Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

— Не представляю. Отношения между полами не основаны на взглядах на жизнь.

— Ну, это положим, — заметил Неведомский. — Ты огрубляешь.

— Нет, Федя, не убеждай. Любовь, брат, она того… Можно и убийцу, и грабителя любить.

— Николай Александрович, когда мы стояли под Ташичао, я познакомился с одной сестрицей… — проговорил Неведомский. — В отношении тебя она совершенно не умела скрыть своих чувств. Не та ли?

— Именно та, — подтвердил Свистунов.

— Гм, — покачал головой Неведомский, — серьезная барышня. Вот эта может из-за взглядов…

Логунов прислонился к полотнищу, туго натянутому и горячему.

— Не умела скрыть своих чувств, говоришь?

— Не умела. Она очаровательная. Я понимаю тебя.

Глаза Неведомского поблескивали сквозь стекла очков. Светлые волосы коротким ежиком стояли над бронзовым лицом. Ему весело было смотреть на счастливого Логунова.

— А вот племянник разошелся, — снова заговорил Шапкин. — Невеста его — дочь учителя прогимназии Бардунова, тихонькая, смирная, никогда не подумаешь, что у нее взгляды… Разные взгляды! Бог знает что он пишет — не то ее хочет застрелить, не то себя.

— Он ведь у тебя офицер, — сказал Свистунов. — Женщина, по-моему, для солдата хотя и важна, но иной раз, честное слово, неплохо, что отношения с ней расстраиваются. Сам я, как известно, бобыль. Моя холостая жизнь убедила меня, что брак — состояние очень относительное. Кто-нибудь из вас бывал в Цицикаре? Никто? Мы стояли там до боксерского восстания. Дворец дзянь-дзюня помещался в импани, сиречь в цитадели, за толщенной сизой кирпичной стеной. Дзянь-дзюня попросили выехать, и во дворце разместилось офицерское собрание. Ели и пили мы в Цицикаре обильно, а жили вообще привольно. Отъедешь на полчаса от города — фазаны, дрофы, утки, лисицы! А весной и осенью — тьма-тьмущая перелетной птицы. Однажды поехали мы компанией на охоту. Я стрелок неплохой, зафырчит петух, выкатится в воздух, как огненный шар, приложусь — падает. Настроение делается все лучше и лучше, иду себе, иду… А товарищи мои тут же в поле варят суп из фазанов… Не знаю, между прочим, лучше супов, чем из свежей фазанины. От костра несется наша маньчжурская песня:

Может, завтра в эту пору
Гром и ядра зашумят,
Ядра с ревом, пули с свистом
К нам с Хингана полетят.
Может, завтра в эту пору
Нас на ружьях понесут
И уж водки после боя
Нам понюхать не дадут.

Песня несется, а я иду к далекой квадратной колонне, — посмотрю, думаю, что это за штука, и кстати отдохну около нее в тени, потому что солнце жжет нестерпимо. У колонны, сложенной из сизого кирпича и накрытой черепичной крышей, прежде всего бросилась мне в глаза громадная черепаха. Эти черепахи, по-моему, замечательное произведение искусства. Морды у них грустные и умные, точно сожалеют они о человеческом безрассудстве. Тончайшей работы камни. Самый столб испещрен иероглифами. Вспомнил я, что это памятник местному губернатору By Ту-шаню, прославившемуся добрыми делами. Черепаха — символ долговечности. Другими словами, пусть память о тебе, добрый губернатор, живет тысячелетия! Я обошел каменный столб и сам окаменел: на земле, на короткой траве, прислонившись к колонне, сидела женщина, наша русская женщина, в белой черкеске, при кинжале и пистолете, и читала книжку.

Я растерялся. А она не растерялась, спокойно сказала:

— Здравствуйте, господин штабс-капитан, поздравляю вас с удачной охотой!

