Бернард Маламуд - Идиоты первыми

• Название: Идиоты первыми
• Автор: Бернард Маламуд
• Издательство: Ex libris Издательство совместного советско-британского предприятия Слово/Slovo
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-85050-324-2

В книге Бернарда Маламуда (1914–1986) изображаются главным образом судьбы еврейских иммигрантов в США. Типичный герой трагифарсовых новелл Маламуда — «маленький человек», неудачник, запутавшийся в грустных и смешных перипетиях современности. Один из самых выдающихся прозаиков послевоенного поколения, Маламуд был удостоен за свои книги рассказов ряда престижных литературных премий, а также Золотой медали Американской академии искусств и литературы.

---

Теперь пусть попробует сказать «нет».

Дэвидоу поскреб небритую щеку и кивнул — остальное было ему известно. Он встал и, прежде чем Розен успел остановить его, лениво поднял штору.

На улице уже темнело, но под окном можно было различить женскую фигуру.

Розен сорвался с койки — взглянуть.

Это была Ева. Она смотрела на него затравленными, умоляющими глазами и протягивала к нему руки.

Он в ярости замахал кулаком.

— Тварь! Гадина! Сука! — закричал он. — Вон отсюда! Убирайся домой, к своим деточкам!

Он с треском опустил штору, и Дэвидоу не сделал ни малейшей попытки его удержать.

Первые семь лет Пер. Р. Райт-Ковалева

Сапожника Фельда очень раздражало, что его подмастерье Собель без передышки колотит по сапожной «лапе», не замечая, что Фельд что-то обдумывает. Фельд сердито покосился на Собеля, но тот, низко склонив лысеющую голову над работой, ничего не замечал. Пожав плечами, сапожник снова долго вглядывался в полузамерзшее окошко, за которым смутно мельтешил мелкий февральский снежок. Но ни белая муть за окном, ни внезапное отчетливое воспоминание о заснеженной польской деревеньке, где впустую прошла его юность, не могли вытеснить мысль о Максе, студенте колледжа (сапожник неотступно думал о нем, с того самого утра, когда Макс, весь в снегу, протопал мимо окна на занятия). Фельд уважал Макса за то, что тот шел на любые жертвы и все эти годы, в зимнюю стужу и в удушливый зной, упорно продолжал учиться. Сапожника и сейчас назойливо преследовала одна мечта: вот если бы у него был такой сын вместо дочки. Но снег сметал эту мечту, да и Фельд ко всему прочему был еще и очень трезвым человеком. И все же он волей-неволей сравнивал этого прилежного юношу — сына старьевщика — со своей дочкой Мириам, глубоко равнодушной ко всякому образованию. Правда, она вечно читала книжки, но, когда появилась возможность поступить в колледж, она сказала: нет, лучше пойти на работу. Отец упрашивал ее, уговаривал — не у всякого отца есть возможность послать свою дочь в колледж, но она заявила, что хочет стать независимой. И потом, что такое образование? Главным образом — чтение книг, а Собель, который так хорошо знает всех классиков, всегда советует ей, какие книги читать. Ее слова очень огорчили отца.

Из снежной мглы вынырнула фигура, дверь отворилась. У прилавка вошедший вытащил из мокрого бумажного мешка пару поношенных башмаков на починку. Сапожник не сразу понял, кто это, но вдруг сердце у него дрогнуло: еще не разглядев как следует лица, он угадал, что перед ним стоит Макс и сбивчиво объясняет, что надо сделать с этими старыми башмаками. И хотя Фельд напрягал все свое внимание, он ни слова не слышал, так оглушила его мысль о представившихся возможностях.

Он не мог вспомнить, как впервые зародилась у него эта идея, но одно было ясно: он уже не раз думал о том, как бы предложить Максу познакомиться с Мириам. Но он не осмеливался заговорить об этом: вдруг Макс сразу скажет — нет, как он тогда будет смотреть ему в глаза? А вдруг Мириам, которая так носится со своей независимостью, устроит ему сцену — зачем он вмешивается? Но такой случай нельзя было упустить: ведь он хотел только одного — познакомить их. Да они уже давно и сами могли бы подружиться, если бы где-нибудь встретились, так неужели он не должен, не обязан как-то свести их, просто дать им случай познакомиться, вместо того чтобы ждать случайной встречи, скажем в метро, или знакомства на улице через общих друзей. Пусть Макс хоть раз встретится с ней, поговорит — уж тогда-то он непременно заинтересуется девушкой. А Мириам, которая на работе, в конторе, видит только крикунов коммивояжеров и неучей конторщиков, — разве для нее плохо познакомиться с хорошим, интеллигентным человеком? Может быть, он сумеет приохотить ее к учению, уговорит поступить в колледж, а если нет, — тут сапожник отчетливо понял, чего он хочет, — если нет — пусть выйдет замуж за образованного человека и заживет по-человечески.

Когда Макс объяснил, наконец, что надо сделать с башмаками, Фельд пометил мелом подметки — на обеих зияли огромные дыры, но он старался их не замечать, — поставил на них «икс», а каблуки, сношенные до гвоздей, отметил буквой «о», хотя его одолевало беспокойство — не перепутал ли он буквы? Макс спросил, сколько это будет стоить, и сапожник, откашлявшись и перекрывая упрямый стук молотка Собеля, попросил юношу пройти с ним через боковую дверь, в прихожую. Макс удивился, но отказываться не стал, и Фельд прошел за ним. Минуту они стояли молча, потому что Собель перестал стучать, и они оба как будто понимали, что нельзя ничего говорить, пока стук не возобновится. И когда Собель снова застучал еще громче, сапожник торопливо объяснил Максу, зачем он его позвал.

