противно постановлениям Святых отцов»[569]. Но блаж. Феодорит Кирский по поводу апостольских слов замечает: «невозможно было бы уловлять неверных, прекратив сообщение»[570].

В августе 2007 года вспыхнула дискуссия — можно ли церковные изображения использовать на этикетках или на деньгах. И в очередной раз Церкви надо выбрать одно из двух — или мы хотим донести свое слово до максимального количества людей, и тогда умножается число носителей священных знаков, текстов или изображений, которые могут обращаться с ними, как с обычной бумажкой. Или, напротив, мы считаем, что мир — источник скверны и надо защитить наши святыни от кощунственного соприкосновения. Такое мнение неоднократно в истории Церкви возникало, но каждый раз оно отвергалось. И изображение ликов святых на деньгах — традиция отнюдь не советская, а гораздо более древняя, еще византийская.

Чистому поистине — все чисто, ну а свинья везде грязь найдет.

Для меня формула миссионерства — слова Владимира Высоцкого: «Очень нужен я там, в темноте, ничего, распогодится». Или, говоря словами «Концепции миссионерской деятельности Русской Православной Церкви» — «миссия состоит в том, чтобы приближаться к миру, освящать и обновлять его, вкладывать новое содержание в привычный образ жизни, принимать местные культуры и способы их выражения, не противоречащие христианской вере, преобразуя их в средства спасения» (Преамбула). Именно: миссия должна приближаться, а не уклоняться.

Дискуссии о соотнесении внешних приобретений с внутренними потерями, искушениями и угрозами всегда сопровождали любой миссионерский проект. Эта дискуссия развернулась, например, на Втором Всезарубежном соборе Русской Православной Церкви Заграницей в 1938 году в связи с вопросом об участии в экуменических конференциях. В ходе этой дискуссии протоиерей С. Орлов «передает содержание своих бесед с четырьмя англичанками, на которых служба православная во время экуменической конференции произвела огромное впечатление. Две из них присоединились к Православию. Под тем же впечатлением пастор Туфт, голландец, написал прекрасную книгу о Православии. Он (Орлов) не боится выступлений в нечестивых местах. Проповедовать истину Православия можно всюду… Митрополит Анастасий — понимает, что приходится колебаться между двумя опасностями: соблазном и отказом от миссионерской работы исповедания Православия. Какое опасение возобладает? Будем исходить из положительных предположений. Облагодатствованная Церковь должна вести миссионерскую работу, ибо так можно спасти некоторых колеблющихся. Наряду с вождями, желающими обезличить Православие, другие, например, молодежь, приходят на конференции с искренним исканием. Иначе они останутся одинокими. Слышны положительные отзывы о выступлениях епископа Серафима на конференциях, исходящие от инославных. У нас к тому же имеется традиция участия в таких конференциях, установленная покойным митрополитом Антонием»[571]. В итоге было принято решение: участвовать, выступать, но не голосовать и не молиться.

То, что миссионерский дух сменился охранительским, это хорошо. Его появление означало, что есть — что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо, что этот дух стал почти единственным, нормативно-православным. Плохо, что миссионерское поведение стало расцениваться (не в официальных документах, а науровне приходских и монастырских пересудов) как «девиантное поведение», как нечто дающее повод к подозрениям и возмущениям.

Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили сей дух, при этом путая консерватизм с консервами. К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодежи, и один госчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меня просто ошарашила: «Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ». Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковь не цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она — революционный элемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто, чтобы заставить его жить, дышать[572].