Незнакомка оказалась Татьяной Васильевной — фамилии не назову, ни к чему, — женой капитана охранной стражи. Полгода назад вышла замуж, мужа любила безумно, кроме того любила носиться по степи верхом, и непременно одна. У ней были пистолеты и легонькая двустволка — 24-й калибр, золотая насечка… Одним словом, я забыл про то, что варится суп, что я голоден. Присел на травку подле Татьяны Васильевны и отдался в ее власть. Я слушал ее голос, а голос у ней был замечательный, — не нужно музыки, не преувеличиваю! Я смотрел на ее профиль и думал: что рядом с ней произведения искусства? Лицо ее было изумительно. Я смотрел на ее руку и думал: вот люди строят дворцы, как бедно это, как нище по сравнению с ее ладонью… Одним словом, я влюбился. И что удивительнее всего — она, только полгода назад вышедшая замуж и обожавшая своего капитана, тоже влюбилась в меня. Вы посмотрите, каков я: рост средний, я — больше в ширину, чем в высоту, а это не придает фигуре стройности… Лицо — я частенько тогда смотрелся в зеркало, — как говорят, вырублено топором… В самом деле, нос, губы, лоб — все сделано как будто бы не для того, чтобы нравиться женщинам, да еще красавицам. А вот поди ж ты, влюбилась! Полк наш простоял в Цицикаре полгода, целые полгода я наслаждался неземным счастьем. А потом мы расстались. И, по правде сказать, как раз вовремя. Во-первых, капитан стал что-то подозревать; во-вторых, я чувствовал, с меня довольно. Хорошо, чудесно, божественно! Но — довольно. Когда полк выступил из Цицикара и скрылись в туманной дали городские стены, я облегченно вздохнул и затянул нашу песенку: «Может, завтра в эту пору гром и ядра зашумят…» Это была любовь очаровательная, поэтическая… а женитьба?.. Вот мой капитан охранной стражи женился… Однако не хотел бы я быть на его месте… Нет, не стоит жениться. У цивильного, живущего в городе, или у помещика, конечно, смысл в женитьбе есть. Жена у него — человек, без которого невозможен нормальный дом, дети, уважение сограждан… Ну, а какого черта жена солдату? Пусть извинит меня Василий Васильевич Шапкин.

— А я не извиню, — сказал Логунов. — Ну разве можно так, Павел Петрович!

— Друг мой, женихам в сем вопросе слова не дается. Невесело подчас, согласен, да что поделаешь — жизнь!

Топорнин вылил из фляжки в стакан остатки водки и выпил ее одним глотком:

— В дрянном мире мы живем, господа!

— Нет, я решительно не согласен с тем, что мы живем в дрянном мире, — возмутился Логунов.

— Я тоже не согласен, — негромко сказал Неведомский.

Топорнин пожал плечами и вышел из палатки, Логунов вышел следом за ним; хотелось развеять меланхолию этого симпатичного ему человека.

Топорнин стоял и смотрел, как садилось солнце. Дальние сопки за горой Маэтунь покрылись розовым налетом. Дома Ляояна тоже розовели, а башня Байтайцзы, стоявшая на полпути между городом и станцией, огромная, под железной мандаринской шапкой о семи железных шариках, указывавших на высокое достоинство лица, в память которого воздвигли сооружение, возвышалась над полями косой тенью. Поля подступали к самому городу, и сейчас, вечером, оттуда несло пряным запахом хлебов.

Логунов взял поручика за локоть и слегка пожал.

— Так-то, — сказал Топорнин. — Чего мне сейчас хочется — послушать пение… Пойдем, что ли?

— Где же мы послушаем пение?

— Есть такое место. Женское художественно-ремесленное училище! — произнес он по слогам. — Неведомскому досталось приглашение на школьный благотворительный вечер. Сам он не ходок, так мне вручил. Программка составлена из песен и декламации. Возраст не указан, но, по правде сказать, если дети, то по детям я соскучился.

— Пойдем, — согласился Логунов.

5

Ханако сидела в спальне Чжан Синь-фу. Мать и жена Чжана стояли у дверей. Они редко видели иностранок и теперь вдосталь удовлетворяли свое любопытство, рассматривая японку.

Прежде всего их удивили ноги. В белых таби, грязных от дороги, ноги показались им чудовищно огромными. Мать не удержалась и потрогала их.

— Как у мужчины, — сказала она невестке, — пощупай, какие пальцы.

Невестка пощупала.

— Твердые и большие!

Невестке не понравились и глаза Ханако. Красота женского лица — щеки, а на лице привезенной щеки были незаметны из-за больших глаз.

Потом, разохотясь, они трогали ее руки, волосы, грудь, Ханако сидела без движения. Она мучительно думала о том, что предпринять. Ее покупали, продавали и перепродавали. Она была товаром. К этому привыкли на ее родине — такова судьба женщины.

Но разве к такой судьбе готовила себя Ханако?

Бежать! Она выйдет из ворот этого дома, а дальше что?

Город неизвестен, люди незнакомы, денег нет… Хозяин тут же поймает ее и уж позаботится, чтобы вторично не убежала.

Искать русских? Сказать: мой отец русский… помогите!

Но кто будет тот русский, которого она встретит? Поверит ли?

Поверит! Не может не поверить…

Поговорив и посмеявшись, мать Чжана ушла передать свои впечатления соседкам, а жена его повела Ханако во двор.

Чжан Синь-фу был зажиточным человеком, и во дворе, за глиняными стенами, расположился целый городок фанз и фанзушек.

— Сюда, сюда, — сказала Чжан, поворачивая к проходу в стене.