Джек Керуак - Мэгги Кэссиди

• Название: Мэгги Кэссиди
• Автор: Джек Керуак
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02973-6

Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по сто книгам учились писать все битники и хипстеры — писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы; это был рассказ о судьбе и боли целого поколения, выстроенный, как джазовая импровизация. Несколько лет назад рукопись «В дороге» ушла с аукциона почти за 2,5 миллиона долларов, а сейчас роман обрел наконец и киновоплощение; продюсером проекта выступил Фрэнсис Форд Коппола (права на экранизацию он купил много лет назад), в фильме, который выходит на экраны в 2012 гожу, снялись Вигго Мортенсен, Стив Бушеми, Кирстен Данст, Эми Адамс. Встроившийся между «Бродягами Дхармы» и «Биг-Суром» роман «Мэгги Кэссиди» — это пронзительное автобиографическое повествование о первой любви, о взрослении подростка из провинциального городка, о превращении мальчика в мужчину и о неизбежных утратах и разочарованиях, ждущих его на этом пути.

---

И этот яркий и веселый перекресток на четверть часа принадлежал только им, а они стояли и трепались в юности дней своих в родном городке.

— Ну, что скажешь, Загг, — вдруг выпалил Джи-Джей, грубо хватая Загга, притягивая к себе и зажимая ему голову, — потом взъерошил ему волосы и рассмеялся. — Старый добрый Загг, стоит все время в стороне и широченно улыбается… золотой ты парнишка, Загго — Даже у Скотти в зубах не больше золота, со всеми его делишками с Пацаном Фаро, чем в тебе, с твоими чокнутыми окосевшими глазами — они у тебя только в рот смотрят и сияют, вот такой ты, Загг, это кроме шуток… В интересах чего, рыг дрыг, — и несколько раз задрал ногу с похабным значением. — Тебе голову нужно зажать в несколько раз сильнее, пока не запросишь пощады у Турко Джи-Джея, Чертова Чуда Лоуэлла в Маске, а он тогда решит, отпускать тебя и даровать тебе пощаду или нет — назад, джентльмены, дайте мне поставить Загго Христаради Дулуоза на его клятые колени раз и всемогуще навсегда…

— Глянь, шесть тысяч ребятишек скупают у Детуша все леденцы и карамельки — даже косточки в них жуют — Комиксы… Нет, что за жизнь, если вдуматься, а? — А все ребятки выстроились в очередь у Буавера в субботу вечером и ждут своих бобов, на холодном ветру, эй, Мыш, полегче, — сказал Загг из-под захвата.

Все вшестером они стояли на перекрестке, Заза в смешной неистовой кошачьей ярости; Винни вдруг расхохотался и хлопнул Елозу по спине, заорав своим густым надломленным в горле голосом:

— Юный Елоз из доброй старой Бельгии, ну ты и сук-ки-сын! — а Скотти думал себе: «Можно подумать, они дадут мне в долг денег и распишутся в пустой строчке, чтобы летом у меня была машина, да ни в жисть»; Джек Дулуоз сиял, зря в голове золотистую вселенную, а глаза пылали; Мыш Ригопулос кивал себе, окончательно уверяясь, что все на свете завершится, и завершится печально; а Альбер Лозон, мудрый, молчаливый, потрясный, беззвучно сплевывал сквозь зубы сухую снежинку слюны, отмечая общее примирение, с ними ли, без них, там или не там, дитя, старик, самый из них милый; и все шестеро стояли, наконец примолкнув, расправив плечи, и смотрели на свою Площадь жизни. Не грезя ни разу.

5

Ни разу не грезил я, бедный Джек Дулуоз, не так ли, что душа мертва. Что с Небес нисходит благодать, священные служители коей… Ни один доктор Горшок Помойка мне такого не скажет; никаких примеров-напримеров под моей первой и единственной кожей. Что любовь — это наследие и двоюродная сестра смерти. Что единственной любовью может быть лишь первая, единственной смертью — последняя, единственной жизнью — та, что внутри, а единственное слово… навсегда застряло в горле.

