Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

— Вот так господа офицеры! — с презрением сказала Наталья. — Детей уже тягают…

— Цыц, мамаша! — прикрикнул офицер. — В общем, гнездышко тут у вас.

Ну, батюшка, где дети, там и гнездо, — дерзко ответила Наталья.

Катю увезли на извозчике.

Кой-где светились окна домов. Наверное, и там идут обыски. Из переулка выехал еще извозчик… два извозчика, и пристроились в хвост тому, на котором везли Катю. Лошади шли ленивой трусцой, звонко печатая шаг по булыжнику; пролетка глухо поддакивала… Солдату, сидевшему рядом с Катей, не понравился поезд. Он крикнул извозчику:

— Гони! Что это — свадьба, что ли!

Извозчик оглянулся, взмахнул кнутом. Небо затянуло тучами. На том берегу Невы на баржах мигали огоньки…

5

Валериан Ипполитович Глаголев пользовался в своей семье любовью, переходившей в обожание. По мнению жены и дочери, Глаголев был самый красивый мужчина, если не на земном шаре, то, во всяком случае, в России, самый умный и остроумный. Даже Плеханов отступал на второй план в глазах жены Глаголева и его дочери. Плеханов остроумен, но не так глубок. Плеханов знаменитый эрудит, но это кажется так потому, что он постоянно сыплет цитатами, а Глаголев только в случае крайней надобности приведет одну-две, но если уж приведет, то убьет. После цитат Глаголева диспут прекращается, Глаголев — революционер, но он любит свой дом и не хочет променять его на тюрьму.

У себя Валериан Ипполитович принимал только хорошо ему известных и ни в какой мере не подозрительных лиц, поэтому он был очень недоволен, когда у него в передней оказался незнакомый человек, который и назваться-то толком не сумел.

Не предлагая посетителю раздеться, Глаголев пригласил его в кабинет и, прикрыв дверь и приподняв белесые брови, спросил сломавшимся от недовольства голосом:

— Ну-с… чем обязан? Что-с? Ах, он будет меня ждать на Морской? Весьма, весьма обязан.

Собственноручно захлопнул за гостем входную дверь, постоял минуту около зеркала и, неодобрительно и вместе с тем довольно покачивая головой, вернулся в кабинет.

С ним хочет встретиться товарищ Антон! Скажите пожалуйста, товарищ Антон! Шишка! Так-с, понятно… кишка тонка, вот и хочет встретиться… Революционер!

Усмехнулся. Сел в кресло, закинул ногу на ногу и принялся читать в газете речь Андрушкевича, выступавшего на очередном процессе. На каком бы процессе этот адвокат ни выступал, он всегда изощрялся так, что речь его была ругательной по отношению к властям предержащим… Во всем виновата власть… Где-то украли, ограбили, не поделили наследства… Власть, виновата власть, долой ее! Так-с, боевой господин!

Когда Глаголев, собираясь на Морскую, надевал в передней теплое пальто, калоши и теплую шапку, жена и дочь стояли тут же.

— Когда тебя ждать, Валерик?

Валериан Ипполитович сделал многозначительное лицо.

— Валерик, ну хотя бы приблизительно!

— Папочка, ну хотя бы приблизительно…

— А вам-то что?

— А мы будем беспокоиться!

— Отчего же вы будете беспокоиться?

Глаголев был доволен проводами, — если б семья нарушила обычай и не вышла в переднюю, он почувствовал бы себя обиженным.

В квартире на Морской благообразный мужчина, повидимому педагог, принял его пальто и с очень приятной, даже счастливой улыбкой указал дверь, в которую надлежало войти.

Грифцов, сидевший в углу дивана, поднялся и сделал шаг навстречу, Глаголев протянул руку. Грифцов крепко пожал ее.

— Валериан Ипполитович!

— Ну-ну, — добродушно выдохнул Глаголев, опускаясь в кресло и оглядывая комнату, — старость не радость.

— Валериан Ипполитович… это не только мое мнение, а мнение тех, кто неизмеримо старше меня: необходимо объединение всех сил.

Глаголев приподнял брови:

— А кто же это те, кто неизмеримо старше вас?

— Валериан Ипполитович, вы знаете!

Глаголев так и остался с поднятыми бровями. Он испытывал и удовольствие и оскорбление: у большевиков почва уходит из-под ног. Отлично! Но как в присутствии Глаголева смеет говорить о каких-то «старших» человек, всем обязанный ему?!

— Мне кажется, разумно и целесообразно объединиться на мысли, что революция близка и что надо для победы напрячь все силы…

— Этим и дышим, дорогой Антон Егорович!

