Виталий Тренев - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Виталий Тренев
• Жанр: История

---

— Комендоры, бери ерши, заклепывай пушки! — звонко крикнул мичман.

Пора было. На левом фланге батареи несколько французских солдат уже взобрались на бруствер и теснили моряков, отбивавшихся прикладами. Бабенко, Иванов и Синицын успели заклепать пушки, прежде чем их окружили. Все тесное пространство батареи быстро заполнилось атакующими. Ослабевший от цинги Петров был захвачен в плен. Такая же участь постигла и Иванова, комендора третьего орудия… Бабенко бросился из амбразуры, чудом удержался на откосе на ногах и, сшибив по дороге двух задыхающихся от подъема неприятельских солдат, осыпая по обрыву землю, добрался до кустов и спасся. Синицын, заклепав свое орудие, при котором прослужил девять лет, все же не хотел уступить его врагу. Схватив ружье за ствол, он доблестно бился с врагами, пока не разбил приклад. Прижатый к пушке, исколотый штыками, он упал возле нее. Остальные моряки во главе с мичманом, отражавшим удары штыков короткой саблей, пробились к кустам, потеряв несколько человек ранеными.

Николка брел в город. Кровь перестала идти. Туго перетянутая рука онемела, и боль стала глуше. Сойдя с холма, мальчик наткнулся на сомкнутую колонну бегущих на батарею стрелков. Немолодой офицер с обнаженной саблей, увидев раненого Николку, остановился и, тяжело переводя дух, спросил:

— Что на батарее?

И, как бы отвечая ему, кто-то из рядов крикнул.

— На батарее французский флаг!

— Эх, перебили морячков! — скрипнул зубами офицер и побежал дальше.

Один за другим, тяжело и шумно дыша, молча пробегали мимо Николки сибиряки, держа ружья наперевес. И когда последний пробежал мимо, смысл сказанных офицером слов дошел до сознания Николки; он вскрикнул и, придерживая простреленную руку, устремился обратно на батарею. Слезы, оставляя грязную дорожку, потекли по его широкому лицу. На полугоре стрелковая партия встретила отступающих моряков, которые сейчас же повернули обратно.

— Дядя Синицын где? — крикнул Николка мичману, не видя среди матросов своего друга.

Мичман ничего не ответил мальчику. Увидев строящегося для контратаки неприятеля, сибиряки грянули "ура" и прибавили шагу. Удар их был так стремителен, что они опрокинули морских солдат прежде, чем те успели опомниться. Несмотря на то, что враг более чем вдвое превосходил их численностью, они погнали его с батареи. Морские солдаты бежали к своим шлюпкам, бросив пленных и даже своих раненых. Николка вслед за стрелками очутился на батарее и отыскивал глазами комендора. Он увидел его лежащим навзничь возле своего орудия и побежал к нему. Мичман стоял возле комендора, который был еще жив.

— Синицын! — наклонился над ним мичман и, обернувшись, крикнул: — Эй, сюда! Скорее несите на перевязочный комендора!

— Отбили… значит… — чуть слышно оказал Синицын.

Николка подбежал к раненому и, упав возле него на колени, смотрел на комендора, сотрясаясь от всхлипываний. Синицын медленно перевел на пего взгляд.

— А… — сказал он. — Плачешь… идо… идоленок. Ваше благородие… не оставьте… мальчишку…

— Не беспокойся, братец, — сурово хмурясь, чтобы сдержать слезы, сказал мичман.

— Крест мой нательный снимите, на память ему…

К раненому подошел фельдшер, прибежавший вместе с отрядом. Он хотел расстегнуть куртку на груди Синицына, но тот тихо застонал и сказал:

— Не замай… зря…

После неудачного десанта неприятельские корабли стали громить вторую батарею. Но, несмотря на жестокую бомбардировку, им не удалось заставить ее замолчать. Огонь одиннадцати орудий батареи был настолько действен, что корабли, получив большие повреждения, вынуждены были отойти. Первая атака была блистательно отбита.

Конец дня 20 августа Николка провел в госпитале. Он был без сознания от потери крови, однако врачи надеялись спасти его жизнь и сохранить руку.

После четырехдневного ремонта, приведя себя в порядок, на рассвете 24 августа неприятель начал генеральный штурм Петропавловска. После ожесточенной артиллерийской дуэли был высажен в двух местах десант общей численностью до тысячи человек. Он прорвался почти до самого города, но здесь его встретили стрелковые партии и дружинники. Понеся большие потери в ожесточенном штыковом бою, десант обратился в бегство и был сброшен в море. Разгром был полный. Неприятель больше не повторял попыток овладеть городом, несмотря на то, что имел двести тридцать шесть орудий против шестидесяти семи русских (сорок на батареях и двадцать семь на кораблях), семь боевых кораблей против двух русских и значительное превосходство в людях. Два дня союзники хоронили своих убитых на берегу Тарьинской губы. 27 августа их корабли снялись с якорей и ушли в море.