Случилось это на танцах. Бальный зал «Рекс»; с гардеробщиками в стылом вестибюле, окно, ряды вешалок, на половицы стряхивается свежий снежок; вбегают розовощекие девчонки и симпатичные мальчишки, парни щелкают каблуками, девушки на высоких каблучках, короткие платьица тридцатых годов не прикрывают сексапильных ножек. Мы, подростки, с трепетом сдали пальто, получили латунные кругляши, вошли в величайший вздох бального зала — все шестеро со страхом, с неведомыми печалями. На подмостках оркестр, молодая банда, какие-то семнадцатилетние музыканты, теноры, тромбоны; пожилой пианист; молодой руководитель; заиграли скорбную жалобу баллады: «Дым моей сигареты плывет к потолку… [7] Танцоры сошлись, пригласились, заторкали ногами; пудра на полу; огни замигали горошком по всему залу, а сверху, с балкона, сидели и смотрели невозмутимые молодые наблюдатели. Шестеро мальчишек стояли в нерешительности у входа, неотесанные, глупенькие; тупо скалились друг другу, ища поддержки; пошли, то и дело тормозя, по стеночке, мимо дамочек без кавалеров — цветочков несобранных, мимо холодных зимних окон, стульчиков, мимо компаний других парней, лощеных и затянутых в воротнички; вдруг — компашка джазовых стиляг: длинные волосы, брючки с защипами. По залу вместе с горошком огоньков медленно кружила птица печали, пела о любви и смерти… «Стены вокруг растворились в тоске, грезы не сводят меня ни с кем…»

Там стоял один знакомый стиляга. Белыш Сен-Клер с Чивер-стрит — длинные волосы, брюки с защипами, кустистые брови, вида странного, серьезного и интересного, пяти футов ростом, яркие беспутные круги под глазами.

— О-о, Джин Крупа [8] — безумнейший барабанщик на свете! Я видел его в Бостоне! Это конец всему! Слушьте, парни, вам надо научиться джиттербагу! Смотрите! — Со своим низеньким партнером Дружбаном Курвалем — еще ниже его ростом и неимоверно печальнее, но и блистательнее, в застегнутом на все пуговицы полуприталенном пидже длиной едва ли не с него самого — они схватились за руки, уперлись каблуками в пол, и погнали, и заколотились, показывая нам, как надо джиттербажить.

Мы, вся банда:

— Потешные вы парни!

— Потрясающие маньяки!

— Ты слыхал, чё он сказал? Шестнадцать блондинок в обмороке!

— Во так пляски — эх, мне бы так!

— А теперь подклеим себе девочек и швырнем прям тебе на диван, малявка!

— Покурим кропалей и станем здоровенными половыми бандитами, малявка! Прикинь?

Белыш познакомил меня с Мэгги:

— Сколько я сам не пытался эту цыпочку сделать! — Я увидел ее — стоит в толпе, несчастная, неудовлетворенная, смурная, неприятно чужая. Полунехотя нас свели вместе и сопроводили на танцевальный пятак рука об руку.

Мэгги Кэссиди — во время оно ее фамилия, должно быть, звучала Casa d’Oro [9] — славная, смуглая, сочная, как персики, — а по ощущениям смутная, как неимоверная печальная мечта —

— Тебе, наверно, невдомек, что это ирландская девушка делает в Новый год на танцах одна, без спутника, — сказала она мне на танцплощадке; я же, тупица, до этого танцевал только один раз — с Полин Коул, моей школьной возлюбленной. («Как она взревнует!» — мысленно радовался я.)

Я не знал, что ответить Мэгги, рабски прибил я язык свой к воротам.

— Ой, да ладно тебе — слушай, Белыш сказал, ты в футбол играешь?

— Белыш?

— Нас Белыш ведь познакомил, глупый.

Мне понравилось, что меня обозвали, — будто она моя младшая сестренка —

— Тебя на поле часто подбивают? Моего брата Роя — постоянно, я потому футбол просто ненавижу. А тебе, наверно, нравится. У тебя много друзей. Похоже, они славная компания — Ты знаешь Джимми Нунана из Лоуэллской средней?