Грифцов волновался. Он решил еще раз встретиться, еще раз попытаться! Люди не стоят на месте. Может быть, Глаголев и его друзья все-таки опомнятся; ведь когда-то шли вместе, ведь когда-то и они были на правильном пути. Еще раз объяснить, призвать, долой самолюбие! Как человек с человеком! Ленин, несомненно, одобрит его шаг.

— Валериан Ипполитович, сейчас решается судьба России, а может быть, и всего человечества по крайней мере на столетия! — Он говорил горячо, карие глаза его наполнялись то болью, то радостью, он, казалось, говорил сам с собой. Глаголева он точно принимал за свою душу, ей он исповедовался. — Валериан Ипполитович, подготовка к антивоенной демонстрации… Вы только вникните, забудем обиды, резкости, политические остроты, ведь тут не может быть двух мнений… И весь прежний порядок ваших мыслей предполагал именно то решение проблемы действительности, какое даем мы… Надо, чтоб эта демонстрация была мощна, чтоб она сплотила пролетариат и все революционные силы столицы, Это как бы репетиция того, что должно произойти в недалеком будущем…

Глаголев кивал головой.

— Да, да, весьма все знаменательно! — Он разглядывал тонкое бледное лицо Грифцова, не желая замечать, что сейчас оно полно такого простого и ясного света, что невольно хочется протянуть руку этому человеку и согласиться с ним. «Вот этим и берет», — подумал Глаголев. — Да, весьма все знаменательно, весьма… Мысли, которые вы сейчас развили, очень любопытны… Вообще, Антон Егорович, вы сами человек любопытный… Вон старших каких-то над собой выбрали!.. А чем они, любопытствую, старше вас? Годами, знаниями ли?

Вытянул ноги, закурил, подумал: «Вопрос о том, на чью сторону станут массы, далеко еще не решен, товарищ Антон! Рабочие тоже не дураки, они хотят жить, а не быть навозом для ваших идеек. А то, что ты пришел ко мне, — превосходно!»

— Валериан Ипполитович, что же вы скажете по существу?

— Повторяю: все очень любопытно. Именно любопытно. И в высшей степени. Я очень доволен, что мы встретились и наконец объяснились.

Он жал Грифцову руку, Грифцов отвечал на пожатие. Когда Глаголев ушел, Антон уселся на старое место в углу дивана и задумался. Что же только что произошло здесь, в этой комнате? Объяснение? Но Глаголев не сказал ни одного внятного слова! Будут меньшевики помогать или не будут?

Закурил. В соседней комнате громко засмеялись. Молодая девушка!.. Ну что ж, пожалуй, все ясно…

6

… На Коломенской, около Свечного, расположился обширный, обнесенный серым забором извозчичий двор, рядом с ним трактир, а над ним общедоступное заведение. Но на противоположной стороне темнели чинные многоэтажные дома.

Был осенний воскресный день, небо опускалось на крыши, смешивалось с поднятыми верхами экипажей, с фонарными столбами, с прохожими… Маша свернула в одну из парадных чинного дома, прижалась к стене и несколько минут смотрела через стекло: никто подозрительный не прошел мимо, никто не остановился. Поднялась на третий этаж и позвонила.

Через несколько минут позвонила снова и наконец услышала вопрос:

— Кто там?

— К Ивану Ивановичу.

Дверь приотворилась, придерживаемая цепочкой.

Его нет, — сказал женский голос. — А вы кто бу дете?

Сердце у Маши заколотилось, но она ответила спо койно:

— Я… белошвейка… рубашки ему принесла. Оставить ему или нет?.. Съехал он, что ли… А куда?

Блестящий глаз внимательно присматривался к ней.

— Его совсем нет…

— Ну, раз так… — проговорила Маша и побежала вниз по лестнице.

«Значит, «Иван Иванович» взят. Провал!»

Сегодня здесь она должна была получить прокламации для антивоенной демонстрации. Как подозрительно смотрела на нее эта женщина! Маша вспомнила блестящий глаз в дверной щели. Вполне возможно, дом уже под наблюдением.

Перешла на другую сторону улицы, к трактиру, оглянулась. Никого. Прохожие торопились по своим делам, извозчик соскочил с козел, подвязал к облучку вожжи и вошел с кнутом в трактир. Ворота постоялого двора открылись, оттуда одна за другой выехали две пролетки. Чиновник, постукивая палкой, в калошах, с поднятым воротником пальто, посмотрел Маше в лицо и прошествовал дальше.

… Аресты продолжаются. Взята типография Петербургского комитета, за последнюю неделю арестованы сотни товарищей, главным образом большевики. Говорят, охранка не разбирается в социал-демократических тонкостях. Может быть, раньше не разбиралась, теперь великолепно разбирается.