Николай Корсунов - Мы не прощаемся

• Название: Мы не прощаемся
• Автор: Николай Корсунов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-605-00133-7

В книгу включены роман «Где вязель сплелась» и две повести: «Смотрины», «Мы не прощаемся». Все они затрагивают актуальные жизненные и производственные проблемы уральских сельчан шестидесятых-семидесятых годов. Произведения насыщены острыми коллизиями туго закрученного сюжета, отличаются ярким, самобытно сочным, характерным для всего творчества Н. Корсунова языком.

---

— В попы готовишься? — Из Нюриных глаз, словно по заказу, хлынули слезы. — А я-то... я-то дура... Думала, он шутит... «Я поп, ты — попадья. Эх и заживем!»... Думала, шутит... Так это правда?! — она подступила к нему со сжатыми кулачками. — Правда это?

Горка шумно выдохнул и зажмурился, точно с кручи собирался прыгнуть. Он решил выложить все.

— Н-ну, а если правда, тогда что?! — И сорвался на истерический базарный крик: — Ты вечно будешь возле коров?! Я вечно должен навоз чистить?! Вечно, да?! А годы летят, а жизнь проходит!

У Нюры слезы давно высохли. Она судорожно сжимала молитвенник и не сводила с Горки глаз. Она представляла его в длинной поповской рясе, с жиденькой бородкой и женскими волосами до плеч. Мерзко! Ужасно!.. А он кричал, ломался в бешеной жестикуляции. Потом вдруг согнулся, схватил ее за локти, перешел на горячий, умоляющий шепот:

— Уедем, Нюра. Вместе. Один раз живем.

— А клятва как же? — В голосе ее опять дрожали слезы, но она тоже перешла на шепот. — Помнишь, на Урале?

— Что — клятва! Ты ж убедилась: кроме изнурительного труда, ничего не видим. Знаешь, как заживем! Отец Иоанн рассказывал...

— Комсомольский билет с тобой?

— Здесь, — Горка цапнул за грудь.

Ни слова не говоря, Нюра сунула руку под его фуфайку и пиджак. Не успел он сообразить, чего она хочет, вынула из кармана билет. Швырнула ему молитвенник.

— Возьми! — Приблизилась к висевшему на подпорине фонарю, раскрыла билет. — И взносы аккуратно...

— Нюр, ну, ты не сердись, я же ради тебя, Нюр...

— Отойди! — дернула плечом. — То ты ради блага Андрея делаешь пакости, то — ради меня... Ужас, какой ужас! Ты предатель, Георгий, предатель...

— Нюр...

— Не смей идти за мной!

Она пошла по бетонированной дорожке коровника к выходу. Горка лицом упал в сено, яростно вцепился в собственные волосы.

Нюра прислонилась к жердяной изгороди прифермского двора и расплакалась. Горько-горько, как никогда в жизни.

2

Ирине хотелось проголосовать раньше всех. Ей было полных восемнадцать, и она голосовала впервые.

Будильник затарабанил ровно в четыре. Ирина зажгла лампу. И хотя вчера несколько раз примерила все свои платья, сейчас снова набрасывала через голову то одно, то другое, и так, и сяк красовалась перед настольным зеркалом.

Не было и пяти утра, а в школьном коридоре уже копился народ. Видно, не она одна желала проголосовать прежде других. Свет дали раньше обычного, и в длинном коридоре Ирина быстро разглядела и узнала всех, кто тут был.

Базыл Есетов ходил из конца в конец на своих кривых ногах, заложив руки за спину. Он уже был без пальто, в дорогом, но помятом костюме. Видно, вместе с Фатимой они только приехали, потому что она жалась к печке, а у него на усах влажно поблескивал растаявший иней. Фатима улыбнулась Ирине, и ее темное, как земля на Койбогаре, лицо будто озарилось яркими белыми зубами.

«Андрей один остался возле отары, — подумала Ирина и почему-то не почувствовала никакой досады, просто немножечко грустно стало, что первое увлечение проходило, словно туман над утренней рекой. — Хорошо, что не ответила тогда на его письмо. Было бы стыдно теперь. У него ведь тоже серьезное лишь к Гране... Спасибо Игорю, всегда предупреждал: сто раз выслушай свое сердце, а уж потом ставь диагноз. Ты же — медик!..»

Базыл подошел к ней, поздоровался за руку — степной обычай: знаком, не знаком человек, все равно за руку здороваться.

— Как, ничего себе живешь? Постепенно? Ну, спасибо, пожалуйста! — За плечом девушки узнал вошедшего Пустобаева и поковылял навстречу. — Ай, здравствуй, овечкин доктор!

Видимо, Базыл считал обязательным заговаривать с каждым, кто появлялся в школьном здании. Ирина прикрыла улыбку воротником осенника и облокотилась на подоконник. От соседнего окна ей, прервав разговор, поклонилась Василиса Фокеевна. А в следующее мгновение ее казачья скороговорка затрещала с еще большим запалом. Казалось, Фокеевну мало интересовало, слушают ее или нет, важно, что рядом были люди, а они, ясно же, не без ушей.