Поэтому с такой болью говорил митрополит Антоний в конце своей жизни: «Тема конференции — «В чем мы, православные, не оправдали своего призвания» — уже вызвала некоторое количество отрицательных реакций. Я получил пару писем, где говорилось: «Ваша беседа будет бессмысленна; нам так хорошо в Церкви, у нас богослужение, мы молимся, нам уютно с Богом, чего больше?..» Чего больше?! Христос сказал Своим ученикам: «Я вас посылаю как овец среди волков, Я посылаю вас во весь мир нести Благую весть — не наслаждаться ею, а поделиться ею… Многие годы я чувствовал, что этот мой опыт (встреча со Христом, когда будущему митрополиту было 14 лет — А К.) столь драгоценен, что я не могу допустить, чтобы кто-нибудь его коснулся, приблизился к нему. Я создал заповедный сад, куда мог войти и быть с Богом и с этим опытом, — откуда все прочие были исключены… 50 лет назад я стал священником в этой стране, я был приглашен выступить в числе прочих: была открытая встреча, дискуссия между двумя верующими и двумя неверующими. И каждый из нас, вернее, остальные трое выступали, а я сидел тихо, потому что очень плохо говорил по-английски и всякий раз, как открывал рот, возникало больше смущения, чем пользы. Но, когда те трое уже выступили, встал рабочий в глубине зала и сказал: "Я не понял ни слова из того, что говорили эти господа. Я хочу спросить вон того человека, который так чудно одет, в черное платье: почему он верит в Бога?" И в тот момент я почувствовал, что передо мной абсолютно решающий выбор. Либо я скажу: "Потому что прочел Евангелие и там столько убедительных мест, я могу вам их привести" (хотя он, вероятно, слышал их в воскресной службе своей церкви, какая бы она ни была); либо я расскажу, что случилось. Но я чувствовал, что если расскажу это, то откроюсь, все отдам, ничего не останется от моей такой личной, интимной жизни с Богом. И я подумал: Господи, пусть я все потеряю, но что-то дам этому человеку… И я рассказал впервые всему собранию, но, в частности, этому человеку, что случилось со мной. Я не знаю, что с ним сталось, но в тот единственный раз я снес стену своего сада. И мне кажется, что к этому мы все и призваны. Мой отец, когда мне было лет семнадцать, как-то спросил меня: "Как ты себе представляешь вечное блаженство?" Я ответил: "Быть с Богом вдвоем, наедине". И тогда он сказал: "Значит, ты еще не начал становиться христианином, потому что забыл всех людей на свете…" Я помню человека, который говорил о каких-то людях в своем окружении: они были неверующие, и в большом горе, и не знали, как быть. Я сказал: "Почему ты не поговоришь с ними о своей вере? Поделись с ними своей верой, помоги им в их страдании…" И он ответил: "О, нет! Я не могу! Я не хочу, чтобы кто-либо знал о моей потаенной жизни с Богом". И так этот человек дал другим людям вокруг остаться мертвыми, лишь бы не снести стены своего тайного, заповедного сада. Не сомневаюсь, что это отчасти относится также и к вам. И я не оскорбляю вас — я просто знаю, я священник вот уже почти 50 лет, я изъездил всюстрану, обращаясь к людям, и знаю, как люди реагируют: не выставляйте нас на люди, мы хотим тихо быть с Богом… И что мы сделали из нашего богослужения? Мы приходим в храм, наслаждаемся службами, любим пение, мы восхищаемся тем, что происходит, — и всё. Разве церковь — театр, куда приходят для собственного удовольствия, получить вдохновение, воодушевление, уйти домой в возвышенных чувствах? Нет, Церковь, понимаемая в богословских терминах, — это место встречи Бога и человека, но также место, где Бог, ставший человеком, чтобы умереть за спасение мира, говорит нам: wA теперь иди в мир и принеси Благую весть…" Если мы получили вдохновение, радость, надежду, новизну жизни, мы должны это нести тем, у кого нет всего этого. В конце римокатолической мессы священник говорит: "lte, missa est — Идите, служба окончилась". Это отпуст. Это не значит: "Можете идти домой, теперь вы свободны". Община отвечает на это: "Слава Богу", — но не в смысле: "А, кончилось!" Мы благодарим Бога за то, что Он посылает нас в мир. Французский писатель в замечательной книге "Святые идут в ад" переводит эти слова (хотя и неверно с точки зрения языка) так: "Идите, ваша миссия начинается". Если литургия имеет для нас какой-то смысл, то потому, что мы причастились Богу, Который пришел в мир ради его спасения; и если мы идем домой, просто радуясь своим переживаниям или чтобы с удовольствием пообедать в семейном кругу, то мы предаем Бога. Мы теряем Божие время, пока были на службе»[573].