Она нервничала — любопытно, трепливо, по-женски; и в то же время вдруг ласкала меня, скажем, в самом начале начал, поправляя на мне галстук; или отбрасывая со лба мои непричесанные волосы; что-нибудь материнское, шустрое, как бы извиняясь. Руки мои сжимались в кулаки, стоило о ней подумать, когда я в ту ночь возвращался домой. Ибо, только созрев, плоть ее круглилась, твердая на ощупь, под блестящим пояском платья; губки дулись мягко, сочно, ало, черные локоны украшали иногда ее снежно-гладкое чело; а с губ срывались розовые ауры, являя все здоровье ее и веселость, семнадцать лет. Она переступала с ноги на ногу с леностью испанской кошки, испанской Кармен; поворачивалась, отбрасывая изобильные волосы быстрыми, понимающими, полными сожаления отблесками; сама драгоценностью вправлялась в зеркало; я же тупо глядел поверх ее головы, чтобы думать о чем-нибудь другом.

— Девушка есть?

— В школе — моя девушка Полин Коул, мы с ней встречаемся каждый день под часами после третьего звонка —

В этой моей новой голове теперь быстрая пробежка Иддиёта до дому — древнее преданье.

— И ты мне вот так сразу говоришь, что у тебя есть девушка!

Поначалу ее зубки показались непривлекательными; под ее подбородком — второй маленький подбородочек красоты, если мужчины по такому подрубаются… этот безымянный подбородок с ямочкой, само совершенство, такой испанский — губка искривилась, зубы со щелочкой, зачарованно и подчеркнуто чувственные, затягивающие в себя губы, поглощающие губы; такие, что вначале видишь жемчужные зубки —

— Ты, наверно, мальчик честный — Ты же канадский француз, правда? На тебя, наверно, все девчонки вешаются, готова спорить, ты будешь пользоваться большим успехом.

Я же должен был вырасти, чтобы только бродить по слякоти в полях; тогда этого еще не знал.

— О, — покраснев, — да не совсем…

— Но тебе же всего шестнадцать, ты младше меня, мне семнадцать —

Она задумалась и покусала сочные губы: душа" моя впервые окунулась в нее, глубоко, в омут вниз головой, потерялась; как утонуть в ведьминском зелье, кельтском, колдовском, звездном.

— Значит, я уже достаточно старая ха ха, — и она сама рассмеялась своим непостижимым девчачьим шуточкам, а я обхватил рукой ее мягкую талию и повел танцевать неловкими тупыми шажками под воздушными шариками и мятыми дурацкими колпачками Предновогодней Америки, и весь мир был оранжевым и черным, как Снежный Хеллоуин, а я, дурилка, заглатывал свое невежество и положение во времени — Те, кто смотрел на нас, видели девочку — робкую, хорошенькую, довольно мелколицую, с небольшим ореолом волос, но если вглядеться — словно камею, отборную, но из-за этого далеко не бледноглазую; огненные вспышки красоты ее буравили им взор; и мальчика, меня, Джеки Дулуоза, пацана из хвалебных отзывов, команд по легкой атлетике, домашнего мальчишку, что верит в добросердечие лишь с чуточкой полуиндейского сомнения и подозрения канука ко всему не кануцкому, не полуиндейскому — деревенщину — с гербом деревенщины на рукаве — Видели этого мальчишку, ухоженного, но не причесанного как полагается, в сущности ребенка, неожиданно взрослого, как настоящий мужчина, неуклюжего и т. д. — с серьезной голубоглазой задумчивой внешностью сельского паренька сидит он в серых школьных классах в свитерке, застегнутом на все пуговицы, волосы не намочены и не приглажены, а фотограф тем временем щелкает шеренгу тех, кто живет дома — Мальчик и девочка, обхватив друг друга руками, Мэгги и Джек, на печальном бальном полу жизни, уже удрученные, уголки рта уже сдаются, плечи расслабляются, готовые поникнуть, хмурятся, разум предостережен — любовь горька, сладка смерть.