— С того самого дня, как вы пошли в колледж, — сказал он, стоя в полутемной прихожей, — я каждое утро смотрел, как вы идете себе в метро, и думал: вот хороший мальчик, смотрите, как он хочет учиться!

— Спасибо, — сказал Макс настороженно и нервно. Он был высок и до смешного худ, остролицый и очень остроносый — нос у него походил на клюв. Длинное, заляпанное грязью пальто болталось на нем, словно одеяло, наброшенное на костлявые плечи, старая рыжая шляпа и поношенные башмаки промокли насквозь.

— Я человек деловой, — сказал отрывисто сапожник, стараясь скрыть волнение, — я вам прямо скажу, зачем я вас позвал. У меня есть дочка Мириам, ей девятнадцать лет — хорошая девушка и такая красивая, что на улице все на нее оборачиваются. И умница — книжку из рук не выпускает; ну я и подумал: почему бы молодому человеку, такому образованному, как вы, не познакомиться с моей дочкой, а вдруг вам будет интересно?

Он неловко улыбнулся, хотел еще что-то добавить, но сообразил, что лучше не стоит.

Макс уставился на него ястребиным глазом. Сначала он неловко молчал, потом спросил:

— Вы сказали, ей девятнадцать?

— Да.

— А можно спросить — у вас нет ее карточки?

— Погодите минуточку! — Сапожник исчез в мастерской и, вернувшись, торопливо протянул Максу любительскую фотографию.

Макс поднес ее к свету.

— Она ничего, — сказал он.

Фельд ждал.

— А она серьезная, не какая-нибудь пустышка?

— Нет, она очень серьезная.

Немного помолчав, Макс сказал, что он не прочь с ней познакомиться.

— Вот мой телефон, — заторопился сапожник, подавая ему листок бумаги, — позвоните ей. Она в шесть приходит с работы.

Макс сложил листок и сунул его в потертый кожаный бумажник.

— Да, а как насчет ботинок? Сколько, вы сказали, это будет стоить?

— О цене не беспокойтесь.

— Нет, мне хотелось бы знать.

— Ну, доллар… полтора. Да, полтора доллара, — сказал сапожник.

Но ему сразу стало неловко, потому что обычно за такую работу он брал два доллара и двадцать пять центов. Надо было либо сказать обычную цену, либо вовсе денег не брать.

А когда он вернулся в мастерскую, он вздрогнул от неожиданного грохота и увидал, как Собель изо всех сил колотит по голому железу колодки. Колодка разлетелась, грохнулась об пол, со стуком отскочила к стенке, но, прежде чем взбешенный сапожник успел крикнуть на Собеля, тот схватил с вешалки пальто и шапку и выскочил в снежную завируху.

Вышло так, что у Фельда, который с такой надеждой думал о встрече дочки с Максом, прибавилось много хлопот.

Без своего энергичного помощника он совсем пропадал: вот уж сколько лет он один с мастерской не справлялся. Сердце у него слабое, никак нельзя переутомляться, того и гляди совсем сдаст. Пять лет назад, после припадка, ему казалось, что надо либо продавать мастерскую с аукциона и жить на гроши, или же отдаться на милость какому-нибудь жулику компаньону, который вконец разорит его. Но в минуту самого горького отчаяния, однажды вечером, прямо с улицы пришел этот беженец из Польши, этот Собель, и попросил работы. Он был коренастый, плохо одетый человек, с лысеющей, когда-то светловолосой головой, суровым некрасивым лицом и добрыми голубыми глазами, на которые часто набегали слезы, особенно когда Собель читал свои грустные книжки, и хоть он был человек молодой, но казался почти стариком — ему никто не дал бы его тридцати лет. Он сразу признался, что в сапожном деле ничего не смыслит, но работать будет старательно, денег много не просит, лишь бы Фельд выучил его ремеслу. Решив, что от земляка подвохов надо ждать меньше, чем от постороннего, Фельд взял его к себе, и через шесть недель беженец чинил башмаки не хуже его, а вскоре, к великому облегчению сапожника, взял все дело в свои руки.

Фельд мог доверять ему во всем и часто, поработав в мастерской два-три часа, уходил домой, оставляя все деньги в кассе, — знал, что Собель сбережет каждый цент. Удивительнее всего было то, что спрашивал он так мало. Потребности у него были самые скромные, деньги его не интересовали, а интересовался он только книгами, которые одну за другой давал читать Мириам с обширными комментариями, — он писал их странным почерком, сидя по вечерам в своей одинокой комнатушке. Сапожник с удивлением вглядывался в эти толстые блокноты и пожимал плечами, когда его дочка уже с четырнадцати лет читала их, словно драгоценные страницы слова Божьего. Фельд хотел помочь Собелю и даже иногда платил ему немного больше, чем было договорено. И все же совесть мучила его: почему он не настаивает, чтобы подмастерье согласился на прибавку, ведь Фельд честно говорил ему, что в другом месте Собель зарабатывал бы больше, особенно если бы открыл собственную мастерскую. Но подмастерье довольно нелюбезно отвечал, что никуда он уходить не желает, и Фельд часто спрашивал себя — что его тут держит? почему он не уходит? — и наконец решил, что после всех своих страшных испытаний беженец просто боится людей.