Во время долгой болезни Николки его навещали мичман, Петров, Бабенко и многие матросы. Выздоровев, он снова стал членом команды третьей батареи, жившей на берегу на казарменном положении. Зимою мичман стал обучать его грамоте и арифметике.

— Будешь штурманом, Николка, помяни мое слово, — говорил мичман.

Ни мичман, ни Николка никогда не говорили о Синицыне, но случалось, особенно по вечерам, Николка забивался куда-нибудь подальше и плакал о погибшем друге. И мичман хранил у себя, как дорогую реликвию, серьгу комендора.

Ранней весной по приказу генерал-губернатора Восточной Сибири Петропавловская крепость была упразднена, батареи срыты, и эскадра, забрав с собой все ценное имущество и большую часть жителей, ушла к устью Амура, где в недавно основанном городе Николаевске находился генерал-губернатор Муравьев со своим штабом. Здесь в торжественной обстановке героям обороны Петропавловска были вручены ордена. В числе награжденных был и Николка, получивший георгиевский крест.

СЕКРЕТНЫЙ ВОЯЖ

Есаул Мартынов проснулся рано, хотя лег он уже под утро после кутежа: праздновали его назначение адъютантом к генерал-губернатору.

Вчера у майора Красина собралась веселая компания, и друзья придумывали, где бы закончить нынче вечер. Мартынову пришла в голову несчастная мысль пригласить всех к себе. Сболтнулось это между прочим, не очень всерьез, но друзья радостно зашумели и всей гурьбой привалили к нему.

Из сказанного совсем не следует, что Мартынов был негостеприимен или скуп. Наоборот, среди друзей он заслужил репутацию добряка и рубахи-парня. Но вся беда была в квартирной хозяйке. Коренастый мужественный офицер до трепета боялся своей хозяйки, чиновницы Пряхиной, у которой уже много лет подряд снимал полдома.

Феоктисту Романовну Пряхину знал весь Иркутск. Она была женщина пожилая, с громким голосом и бородавкой на щеке. В доме своем она царила нераздельно, держа своего мужа Антона Ивановича под башмаком, а всю мужскую и женскую прислугу — в страхе божьем. Когда-то она знавала мать есаула и, объявив поэтому, что "Платоша ей — все равно что родной", действительно привязалась к нему, как к сыну, но так как по натуре была деспотична и непреклонна, то привязанность и заботливость ее смахивали на тиранство. Первое время есаул по мягкости души допускал такое к себе отношение, а когда спохватился и попытался бунтовать, было уже поздно.

Понятно, что после вчерашнего нарушения покоя в доме строгой Феоктисты Платону Ивановичу спалось плохо, его мучили злые предчувствия.

Дверь тихонько приотворилась, и в спальню заглянул широколицый, белобрысый Василий, денщик и наперсник Платона Ивановича.

— Васька! Васька! — зашептал есаул.

Василий вошел в комнату.

— Проснулись, ваше благородие? Окна открыть, что ли?

— Постой, Вась, а что, мы вчера здорово пошумели? — все еще шепотом спросил есаул, хотя никто, кроме верного слуги, не мог услышать его.

— Было, Платон Иванович, — мрачно ответил Васька.

— Ай-ай! Что, Феоктисту мы обеспокоили, чай, а? Как она, не замечал?

— Гневна… Чем свет поднялась. Палашку и Стешку прибила. Антон Иванович без чаю на службу побегли… Беда! Меня увидела во дворе и говорит: "Что, Аника-воин твой спит еще?" — "Так точно, мол, Феоктиста Романовна". — "Ну, ужо токо проснется, я ему теплое слово скажу".

— Да с чего это? Не томи ты душу, скажи, из чего вышло-то все? Помнится, было все чинно, благородно. Песни только пели — в этом худого нет. Что случилось-то, Васька?

— Из-за их благородия поручика Керна все вышло, Платон Иванович.

— Ну?

— Не знаю, с чего это им стукнуло — пели они под гитару, да вдруг говорят: "Надо Феоктисте испанский серенат сыграть". Майор Красин услыхал. "Не ходи, говорит, Керн, она тебя кипятком ошпарит". А он отвечает: "Вы, аспиды, благородство чувств не можете понять. Я ей спою, она разнежится и Платошу завтра тиранить не будет". Тут Красин чего-то с Хрящевым заспорили, а они встали и в мундирчике, как были, шмыг во двор. Я за ними — мол, ваше благородие, как бы не простыли, не ровен час. А они мне: "Молчи, ар-рнаут, у меня в груди палящий огонь". И к палисаднику, Феоктисте Романовне под окошко-с. Я за ними — и говорю: "Ваше благородие, мороз жестокий, струны железные, неравно ручки изволите ознобить-с". А они на меня гитарой: "Отыди от меня, сатана!" Ну, известно, человек пьяный, промахнулись — да на палисадник гитару и насадили-с. Звон пошел ни с чем не сообразный-с…