Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

— Кто же из честной молодежи, папа…

— Мое мнение таково, молодые люди: в наше чрезвычайно сложное время задача наша, интеллигенции, — учить людей широкому восприятию мира. В наших руках наука, искусство, моральные системы… Но учить без догмы. Вы же, современная молодежь, очень догматичны. Вы еще не успели родиться, а уже знаете, где истина. А между тем, процесс отыскания истины, может быть, самый мучительный, но и самый сладкий. К слову сказать, истина, молодые люди, может быть только в одном — в искании.

Профессор пил чай неторопливыми глотками, и в его словах уже не было обычного, присущего ему веселого иронического тона. Он предложил представителю студенчества прийти за рукописью послезавтра.

Зинаида Владимировна поднялась из-за стола, Грифцов с Таней отправились в Танину комнату, профессор остался за стаканом чаю.

Он пил остывший крепкий чай с лимоном и просматривал газеты, лежавшие около него стопкой. Просматривал и хмурился.

Таня прикрыла дверь в свою комнату и прислонилась к ней спиной.

— Антон, я так ничего и не поняла!

— Почитаю за похвалу. Столь тонкая революционерка — и не догадалась!

— Вот сюда садись, в это кресло…

Ей хотелось сказать еще: «Как хорошо, что ты у меня в комнате», — но и без этих слов было хорошо: ее охватило глубокое спокойствие, уверенность в близкой победе, и она с чувством большой, все разгорающейся радости слушала Грифцова.

И никто из них не обратил внимания на звонок в парадной. Дверь распахнулась, в переднюю вошел жандармский ротмистр.

9

В последнее время ротмистр Чучил пребывал в непрестанной тревоге. Вообще он понимал свою работу как боевую, чрезвычайно трудную, опасную, но вместе с тем и благородную. Существует Россия — то есть царь, помещики, офицеры, священники, чиновники, отчасти купцы. Правда, имеются еще крестьяне и рабочие, но как фундамент дома не есть дом, так и они не суть русский народ. И что будет с домом, если фундамент, возомнив о себе, захочет занять положение апартаментов?

Гибель здания неминуема. В доме, в расположении его частей, в их совместном служении прежде всего должен быть порядок. Ротмистр Чучил на страже этого порядка. Пример дома казался ему в высшей степени убедительным, и, допрашивая политических, он, улучив момент, всегда приводил его: «А вы-с внушаете фундаменту, что он и есть самый дом, и тем самым приводите всё в колебание… Поэтому вы и называетесь потрясателями основ. Понятно? Может ли Россия такое ваше намерение не рассматривать как безрассуднейшее и вреднейшее?»

О своих взглядах Чучил говорил и с женой, беловолосой молоденькой дамочкой, которой он старался внушить о себе высокое мнение. Взята она была из чиновничьей семьи, а в чиновничьих семьях к жандармам существует подчас пренебрежительное отношение. Тесть до сих пор не так пожимает руку Чучилу, как того желал бы Чучил… И ему ротмистр рассказал свою притчу о доме. Тесть кивнул головой, произнес многозначительное «гм» и налил зятю рюмку перцовки.

Чучил считал себя способным к высокой миссии охранителя основ и досадовал, что не столь быстро, как ему хотелось бы, совершает восхождение по служебной лестнице.

Сейчас время было тревожное, иные настолько терялись, что даже собирались подавать в отставку, но Чучил, как хорошо оснащенный корабль, не боялся бури и собирался плыть далеко. Чувство тревоги его было чувством тревоги за то, что человек или обстоятельства помешают ему сделать блестящий жандармский поступок и сразу шагнуть через ступень.

За всеми заставами города было неспокойно, но за Невской особенно. Заводилами оказались семянниковцы, и на них главным образом было устремлено внимание ротмистра.

Вчера группа рабочих во главе с Пикуновым подала прошение. Просят ввести на завод войска!

Прошение лежало перед Чучилом, переписанное писарским каллиграфическим почерком, и портили его только нелепые безграмотные подписи. Пикунов подписался огромными корявыми буквами, скорее кирпичами, чем буквами, остальные наставили безобразных жирных крючков. Просят ввиду непозволительного бойкота, учиненного мастеровыми мещанину Зубкову, в связи с готовящимися новыми беспорядками, а также угрозами мастеровых расправиться с Пикуновым и другими верными царю и престолу рабочими… незамедлительно ввести на завод войска.

