Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

• Название: Актеры шахматной сцены
• Автор: Виктор Васильев
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Спорт
• Год: 1986

Книга писателя и журналиста Виктора Васильева раскрывает широкую панораму шахматной жизни послевоенной эпохи. Своих героев – выдающихся гроссмейстеров и мастеров – автор видит как своеобразных актеров, играющих свои неповторимые роли в турнирах и матчах. Включив в книгу произведения разных жанров – очерки, эссе, документальную повесть, автор подводит итог своей почти 40-летней работы в качестве шахматного литератора и репортера.

^{(От издательства)}

---

Это волнение было следствием (или причиной?) психического расстройства, которое вскоре помешало талантливому мексиканцу выступать на шахматном поприще.

Полной противоположностью была манера игры Ласкера – он мог просидеть за доской с неизменной сигарой долгие часы: в нем не бурлило игровое волнение, в нем шел процесс философского осмысления того, что происходит на доске, осмысления того, что происходит в душе противника. Когда Торре одержал блистательную победу, Ласкер, по словам С. Кананыкина, под аккомпанемент неистовых аплодисментов возбужденных болельщиков «с эпическим спокойствием положил короля и тихо сказал, что он все время помнил об этой угрозе, но в последний момент о ней… «просто забыл».

Ласкер и Торре находились в смысле манеры вести себя за игрой на разных полюсах, но имели при этом нечто общее – оба были очень естественными в своих проявлениях. Между тем известно немало случаев, когда шахматисты, причем самого высокого класса, прибегают подчас к подлинно актерским приемам, стараясь ввести противника в заблуждение. Не в обиду истинным актерам будь сказано, тут уже происходит полное слияние шахматиста и лицедея, хотя в отличие от актерского искусства, цель которого – произвести максимальное художественное впечатление, здесь исполнитель откровенно стремится к личной выгоде.

При этом случается, что шахматист сознательно пренебрегает требованиями этики, более того, откровенно нарушает ее. Слабым оправданием подобных действий может быть лишь то, что шахматист находится в этот момент во власти всепоглощающего азарта, заставляющего его забыть даже о приличиях.

История подобных притворств ведет свое начало с давних времен. Играя в матче на первенство мира против Стейница (1890–91 годы), Гунсберг сделал якобы ошибочный ход, после чего, по описанию очевидцев, с подлинно актерским мастерством «разыграл отчаяние»: он скорбно вздыхал, делал горестные жесты руками, качал головой. И многоопытный Стейниц принял все это за чистую монету, взял не защищенную, как казалось, пешку и… остался без фигуры.

Подобными приемами пользовался иной раз и Найдорф. В партии с Глигоричем на X Олимпиаде Найдорф подставил в цейтноте на тридцать девятом ходу пешку, после чего тут же искусно разыграл пантомиму, которая должна была показать всю глубину его отчаяния: он воскликнул: «Ах!», схватился за голову, потянулся рукой к пешке, всем своим видом показывая, что хотел бы, если бы это было возможно, взять ход обратно. Также находясь в цейтноте и, естественно, не ожидая обмана, Глигорич простодушно взял пешку, после чего его позиция тут же оказалась проигранной. Правда, за чувство юмора, добродушие, эмоциональность Найдорфу это более или менее прощалось, но, играя с ним, опытные шахматисты всегда настраивались на то, чтобы не реагировать на очень уж «выразительные» проявления его темперамента.

Известны вместе с тем случаи, когда гроссмейстеры прибегают во время партии к чисто актерской игре, не нарушая при этом этических норм. В своих мемуарах Ботвинник с тончайшими подробностями рассказывает о том, как в АВРО-турнире 1938 года Капабланка пытался сугубо актерскими способами осложнить ему задачу. Партия эта стала знаменитой, комбинацию Ботвинника с жертвой двух фигур спустя много лет долго и мучительно находил «Пионер» – счетно-вычислительная программа – любимое детище доктора технических наук.

Борьба потребовала от Ботвинника колоссального напряжения. Встал он после окончания партии, по собственному признанию, шатаясь. Но, обдумывая сложнейшую комбинацию, Ботвинник тем не менее бдительно следил за поведением противника.

«Позиция выиграна. Сижу и обдумываю наиболее точный порядок ходов. Капабланка внешне сохраняет самообладание, прогуливается по сцене. К нему подходит Эйве: «Как дела?» Капа руками выразительно показывает: все еще возможно – явно рассчитывая на то, что я наблюдаю за этой беседой. Гениальный практик использовал последний психологический шанс: пытался внушить утомленному партнеру, что позиция неясная – а вдруг от волнения последует какая-либо случайная ошибка? Чувствую, что напряжение сказывается и силы исчезают; следует заключительная серия ходов (Капа отвечает немедленно – я должен осознать уверенность партнера в благополучном исходе партии), но шахов больше нет, и черные останавливают часы…»

