Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

• Название: Набат. Книга первая: Паутина
• Автор: Михаил Шевердин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Узбекской ССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран.

---

Никто! Никто не фигурировал в планах Нукрата, кроме него самого. Он один. Он с большой буквы, только он! Рауф Нукрат.

Вдруг он прислушался. Из дома доносились глухие звуки, точно кто-то размеренно и с силой выколачивал толстый ковер. Удары наносились ритмично, и каждый из них сопровождался глухим утробным уханьем и свистящим мучительным вздохом.

Нервно дернув головой, Нукрат вдруг вскочил.

— Бездельники, — прохрипел он, — не могут выколотить слово.

Лицо его было и растерянно и злобно одновременно. Он прервал молитву на середине одного из ракатов, забыв, очевидно, что совершает смертный, с точки зрения исламской религии, грех. Он ушел с айвана, не обращая внимания на двух стражей, стоявших по-прежнему у калитки. От такого святотатства, да еще совершенного столь почтенным человеком, они побледнели. Назир бежал по дорожке, шлепая каушами. Полы халата и концы чалмы неприлично трепыхались, а с дрожащих губ срывались отнюдь не молитвенные слова.

Треснув дверью о притолоку, он кинулся к милиционеру и, вырвав у него кнут, размахнулся, но проклятие замерло у него на губах. Он смотрел дико и с яростью на распростертого на полу Юнуса, и поднятая рука стала медленно опускаться. Ощущение чего-то липкого заставило его разжать пальцы. Рукоятка камчи, вся в крови, выскользнула из рук.

Оба палача с невозмутимо спокойными лицами стояли по бокам лежащего ничком Юнуса. Обнаженная спина его, исполосованная ремнями плетей, превратившаяся в кровоточащий кусок мяса, спазматически вздрагивала.

Брезгливо поморщившись, Нукрат глухо сказал:

— Ну, большевик, попробовал нашу ласку, а?

В ответ он услышал только со свистом вырывающееся дыхание.

— Ну-ну, не сердись! А теперь ответишь на вопрос: что знаешь про Хаджи Акбара? Что тебе сказали в Особом отделе, а? Зачем ты ходил в Особый отдел?

Вопрос, обращенный к Юнусу, остался без ответа.

— Ты заговоришь у меня? А ну… прибавьте ему. Голова у него — кирпич.

Один из великанов вытер руку о свой камзол, осмотрел ее с медлительностью, потом еще раз вытер ладонь. Затем он, столь же неторопливо, достал тыковку, высыпал на ладонь немного насу и, отправив его под язык, шепеляво, отчего тон его стал добродушно-лукавым, проговорил:

— Оставим его… хэ… хэ… шкура у него степняцкая, носорожья…

— Слизняки вы, — прохрипел Нукрат, — еще в палачах служили при эмире.

Оба палача переглянулись:

— Мы старались, у нас чуть желчный пузырь не лопнул.

Нукрат придал лицу спокойное, даже благостное выражение и произнес, медленно цедя слова:

— Друг мой Юнус, прошу тебя как мусульманина, говори…

По чуть заметной дрожи, прошедшей по спине, стало понятно, что Юнус слышит вопрос, но он не пошевельнулся, уткнувшись лицом в вонючую кошму, только шумно дышал.

— Нехорошо, поистине не подобает так невежливо вести себя. Говори же, душа моя… Сними со своих плеч вьюк лжи и заблуждений.

— Он ослабел… — прошепелявил один из палачей, — упрямый осел, он готов подохнуть, только бы досадить хозяину. Такому бугаю два десятка плетей — пустяки. А мы ему дали… сколько мы ему отвесили полноценных горяченьких, Муса? — обратился он к своему напарнику.

Тот помотал головой.

— Со счета сбился… Не упомнишь тут. Мне домой надо, жена просила кукурузы в лавочке Расула Дуканчи купить… Боюсь, уйдет он домой.

По лицу Нукрата прошла тень.

— Разве дело в силе, разве тут дрова рубите, болваны. Уметь надо кожу рвать камчой так, чтобы до сердца, до мозга, до кости дошло. Поднимите его.

Но едва палачи нагнулись, как Юнус одним резким движением поднялся на колени и со стоном, шатаясь, встал.

— А ну… не трогать!..

— О, да он сам молодцом! — искренне удивился Нукрат. — Он еще прочная стена, потрескавшаяся, скажем, стена… но крепко стоит… хэ… хэ… поговорим же, душа моя.

Обведя языком воспаленные сухие губы, Юнус, глядя прямо в лицо назиру, хрипло сказал:

Горький, точно страх, тяжелый, точно горе,
Черный, как могила, каменный, как сердце скупца!

— Что ты сказал? Что? — удивился Нукрат.

— Это не я сказал, поэт Ансори сказал!

Нукрат не обиделся. Он и не то еще слышал от своих жертв, когда допрашивал их в своей канцелярии, прослывшей в Бухаре застенком.