— Ты удивляешься, кума, как решился он выступить! Это же, милая моя, черт, а не парень. Гляди-ка, чего я тебе расскажу. Летось поехали мы в степь овец стричь, и он с нами поехал. Назад тронулись по темну. А тут и прихвати нас ливень. Потеряли дорогу. Рыщем по степи — одни коровьи тропы-вилюжины. Слышим, Андрейка кличет: «Сюда! Сюда! Нашел!..» Айда мы все к нему, ноги друг дружке отдавливаем. А он все кличет: здесь, мол, я, вот он! И слышу, впереди меня что-то ухнуло. Чую и у меня земля под ногами оборвалась, пустырь под сердце катнулся. Только рот распахнула молвить: «С нами крестная сила», а уже в следующий момент прислонилась к земле-матушке, к грязище непролазной. Рядом еще кто-то кряхтит, боженьку вспоминает. Полыхнула тут молния — раз, другой, видим, Андрейка тоже весь в грязи и за живот держится, хохочет: «Я ж вам говорил — левее идите, левее!» А сам хохочет. Ну, не стервец ли, скажи! Хоть бы и впрямь говорил «левее», а то ить охальничал. Сам впотьмах свалился с ярца и нас заманил для утехи.

— Помню, Маркелыч эдаким же был.

— От бобра — бобренок, от козла — козленок. — Василиса Фокеевна, отодвинув шаль, покачала мизинцем в ухе. — Сера, смотри, закипела. Поди, день жаркий будет?

— Сказывают, его, Андрейку, в район вызывают по тому делу.

— Мам-мыньки, беда-то какая! Ай посадят?

— Кто ж его знает, смотря как обернется.

— Не должно. Жидки в коленях, в носу заплечики не выросли.

У Ирины кровь откатилась к ногам, они стали тяжелыми — шагу не сделать. «Значит, началось?! Прав же был Андрей, прав! За что же тогда? Марат, наверное, знает уже? Или нет?.. Люди, товарищи, но почему вы так равнодушны к этому?!» — Ирина не знала, что делать, но она видела: никого особенно и не взволновала весть о вызове Андрея в район. И даже Василису Фокеевну!

— И, милая, не верь ему! Переночевать можно и днем...

Санитарка, вероятно, давно забыла об Андрее, у нее уже десятый разговор. И не с кем-нибудь, а с тетей Аришей Пустобаевой. Тетя Ариша стоит у стены прямая и прозрачная, точно свечка. Прижилась к ее лицу какая-то давняя, неизводная скорбь. Рот сжат. Судьба обидела тетю Аришу: рот прорезала, а губ не дала.

Широкая дверь спортзала распахнулась, и в ней вырос Сапар Утегенов с расточительно широкой улыбкой. Поздравил всех с праздником и пригласил исполнить высокий гражданский долг.

Подавленная услышанным, Ирина вошла в зал автоматически, подчиняясь хлынувшему в него потоку. Перед столом с табличкой от «а» до «е» Базыл Есетов очень почтительно и радостно уступил ей право на первенство. И от этого Ирине стало как-то легче: все-таки хороших, добрых, умных людей на свете больше, чем пустобаевых!

Она подала паспорт, и вместе с ним получила три бюллетеня — в сельский, районный и областной Советы. У большой красной урны посередине зала приостановилась — две пионерки сейчас же вскинули руки для салюта. Но Ирина раздумала опускать бюллетени, пошла к задрапированным в алый плюш кабинам. Резкий голос Пустобаева, голос гарнизонного служаки, стегнул сзади, как кнут:

— Голосую за коммунизм!

В соседней кабине ворчала Василиса Фокеевна:

— Он о коммунизме, а она лоб крестит. Стреножить бы вас, иродов, да в Урал с высокого яра!..

«Грачев Степан Романович...»

Ирина машинально перечитывала фамилию на листке и видела обмороженных, забинтованных Андрея с Базылом, видела белое, как саван, поле, усеянное мертвыми застывшими валухами, видела строки газетные:

«В беседе с нашим корреспондентом начальник управления тов. Грачев С. Р. Рассказал...»

Она видела мертвого Василя Бережко... Видела истощенный скот на колхозных фермах и плачущую Нюру Буянкину: «Разве же, разве так можно кормить коров, Иринка, они ж тоже живые, они ж есть хотят... А мы их доим, душу выдаиваем...»

Ирина зримо, ярко видела даже то, о чем знала лишь со слов. «Как бы Марат поступил сейчас? А Андрей? Сейчас! Они сказали об этом почти месяц назад».

Она густо-густо зачертила фамилию Грачева. Сбоку написала:

«Я не хочу, чтобы он был депутатом. Депутата я представляю себе совсем другим. Ведь голосую первый раз! — Поколебавшись, четко вывела: — Фельдшер И. Вечоркина. 1944 г. р.».

Вышла и столкнулась с Нюрой. Та обрадовалась, обняла Ирину.

— Ты тоже?! Ой, Ириночка, мы ж впервые. И вместе!

Пионерки отдали им салют, и они опустили бюллетени в щель урны.

— А я знаешь, что буду делать? Мне дали машину-вездеход и маленькую урну, как почтовый ящик, я буду ездить к больным и престарелым избирателям. Ой, просто здорово-прездорово! А после обеда знаешь, куда поеду? На Койбогар! Ты чем будешь заниматься? Айда со мной кататься? Весело будет превесело!