Николай Егоров - Утреннее море

• Название: Утреннее море
• Автор: Николай Егоров
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7509-1154-3

Основные события повести разворачиваются в пионерском лагере на Черноморском побережье. Герои книги — ребята из старших отрядов быстро включаются в дело — дежурят на море в составе плавкоманды, а двое из них — Олег Чернов и Лидия Клименко — встречаются здесь и со своей первой любовью.

---

Начальник лагеря подмигнул Вилю: погляди, мол, как старается! И объяснил:

— В нашей пионерской работе так: делай все, что надо, выручай занятого другим, помогай ему, не жди, чтоб забота тебя искала, сам находи ее.

Набегался и натаскался Виль! Теперь постоять бы в тени, хлебнуть ледяного кваску из той бочки, что желтеет у моста через Темерничку, — благо за благо! Однако подъехал к скверику синий микроавтобус, распахнулись задние дверцы, и физрук Антарян стал подавать мячи, сетки, шахматные доски с погромыхивающими в них фигурками, связки капроновых гимнастических обручей, бумагу и картон в рулонах, коробки настольных игр, бадминтонные ракетки, какие-то тяжелые свертки, куски пенопласта и веревки, ящики с обрезками ткани, металла, дерева, разноцветной проволоки, тюки с пестрой одеждой, неподъемный столовский термос с кипяченой водой. Все это добро перетаскали туда же, на перрон, — к вещам сотрудников. Передохнуть себе не давали — на первый путь уже втягивались вагоны, а в узком пространстве между ларьками у речки и сквериком началось построение.

Нет, что-то невообразимое началось. Вожатые и воспитатели старались поставить ребятишек в колонну по двое, чтоб маленькие впереди, большие — за ними, чтоб оказались в том порядке, в каком садиться в вагоны. То ли по старой дружбе, то ли по новой, возникшей уже здесь, дети сами выбирали себе пары, хотя заметно разнились по росту и возрасту, были записаны в разные вагоны. А родители лезли в строй, ломали его, обнимали и обцеловывали чад своих, пихали им в руки свертки и мешочки с дополнительными, купленными в последний момент в вокзальном буфете лакомствами. Сотрудники лагеря пытались оттеснить настырных и сиротливо сюсюкающих пап и мам, но куда там!

Виль кинулся в конец строя, где больше всего было беспорядка. Его толкали в бока и спину, кричали в уши, требовали: дайте, же еще разочек попрощаться!

Кому-то из вожатых вздумалось организовать песню — высокий и сухой женский голос, надрываясь, взывал:

— Товарищи пионеры!.. Споем, товарищи пионеры! Показали, как мы поем! Все поют, все!

Впереди сбивчиво затянули:

Пооони… бегает по кругу!
Пооони… мальчиков катает!
Пооони… девочек катает!
И в уме… кррруги… считает!

Песня так и не сложилась — старшие по вагонам принялись считать мальчиков и девочек, и отсчитанные двинулись к перрону. От провожатых удалось освободиться, когда поезд, набирая скорость, отчалил от перрона.

Старшим по вагону, в котором ехал Виль, был физрук Даниэл Максимович Антарян. Как только выпихнули последнего родителя, физрук попросил:

— Виль Юрьевич, давайте устраивать ребят: малышей на нижних полках, старших — на верхних. Вы с этого конца, а я в тот пойду — двинемся навстречу…

Как назло, малыши позанимали верхние полки, даже на багажные забрались, а старшие растянулись на нижних. И те, и те упирались: малыши уверяли, что они не свалятся во сне от самого сильного толчка, старшие, здоровяки, делали скорбные лица, доказывали, что они чуть ли не освобождены от уроков физкультуры и, разумеется, от лазания по полкам. Некоторые выложили припасы — к обеду приступили.

Закончили переселение, и неутомимый Даниэл Максимович распорядился:

— Мужчины, разбросаем по полкам матрацы и подушки.

Тошно было браться за них, да в таком количестве, — известно, в каком они состоянии бывают, — но куда денешься, если ты мужчина? Детей непрезентабельный вид спальных принадлежностей не смущал — растянулись на матрацах, кидались подушками. Виль хотел вмешаться, физрук остановил его, философски заметил:

— Бесполезное занятие. Получим и раздадим простыни — все само утрясется!

Да мало было получить и разнести простыни по вагону, следовало и застелить постели, потом настоять на том, чтобы детишки сняли с себя и аккуратно сложили пионерскую форму. Самых маленьких пришлось раздевать собственноручно.

Он и не вспомнил бы, что и ему нужно место, если бы не Даниэл Максимович:

— Я вам, Виль Юрьевич, оставил вторую полку в конце вагона — там вы царь и бог. А я — в другом конце, где проводники. Как поутихнет, соберемся у меня, поужинаем.

