Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

«Как просто!» — подумал Логунов. Он шагал, следя за равнением своего взвода. Японские пули глухо и как-то легкомысленно просто ударяли в землю, вздымая серый пушок пыли.

Впереди батальона ехал Буланов. Он то и дело оглядывался, боясь, чтобы не нарушился строй и чтобы весь полк во главе с Ерохиным не подумал, что он или кто нибудь из его батальона дрогнул.

Японцы весь огонь сосредоточили на 1-м батальоне, склоны сопки задымились.

У Логунова мучительно билось сердце. Минутами он переставал видеть и соображать. Солдаты вокруг него падали, и сам он должен был упасть. Он вдруг увидел Коржа с перекошенным ртом, Емельянова, не похожего на себя.

Должно быть, Свистунов понял, что минута опасна, люди могут не выдержать и побежать. Он выехал из рядов, оглядел роту.

— Левой, левой! — разнесся его спокойный голос.

Логунов неожиданно отрешился от тела, от жизни и смерти. Он шел и будто не шел — его несла чужая, непонятная сила. В эти минуты он жил странной, напряженной жизнью и будто уже не жил.

Русские не побегут под японскими полями!

— Боже мой! — сказал он, увидев, что Буланов вздрогнул и как-то косо сел в седле. — Ранен!

Но вот гребень сопки. Рота за скалами. Ротный горнист стелет Свистунову бурку. Все сразу оживились.

— Ваше благородие, — позвал Корж, — в сапогах бы куда как худо было шагать по этой сопочке. Иду и думаю: слава те господи, не скользят. А вот Емельянов позарился на сапоги и натерпелся. Теперь дух перевести не может.

Темные глаза Коржа блестели. После перенесенного смертельного испытания ему хотелось говорить, действовать.

— Разрешите пострелять? — попросил он.

Логунов выглянул из-за скалы: по скату продолжали подыматься батальоны, и японские пули вырывали из рядов жертву за жертвой.

— Буланов серьезно ранен, — сказал Логунову Свистунов. — Перевязался, в лазарет не хочет и командования не сдает.

На сопку подымался штаб полка. С предельной отчетливостью вырисовывались всадники на темно-зеленом фоне горы. Рядом с Ерохиным ехал подпоручик Серов, назначенный описывать действия полка, и Глушаков, заведующий охотничьей командой; дальше штабной горнист, ординарцы и конные охотники.

Японцы открыли бешеный огонь по этой группе. Они успели подтащить пулемет, пули забарабанили по скалам, клубки пыли покрыли весь склон; с зловещим треском стала рваться шрапнель.

У Логунова захватило дыхание.

Свистунов выхватил шашку, скомандовал дистанцию. Залп грянул. И снова и снова вскакивал капитан, взмахивал шашкой и командовал «пли».

Рота умела стрелять. Она, несомненно, нанесла урон тем японцам, которые передвигались по переднему краю сопки. Но артиллеристы и пулеметчики были невидимы.

Ерохин приближался к гребню, конь под ним шел пугливо. Ерохин сдерживал его и, подняв голову, смотрел на скалы, из-за которых тревожно выглядывали сотни глаз. Какая-нибудь минута отделяла его от укрытия.

Все свершилось мгновенно. Шрапнельная пуля ударила его в затылок, фуражка вмялась, обагрилась. Ерохин, запрокинувшись, упал с коня. Его подхватили. Упал адъютант Модзалевский, подпоручик Серов, несколько охотников.

Японская пехота спускалась в седловину, чтобы захватить соседнюю сопку и оказаться за нашим левым флангом.

Полк лишился командира. Раненый Буланов принял командование полком, Свистунов — батальоном, штабс-капитан Шапкин — ротой, Логунов — полуротой.

Логунов в этом первом бою почувствовал, что он ничего не знает, ничего не понимает, что события развиваются слишком стремительно, что так легко проиграть бой.

Японцы спустились в седловину. Они бежали, поглядывая на сопку, занятую полком. Шапкин, мучительно сбиваясь, вычислял прицел. Вдруг неподалеку загремели наши орудия.

Логунов впился биноклем в мягкие очертания окопов на голубом фоне неба, в фигуры людей, сновавших около пушек.

Это была батарея Неведомского. Маленький капитан стоял на камне и тоже смотрел в бинокль. Пушки его, расположенные у гребня сопки, били по японской пехоте, шрапнель рвалась прямо над японскими цепями.

— Ура! Так их! — кричал Корж и махал бескозыркой.

Японцы заметались. Они бросались на землю, но это не спасало. Они побежали назад, но шрапнельный ураган сметал их.

Японская артиллерия пришла на помощь пехоте и перенесла огонь на пушки Неведомского. Земля задымилась вокруг батареи. Сердце Логунова сжалось от тоски: японские артиллеристы были невидимы, снаряды прилетали из-за гор.

Одна за другой стали попадать в артиллерийские окопы шимозы, Когда на несколько минут дым рассеялся, показалась прислуга на передках. Спокойно, без суеты, среди желтых разрывов шимоз, батарейцы подхватили и перегнали на новое место уцелевшие пушки. Но это новое место было уже совсем открытым местом. Вскоре и оно исчезло в дыму разрывов.