Выразительная мизансцена! В ней удивляет и психологическая, абсолютно корректная игра Капабланки, и зоркость Ботвинника, сумевшего краем глаза ее увидеть и расшифровать. Правда, может быть, кто-нибудь сочтет трактовку Ботвинника слишком уж субъективной. Что ж, правомерна и такая точка зрения. Мне все же кажется, что Ботвинник близок к истине…

Проходит почти четверть века, и Ботвинник в матч-реванше с Талем (1961) воспользуется в одной из последних партий целым набором актерских средств, причем сам же расскажет об этом в большой статье, посвященной итогам матча. Расскажет с суровой беспощадностью к себе, ибо, хотя в его актерской игре ничто не противоречило букве шахматных правил, кое-какие нюансы, и Ботвинник, как мне кажется, это понимал, могли читателям оказаться не по вкусу.

Ботвинник в этой статье не только подвел итоги матча, но и не отказал себе в удовольствии рассказать о том, как он боролся с Талем психологическим оружием, излюбленным оружием его молодого соперника. Это признание (спустя много лет повторенное) тем более любопытно, что исходит от человека необыкновенно серьезного, основательного, обдумывающего каждое свое слово.

Вот как выглядит по описанию самого Ботвинника вторичное доигрывание двадцатой, предпоследней партии матча (когда он шел впереди с огромным отрывом – 111/2:71/2). Эта партия после доигрывания была вновь отложена в позиции, которую специалисты считали проигранной для Ботвинника. При домашнем анализе, однако, он нашел весьма тонкий путь к ничьей, связанный с возможностью пата (когда ни одна из фигур не может двинуться с места).

Ботвинник не утаил правды только от жены и дочери, всем же остальным «было сообщено, что дела безнадежны».

Но как сообщено?

«Сижу и мыслю: как бы оповестить неприятельский лагерь, что у меня действительно безнадежно? Тогда они и работать будут мало, а может, и этот пат проглядят? Позвонить кому-нибудь по телефону? Нет, нельзя, это грубая работа. Надо ждать, когда звонок окольным путем придет с того берега…

Ага, звонит телефон – это Яша Рохлин, он связан со всеми журналистами, отлично. «Что, Миша, работаешь?» Тяжело вздыхаю: «Яша, ты сам должен все понимать…». В голосе – безнадежность.

Опять звонит телефон – Сало Флор, еще лучше, он дружен с Кобленцем, секундантом Таля. Может, проверяют Рохлина? Помолчал я и убитым голосом произношу: «Ничего вам, Саломон, не скажу, я очень устал…».

Отправившись в Театр эстрады, Ботвинник старался «иметь по возможности мрачный вид». В театре Ботвинник «признался» гардеробщице и работникам сцены, что вряд ли продержится больше пяти ходов (как видите, шахматный театр тоже иногда начинается с пресловутой вешалки!). Мало того, «на доигрывание ее был взят и традиционный термос с кофе. А это – самое веское доказательство того, что игра будет короткой». («Впоследствии Таль отрицал, – писал Ботвинник, – что он заметил отсутствие термоса; может быть, может быть… Но общее настроение моей безнадежности он не мог не чувствовать!»)

Смотрите, какая точность режиссерского замысла, какая отшлифованность всех без исключения деталей, какая филигранная работа над задуманным образом!

Доигрывание шло точно по анализу Ботвинника, и наступил момент, когда девяносто вторым ходом он мог поставить Таля перед выбором двух продолжений, каждое из которых – одно быстрее, другое медленнее – приводило к ничейному исходу. Хотя этот ход тоже был подготовлен дома, Ботвинник, по его собственным словам, сделал его не сразу, а после некоторого обдумывания: «Если черные уже над четвертым ходом после возобновления игры думают, значит, ничего хорошего в анализе не найдено». Мало того, Ботвинник не только сделал вид, что думает над ходом, но, двигая фигуру, вдобавок тяжело вздохнул и горестно покачал головой…

Вот какие неожиданные и занятные сцены разыгрываются иногда на шахматном театре!..

А бывают случаи, когда актерская игра шахматистов как бы находится на «ничейной земле», отделяющей корректные действия от некорректных. Примером такого удивительного состояния, когда возможны различные толкования действий шахматиста, от чего зависит, кстати, его турнирная судьба, может служить трагикомический эпизод, который произошел в одном турнире с украинскими мастерами Сахаровым и Замиховским. Как рассказывают, Сахаров, пожертвовав фигуру с шахом, громко воскликнул: «Вам, кажется, мат!» Загипнотизированный этим возгласом, Замиховский остановил часы (что равносильно признанию своего поражения) и, огорченно качая головой, протянул сопернику руку. И только тут до его сознания дошло, что никакого мата нет! Конечно же Сахаров объявил мат по ошибке, тут к нему претензий нет, но когда Замиховский пытался протестовать, Сахаров парировал возмущение соперника формально справедливой репликой: «Я же и сам не был уверен, что это мат!»