Физрук, когда говорил, накручивал на палец прядь волос. Не от того ли они вились у него и торчали черными штопорками? Он торопился, и слова у него сливались — вместо «Виль Юрьевич» получалось «Вилюрыч». Дети сразу усекли и только так называли Виля, а некоторые уже называли его и вовсе сокращенно: «Вилюр». Иронизируя над собой — а без юмора, без самоиронии не вынести бы того, что свалилось на него и Антаряна — больше в вагоне мужчин не оказалось, — так вот, иронизируя над собой, он и обращался к себе по-новому: «Ну, брат Вилюр, это ты отработал! Начинай, брат Вилюр, другое».

Ужин сотрудников был не просто ужином, а совещанием, во время которого и решали свои проблемы. Антарян призвал к бдительности — вагоны на ночь не запираются, надо смотреть да смотреть, ибо мало ли кому вздумается втиснуться сюда? Потом назначил дежурства — с десяти вечера до пяти утра. Время до часу «закрывали» женщины, а остальное — самое тяжелое — на мужчин пришлось: на Виля — с часу до трех, на Даниэла Максимовича — с трех до пяти. В четверть шестого поезд прибывает, стоянка — одна минута, но ее продлят, чтобы высадить лагерь.

— Вы ложитесь сразу, — посоветовал Антарян Вилю, — а я потом, как детей уложим.

Но сразу лечь не удалось, да и не хотелось, да и совесть не позволяла.

Виль укладывал спать ребятишек в своем конце вагона, терпеливо утихомиривал тех, кто скакал с полки на полку, увещевал тех, кто завешивался простынями, устраивая закуты, возвращал обуться тех, кто босиком бежал в туалет. Это заведение ни мальчишки, ни девчонки не посещали в одиночку: если кому-то приспичивало, то тут же приспичивало дюжине соседей, и остановить такое повальное движение было невозможно.

Выматывая взрослых, ребята, к счастью, выматывали и себя. Только что вертелся и кувыркался хлопец, а глядь, раскинулся и замер, или в подушку носом уперся, или в клубочек свернулся и спит!

В одном купе с Вилем оказалась и Лидия-Лидуся. Она заняла верхнюю полку напротив, лежала ничком, подперев голову рукой, глядела в окно. Ветер играл ее густыми волосами, бросал их на лоб и глаза, она, не раздражаясь, отводила тяжелые пряди и глядела, глядела, словно что-то высматривала, выискивала в набегавших и отлетавших полях, деревьях, домах, в медленно поворачивающемся окоеме.

«А ты чего не спишь?» — мысленно обратился Виль к Лидии-Лидусе. Что он вправе сделать ей замечание — в голову не пришло. И вопрос вызвался не заботой о соблюдении общего для всех порядка, а, скорей, любопытством: на чем могла так по-взрослому сосредоточиться эта властная девчонка?

«Захочешь, сама заснешь, не маленькая», — также мысленно сказал он ей, наметив для себя: «Как только последний будет готов, лягу и сам». К числу этих последних Лидию-Лидусю не относил.

Когда стало в вагоне совсем тихо, он услыхал: на нижней полке кто-то, таясь, поскуливает. Виль склонился — девчушка с тугими косичками издавала жалобные звуки.

— Плачешь?

— И совсем нет, — всхлипнула девчонка.

Виль провел рукой по шелковистым волосенкам, по щеке, мокрой от слез.

— Молодец, что не плачешь. Как зовут тебя?

— Светой…

— Спи, Света. Заснешь — проснешься, и вот оно, море!

— Я к маме хочу…

— Ты же на море собралась! Съездим, искупаемся, а потом и вернешься к маме.

Он хотел выпрямиться, но Света не дала — схватила за руку, потянула, сесть заставила. Он подчинился, растерянный: кто его знает, что ей дальше говорить, чем утешать? Говорить, однако, не пришлось — Света сама стала рассказывать о себе: во второй класс перешла с одними пятерками и четверками, не только в простой, но и в музыкальной школе учится, вместе с давней подружкой (давней в восемь лет!) Надей Орловой на блокфлейте играет…

— Что ты уже выучила на той флейте? — с искренним интересом спросил Виль.

— «Пастушок», «Колокольчики»…

— Помнишь мелодии? Напоешь?

Света напевала с придыханиями, в паузах вышептывала что-то в пояснение. Голос ее постепенно слабел, а потом и совсем стих. Заснула.

И так защемило на душе у Виля, точно он сам только что поплакал, тоскуя по маме, к которой немедля и не вернешься — не выпрыгнешь из поезда, не добежишь; защемило, точно он сам уснул, доверчиво напевая, держась за руку совершенно чужого человека, точно ему самому предстояло проснуться утром и обнаружить, что мамы рядом нет, что она далеко в Ростове, а ты катишься к морю — не к дому, а от дома.

Он выпрямился. Лидия-Лидуся отвела голову от окна. Темные глаза ее поощряюще смеялись:

— А вы умеете с малышами. Будто у вас есть дети.

— Чего ты решила, что у меня нет детей?