Верноподданнейшая мысль, сейчас она была для ротмистра неприятнейшей. Ввести войска на завод означало признаться в собственном бессилии: ничего не мог и ничего не могу поделать, господин полковник, необходимы казаки! Соперник Чучила ротмистр Здановский покрутит ус и скажет: «М-да! Слабенек, без казаков не справляется». Отказать или просто положить прошение под сукно? Но ведь Пикунов полюбопытствует, собака, какой дан ход делу. Перетрусил, сукин сын!

А ввести казаков на завод — при теперешней ситуации — шум не только на весь Петербург, на всю Россию!

Чучил расхаживал по кабинету, в окно он видел небо, полное серых пухлых туч, стену дома, под стеной черное, голое, распластавшееся в воздухе дерево. Приказал подать лошадь и поехал к Ваулину. Час был обеденный.

Ротмистр долго сидел около круглого полированного столика в кабинете Ваулина, перелистывая журнальчики и альбомы, прислушиваясь к тому, что делается в доме, и время от времени пощипывая усы.

В доме не делалось, по-видимому, ничего особенного: директор с женой обедали. Звонок! Зовут в столовую горничную… «Долговато, долговато», — бормотал Чучил, склонный обидеться, но обижаться сейчас было не ко времени.

— А, милый ротмистр! — сказал, входя, Ваулин.

Ротмистр щелкнул шпорами.

— Аркадий Николаевич! — начал он проникновенным голосом. — Решил посоветоваться с вами… Как вы смотрите на подобное прошение ваших рабочих. Полагаю, что оно…

Ваулин пробежал глазами бумагу.

— Дураки! Кто их надоумил? Невозможно, ротмистр!

Ваулин стоял, широко расставив короткие ноги, толстые губы его подрагивали. Чучил сразу почувствовал облегчение, но виду не подал.

— В сущности, Аркадий Николаевич, как мера предупредительная и такая, которая, несомненно, внесет спокойствие…

— Хорошо спокойствие! Если ввести на завод казаков — девять десятых рабочих к черту на рога полезут. И затем, еще одно обстоятельство, дорогой ротмистр… В Петербург приезжает господин фон Зоммер, представитель финансового Берлина, так сказать разведчик. От Франции, как вы знаете, поддержки никакой, Париж собирается дать заем Японии — вот плоды куропаткинской стратегии! Французы, как всегда французы, легкомысленны, изменчивы, немцы — те основательнее, но и расчетливее. Фон Зоммер недаром приезжает в Петербург — собирается все здесь разнюхать. А если мы устроим для него представление с казаками, смею вас уверить, немцы не дадут ни гроша. И тогда мы с вами, милейший ротмистр, — банкроты. В ножки японцам — и в зубах пальмовая веточка!

Чучил был плохим специалистом по международным вопросам, но во внутренних он разбирался.

— Против заключения мира я, Аркадий Николаевич, не возражаю в одном только смысле: руки будут развязаны в отношении врага… внутреннего. — Он приподнялся на цыпочках и слегка щелкнул шпорами.

Директор угостил жандарма сигарой, Чучил обрезал ее на бронзовой гильотинке курительного столика и закурил. Они поговорили еще о военных действиях и о решимости государя не опускать оружия до тех пор, пока хоть один японец останется в Маньчжурии.

Полковнику, своему начальнику, Чучил сообщил о прошении рабочих и о том, что на такую меру Ваулин не согласен. Полковник сказал: «Зря! Я бы на все заводы поставил казаков», — но сказал таким вялым, неопределенным тоном, что трудно было догадаться о его настоящих мыслях.

«Действовать, действовать! Теперь или никогда!» — думал Чучил.

Наблюдением было установлено, что на заводе в связи с подготовкой к антивоенной демонстрации рабочие плохо работают, участились стычки с мастерами. Мастеру Крутецкому в спину погрозили кулаком…

Из опроса одного арестованного выяснилось, что в районе работает некая Дашенька. Сам арестованный Дашеньки не видел, только слышал о ней… Тем не менее он сообщил одну черту ее наружности: черные курчавые волосы. Как ни прикрывает их платочком, видны. За этот признак ухватился Лапоть, отличный работник, в сущности воспитанник Чучила. Лапоть установил, что за заставой, на улицах, прилегающих к заводу, действительно появляется некая не проживающая здесь особа, фамилия которой неизвестна, а имя Дашенька. «Курчавые черные волосы, черные глаза, ровные зубы, щеки от улыбки имеют ямочки…» Чучил скользил глазами по строчкам: «Появлялась за заставой… одиннадцать раз… След потерян… найден… снова потерян…» След теряется, — значит, это опытнейшая особа.