— Живодер! Если милость господня коснется нас, попадешь ты мне на штык, — с наслаждением сказал Юнус. Спина его саднила и горела, нестерпимая боль жгла все его тело. — Многим поклонникам серебра я брюхо пропорол, и тебе пропорю.

Нукрат отшатнулся, потом снова заговорил:

— Перейдем к сердцевине нашей беседы, душенька мой. Поговорим. Ну же? Кому ты отдал документы?

Юнус молчал. И только глаза его, покрасневшие, стали дикими, а связанные за спиной руки напряглись, и желваки мускулов заходили под кожей.

— О душа моя, — продолжал Нукрат, — ведь тебе придется сказать… все равно придется… О, живому всегда лучше, чем мертвому, не правда ли? Ведь у тебя мамаша-старушка есть? Бедненькая, она своего сынка ждать будет, а ты со своим упрямством лежать будешь в яме, гнить будешь. Бедная твоя матушка слезами изойдет, так и помрет, не увидев больше своего сыночка, а?

Юнус презрительно фыркнул. Ноздри его ястребиного носа раздулись.

— Ты мне душу черной хочешь сделать, гадина! Я тебя и под землей найду… из савана вытащу, шею сверну.

— А, он угрожает! — усмехнулся Нукрат. — Ну, мы постараемся, чтобы ты никому больше не смог повредить.

— Ублюдок, ты подавишься мной, — свирепо сказал Юнус. — Рабочий человек — костлявый, пастью захватишь, в горло проглотишь, да только кишки порвешь, за пупок костями зацеплюсь.

Палач выволок из угла обыкновенный венский стул. Трудно понять, как он попал сюда, в комнату, где не было ни стульев, ни столов, а только грязные циновки, прогнившая, вонявшая падалью кошма… Стул не имел сидения.

— А ну-ка, душа моя, окажи честь, присядь. Ты все с русскими собаками водишься. Мусульманский обычай презрел. Вот и посиди на этом стуле… по русскому обычаю… поразмысли..

Палачи, сорвав с Юнуса остатки одежды, швырнули его на стул и прикрутили к спинке. Врезавшиеся в обнаженное мясо веревки вырвали стон из груди красноармейца, но он тут же до боли сжал зубы…

— Особый стул мы придумали для неразговорчивых. Сейчас тебя, — хихикнул Нукрат, — подогреем, поджарим… На нашем стулике и не такие, как ты, начинали стрекотать по-сорочьи…

Ужас мелькнул в глазах Юнуса, и он рванулся вместе со стулом на Нукрата, но железные лапы палачей впились ему в плечи. Несколько минут комок тел с воплями, рычанием катался по полу. Нукрат прыгал рядом и визгливо кричал:

— Осторожно, осторожно, стул поломаете!

Избитому, ослабевшему, связанному Юнусу не под силу было бороться с здоровенными палачами, и вскоре они снова поставили стул с ним на свое место.

— Лампу! — хрипло приказал назир.

Неторопливо выкрутив фитиль обыкновенной жестяной семилинейной лампочки, он зажег его, аккуратно подышал в стекло, чтобы оно не лопнуло, и вставил его в горелку.

Держа лампу на вытянутой руке, он разглядывал измученное, набухшее кровью, покрытое грязными подтеками лицо Юнуса. Пожимаясь под все таким же его дико ненавидящим взглядом, назир проговорил раздумчиво:

— Да, может, ты заговоришь, друг мой, добровольно… Потом… э… будет поздно, душа моя…

— Говори, — вмешался палач Муса, — господин Нукрат занимает высокую степень справедливости и добродетели. Скажи, что он просит, а то плохо тебе придется.

Обессиленный, весь горящий от боли, Юнус молчал.

Рауф Нукрат пожал плечами и, лицемерно прикрыв глаза синеватыми пупырчатыми веками, вздохнул:

— Ну-с… бисмилля… во имя бога…

Он резко наклонился и задвинул лампу под сиденье.

Священная Бухара отходила ко сну. В сумерках мало кого можно увидеть на затихших ее улицах.

Запоздалый прохожий в ужасе шарахнулся от калитки. Из-за дувала донесся истошный нечеловеческий рев, полный муки.

— Аллах! — пробормотал прохожий, ускоряя шаг. — Опять убивают человека…

Глава шестнадцатая Два письма

Сатана указал мне путь к одному ничтожному проступку, а теперь я сам покажу сатане дорогу к сотне тяжких преступлений.

Сузени

Любой поступок правоверного следует понимать только в хорошую сторону.

Шафи, законовед

Письмо, самое обыкновенное, с почтовым штампом, имело до того невзрачный вид, что мертвоголовый адъютант не обратил даже внимания на пометку «совершенно секретно». Письмо пролежало у него в полевой сумке два дня. Только во вторник наконец он доложил о нем зятю халифа.

— Прочитайте! — сказал Энвер.