Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

Вскинула правую руку и начала читать строфы горьковского «Буревестника».

Топорнин побледнел и вытянулся. Капли пота стекали по его лицу. Бешенство его мгновенно сменилось восторгом.

Ханако говорила все громче, и все выше поднималось ее лицо, и все шире раскрывались руки, и в последней строфе она сама, как буревестник, точно полетела навстречу буре.

Не все присутствующие знали стихотворение, но оно захватило всех. Офицеры кричали «бис», «ура», бешено колотили в ладоши и топали ногами.

Топорнин, раздвигая кресла, шел к Ханако. Логунов переживал какое-то неизъяснимое чувство удовлетворения.

Услышать здесь, в Ляояне, те самые слова, которые, как гимн свободы и восстания, звучали когда-то в лесу за Колпином! И, несомненно, он уже где-то видел чтицу… Где же? Да, да… в глухой китайской деревушке! Это она смотрела на него так, точно понимала его русский разговор с корейцем. Кто же она? Поручик поспешил к эстраде.

Топорнин пожимал девушке руку, школьницы исчезали в дверях. Старичок выкликал: «Ханако, Ханако, Ханако!», что при скороговорке для русского уха получалось: «Кохана, Кохана, Кохана». Но Ханако в это время слушала маленького офицера с красными воспаленными глазами, в грязном полевом кителе.

— Так вас звать Кохана? — говорил Топорнин и пожимал ей руку.

Девушка наконец ушла, дверца захлопнулась. В зал внесли ресторанные столики. Офицеры пили вино и закусывали, появились карты.

— Представь себе, — говорил Топорнин Логунову, — она японка и знает Горького! Никто ее не учил, знает сама! Вот тебе, пожалуйста: японка, врагиня! А звагь ее странно: «Кохана»! Смесь украинского с польским.

— А разве звать ее так?

— Старичок выкликал так. Смотри, каково: японка — и знает Горького! Сядем за этот столик, она сейчас придет и все расскажет. Ты понимаешь, что это за женщина? Я ничего не понимаю, но догадываюсь, дружок, догадываюсь!

— «Все женщины одинаковы», — напомнил Логунов.

Но Топорнин простодушно, явно не понимая, смотрел на него.

Шульга опустил на стол пустой бокал и спросил:

— Вижу, что вы полны восторга по поводу чтения стихов господина Горького?

— Удовлетворен чрезвычайно.

— А ведь Горький — вздор. Примитив, сословная борьба!

— Что-о?

— Сословная борьба! — повторил Шульга. — Стыдно, что великую русскую литературу познают в Японии через Горького. Необычайно ловкий господин. До всенародного стыда!

— Позвольте! Нет, это уж вы позвольте! — Лицо Топорнина постепенно бледнело, и серые глаза вдруг потеряли всякий след алкоголя.

— Да вы не волнуйтесь, — с заботливой пренебрежительностью проговорил Шульга. — Посудите сами, существует великий русский народ. Дворянство, допустим, там, купечество, духовенство и так далее. Господин Горький ничего этого не изволит замечать. Неизвестно, кого он в своих пьесках изображает, — какую-то промежуточную, в сущности несуществующую, всякому здоровому организму неприятную протоплазму, босяка-с!

— Рабочего описывает, — сказал тихо и отчетливо Топорнин. — Рабочий класс.

— Что-с?

— Рабочий класс!

— Как известно, классы существуют только в школах. В каком учебном заведении существует этот описываемый господином Горьким «класс»? Во всяком случае, в военных я таковых не знавал.

— Ну, знаете ли, капитан, — проговорил Логунов, с силой сжимая локоть Топорнина и этим пожатием прося его молчать, — вы разрешаете себе высказывать неуважение к русскому народу.

Шульга захохотал.

— Защитники! Защищают русский народ. — Он отодвинул стакан и оперся локтями о стол. — Идеек понахватали! А русский народ — это я, капитан русской армии! По вашему мнению, русский народ — это Иванчук, мой денщик? Шалишь, поручик! Никому не позволю! Презираю всех, кто поклоняется Иванчуку.

— Василий Григорьевич, — сказал задрожавшим голосом Логунов. — Все ясно, мне не хочется пререкаться.

— Черт с ним, — пробормотал Топорнин.

Оркестр играл. В открытые рядом с эстрадой двери входили офицеры. Топорнин приказал убрать графинчик с водкой, заказал пудинг и сладкое вино.

Шульга вскоре исчез из зала, Офицеры приходили и уходили. Кто-то шумел и возмущался. Время было позднее.

— Она не придет, — сказал Логунов, — и, боюсь, потому, что узнала меня. — Он рассказал, при каких обстоятельствах увидел девушку впервые. — Кто знает, почему японка, говорящая по-русски, здесь, в Ляояне.