Логунов опустил бинокль. Маленький капитан Неведомский! Он погибнет или уже погиб со своей батареей.

…Только к вечеру утих бой. Неожиданно для себя Логунов заметил, что солнце низко и косые лучи его, пролетая над сопками, отчетливо выделяют каждый бугор, камень, скалу.

День кончался, чувство невыразимого облегчения охватывало людей. Впереди ночь спокойной жизни. Ночь! Как это много!

…— Что-то вроде успеха, — сказал Свистунов. — Во всяком случае, все японские атаки отбиты. Новости: рана Буланова серьезна, и его отправили в госпиталь. Назначили новою командира: некоего Ширинского. Не слышал о нем ничего… Какова судьба: командир полка погиб в первом бою! Между прочим, в турецкую кампанию Ерохин участвовал во взятии Горного Дубняка. Жестокий был бой. Весь Московский полк лег костьми. Правда, славно лег, но тем не менее — лег! Чудом уцелело несколько офицеров, и среди них батальонный адъютант прапорщик Ерохин. Не раз он вспоминал, как во время сумасшедшего огня он не слезал с коня. «Не мог, — говорил он, — честь не позволяла!» Ерохин пал героем, вечная ему слава в наших сердцах. Еще новость: приезжал ординарец с запиской от Гернгросса: завтра на заре переходим в наступление, Гернгросс сообщает, что полковник Вишневский со своим четвертым полком будет наступать во фланг как раз той сопочки, с которой начали нас поливать свинцовым дождиком.

Логунов выпил целый чайник чаю, приготовленный ему Коржом. Было необычайно приятно после знойного дня, после всего пережитого лежать на бурке и пить чай, причем знать про себя, что это та самая бурка, которая была куплена по настоянию Ниночки Нефедовой.

Чаю он напился, но есть было нечего, двуколки офицерского собрания застряли неизвестно где. Правда, заведующий офицерским собранием подпоручик Бураков обошел роты и сообщил офицерам, что в ближайшие же часы кухня с офицерским буфетом будет найдена и не позже как в полночь офицеры поужинают, но до полночи было далеко.

Логунов лежал на бурке и слушал солдатские разговоры. В общем это были бодрые разговоры, все были убеждены, что завтра японцев побьют. Логунов слышал голос Коржа, рассказывавшего историю встречи охотника с тигром.

— Не галдеть! — сказал подошедший Куртеев. — Где его благородие?

Ему указали. Куртеев на цыпочках приблизился к бурке.

— Вашбродие, командир батальона просят.

Свистунов расположился в расщелине, на снопах гаоляна. Тут же сидели Шульга, Шапкин и командир 3-й роты Хрулев, жизнерадостный человек с пушистыми усами и бакенбардами.

Огромный чайник стоял на камне, две белые булки и полголовки голландского сыра лежали на салфетке.

— Ого! — воскликнул Логунов. — Господин батальонный командир, какое угощение!

— Булки — это секрет нашего фельдфебеля Федосеева; где он достал, не постигаю. А сыр — из России. Последний могикан дружеской посылки. Прошу, прошу!

Когда Логунов подошел, офицеры разговаривали о странном приказе поручику Шамову, заведующему оружием. Заведующий хозяйством капитан Рудаков от имени командира полка приказал угнать патронные двуколки в тыл за восемь верст. Распоряжение последовало перед вечером, Шамов с двуколками отправился в назначенное место, а потом самовольно вернулся — приказ показался ему странным: завтра утром наступать, а патроны угоняют в тыл!

— Чертовщина какая-то, — говорил Свистунов, — что это взбрело Ширинскому в голову?

— Обыкновенная история — об имуществе радеет, — усмехнулся Хрулев.

— Этак можно дорадеть до того, что в полку не останется ни одного человека. Ведь не вернись Шамов сам, ночью его не разыскали бы, а на заре — бой. Между прочим, хочу обратить внимание господ офицеров на обстоятельство, которое во мне, как дальневосточнике и уссурийце, вызывает опасение. Частенько слыхал от приезжих из России, и совсем недавно от одного артиллерийского поручика, что Маньчжурия — земля чужая, к чему полезли и прочее. Я давно здесь, японцев знаю, в боксерскую в Тяньцзине бок о бок дрались, присмотрелся к ним. Затем у нас, в Приморье, куда в последнее время ни глянь — всюду японцы… и прелюбопытные: как будто простолюдины, ремесленники да лавочники, а по-русски говорят не хуже нас с вами и ко всему проявляют весьма большой интерес. Почему это? Я держусь мнения: правительство наше полезло в маньчжурские сопки не от большого ума, но напрасно думать, что война только из-за Порт-Артура и Мукдена. Маньчжурия Маньчжурией, а японцы против нас, против русского народа! Имеют поползновение на наши окраины! Воюя здесь, мы защищаем и Благовещенск, и Хабаровск, и, уж конечно, Владивосток. Вот в чем дело.