— Ну что ты! Отвергаю! Всей душой отвергаю. На тех людей у меня нюх, как у пса.

Ждали еще полчаса. «Кохана» не пришла.

9

На заре в Катину комнату постучали. И сейчас же вслед за стуком в дверь заглянула Зина Малыгина. Лицо ее осунулось, глаза блестели зло. Не поздоровавшись, она присела к Кате на кровать и стала изливать душу.

На вечере девушки пели и читали стихи, и японка читала, и скандал был, но это пустяки, а потом вот что было: у каждой ученицы своя комнатка, и офицеры прошли в эти комнатки, и к Зине зашел подполковник. Сначала разговаривали мирно. «… Я рассказывала господину офицеру про свою жизнь в приюте, как вдруг господин офицер дал волю своим рукам! Он меня, сестрица, хватал своими руками. А я никому не позволю, даже самому Куропаткину!»

Малыгина смотрела на Катю злыми глазами, губы ее подергивались.

— Ударила я его по рукам… потому что я никому не позволю… что он, куда попал?! Побежал жаловаться к Кузьме Кузьмичу.

Катя побледнела:

— Ну и что же Кузьма Кузьмич?

— Пришел ко мне, закрыл дверь и зашипел: «Ты что меня позоришь? Подполковник устал в боях, он протянул к тебе руки…» Что он мне там еще говорил, я не слушала, сестрица, а от девушек узнала: кто был послабее да поскромнее, стыдился закричать и ударить, так им, сестрица, можно сейчас желтый билет выдавать.

Она сидела осунувшаяся, взъерошенная, в глазах застыли слёзы.

— Зиночка, — сказала Катя, с трудом сдерживая волнение, — зайдите ко мне вечерком… Может быть, я что-нибудь придумаю для вас…

Зина ушла, а Катя задумалась. Отвезти девушку к Нилову? Старший врач — человек осторожный, он ни за что в жизни не примет в лазарет девушку, по сути говоря, из кафешантана. Да и кем он может ее принять? Судомойкой? Но по штату судомойка — нижний чин. Без вида на жительство в завирухе войны Зина пропадет в Ляояне. Что же делать?

Катя оделась и вышла в город. Во время ходьбы легче думать. Она вспомнила Петербург, свое детство… Самым страшным, самым невыносимым было то, что женщина соглашалась служить низменным страстям. За Невской заставой, на Обводном канале, с рогожками под мышкой сидели иной раз совсем молодые женщины. Они приглашали гостей, постилали рогожку, и все удовольствие, тут же, на воле, стоило прохожему пятачок.

Когда Катя об этом думала, ей не хотелось жить. И только с годами она поняла, кто виноват в этом позоре и несчастье. Да, несчастье быть женщиной в царской России!

Что же делать с Зиной?

Написать заявление Куропаткину? Куропаткин, говорят, ближе чем на сто верст не подпускает к армии особ женского пола без определенных занятий. Или коменданту? Поставить в известность журналистов? Как отнесся бы к такому ее поступку Грифцов? Сказал бы: «попытка сыграть на либеральных чувствах!» Разве частными случаями должен заниматься сейчас революционер? Да и чем поможет Куропаткин? Ну, вышлет Малыгину и остальных девушек из Ляояна. Почтенный Кузьма Кузьмич, опекаемый российскими законами, раскинет свой притончик где-нибудь в Харбине и будет собирать там обильную жатву. Нет, она неправа: разве Грифцов бросил бы на произвол судьбы Зину Малыгину?! Но как ей помочь?

Улица кончалась. Катя стояла на бугре. Невдалеке — фанзушки, за ними белые палатки. Воздух чист. Глубоко вдохнула утренний ароматный воздух. Обратиться к куропаткинскому адъютанту Алешеньке Львовичу? Но она не сможет говорить с этим юношей на подобные темы! В Маньчжурию уехал Саша Проминский… Наверное, он в Ляояне… Разыскать его и попросить?.. Саша Проминский! Когда-то в детстве она испытывала к нему наивное влечение… Но разве он захочет ей помочь? Он скорее обрадуется, что есть в Ляояне злачное местечко. Он из таких, которые должны любить пряности, хотя бы и дурно пахнущие.

Солнце поднялось. Жарко. Ляоянская пыль уже шевелится, взлетает. Катя повернула к вокзалу, по своему ежедневному маршруту, узнать, не прибыл ли груз. Она шла мимо бесконечных товарных составов; одни разгружались, другие грузились; китайцы, грузчики и возчики суетились между путями; группы офицеров, должно быть приемщики и отправители, стояли у составов. По тропке вдоль линии шел навстречу ей широкоплечий капитан. Катя сразу узнала его, это был тот, к которому в трудную минуту она бросилась с извозчика и попросила защиты для себя и Грифцова. Она вспыхнула, увидев его… Конечно, он ее не узнает!