Андрей Упит - Северный ветер

• Название: Северный ветер
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

«Северный ветер» — третий, заключительный роман первоначально намечавшейся трилогии «Робежниеки». Впервые роман вышел в свет в 1921 году и вскоре стал одним из самых популярных произведений А. Упита. В 1925 году роман появился в Ленинграде, в русском переводе.

Работать над этим романом А. Упит начал в 1918 году. Латвия тогда была оккупирована войсками кайзеровской Германии. Из-за трудных условий жизни писатель вскоре должен был прервать работу. Он продолжил роман только в 1920 году, когда вернулся в Латвию из Советского Союза и был заключен буржуазными властями в тюрьму. В тюрьме в основном он и написал этот роман. Это самое значительное в латышской литературе произведение о первой русской революции. В нем изображены революционные события в Латвии с ноября 1905 года по март 1906 года.

В романе, особенно в его начале, отражены многие достоверные наблюдения самого автора, который в те дни жил в Скривери (см. автобиографический очерк Упита «Моя жизнь и творчество», т. 1).

---

Мейер стоит посредине двора и мрачно глядит на разоренную усадьбу.

— И это должно устрашить бунтовщиков, — бормочет он про себя. — Ради этого сжигают постройки, принадлежащие имению. Где тут рассудок, где логика?

— Слепая месть… — говорит Ян, пожимая плечами.

— Слепая ненависть и слепая месть, — соглашается Мейер. — Слепое взаимоистребление. Вся жизнь стала незрячей.

Он резко поворачивается и спешит в дом.

Когда Ян с Марией входят, Мейер сидит на стуле у изголовья кровати и, откинув простыню, смотрит: глаза его полны слез. Ян не сразу догадывается, в чем дело. Не сразу понимает, что отец мертв. Мария уже увидала и стала бледней покойника. Нервы сдали… Она всегда боялась мертвецов. Ян отводит ее в сторону и усаживает на стул так, чтобы труп не был виден.

Сам он не очень удивлен и расстроен. Словно чужой, разглядывает Ян восковое, высохшее лицо человека на кровати. Давно уже порвались у них те святые, воспетые поэтами узы кровного родства. Лишь на сердце тоскливо и неприятно, как при виде всякого мертвеца.

— Замучили, — с горечью произносит он. — Что им старик сделал плохого?

Мейер сидит, охваченный тяжкой думой: «Чего они хотят достичь? Этак, пожалуй, превратишь в противников даже тех, что по возрасту и мировоззрению мог бы стать опорой старого порядка!»

— А он уже больше не будет ничьей опорой…

Видя, что Ян намерен сказать еще что-то, Мейер подымается, осторожно накрывает покойника простыней и глубоко вздыхает.

— Спи спокойно, старый друг. Я вернулся слишком поздно. Прости, что я не выполнил свой долг перед тобой. Такова уж теперь жизнь. Все мы эгоисты и слепцы. И судьба тоже безглазая…

Он зовет Цериниете.

— До воскресенья покойник останется здесь, — заявляет он властным тоном управляющего. — О похоронах позабочусь я. Глядите, чтобы сюда не забрались кошки, чтобы крысы не обгрызли… И вещи… Молчите! Я знаю! Все, что вы забрали, вернуть. Все, до последней мелочи.

Они уходят. Мейер снова впереди, Ян с Марией следуют чуть поодаль.

Всю дорогу они молчат. У самой школы Мейер наконец оборачивается:

— О том, кто виноват в мучениях и гибели старика, следовало бы задуматься. Они или вы? Вы твердите о новой, высшей правде, — где же она, ваша правда?

Он ускоряет шаг, оставляя Яна и Марию немного позади…

Вечер тянется тихо, монотонно, гнетуще. Мейер отмалчивается, а остальные остерегаются раздражать его. Вначале мамаша еще жалуется на свои болезни, на невнимание к ней, на нестерпимый холод в квартире — на все вокруг. Сейчас Мейера это совсем не трогает. Он смотрит на жену холодно, отчужденно. Мысли его витают где-то далеко.

Мария все еще не может забыть жуткое лицо мертвеца. Она нервно морщится и кутается в платок, будто от озноба. Ее заботит одно: как бы попозже лечь спать, чтобы не пришлось долгую ночь мучиться от бессонницы и страха.

Ян хмур, мрачен, как и все эти дни. Он тоже невольно вспоминает о покойнике. Прошлое назойливо лезет и голову, переплетаясь с уродливым, гнетущим ощущением настоящего…

Около семи часов приходит новый, совсем нежеланный гость: Мартынь… Продрогший, заиндевевший, вконец измотанный. Увидев Мейера, он застывает на пороге.

— О… извините. Я хотел было попросить у брата чего-нибудь поесть. Полчасика отдохнуть и погреться. Не знал, что вы здесь.

— Думали, что меня вообще уже нет. Неприятная неожиданность, не правда ли?

— Ничуть! О вас я не знаю ничего — ни хорошего, ни дурного. Обвинения против вас не доказаны. А я никого не сужу прежде, чем мне не ясна до конца вся вина. Ради чего стал бы я делать для вас исключение?

— Да разве вы не понимаете, что ваше обвинение одновременно и приговор… Самый скорый, беспощадный суд, какой когда-либо существовал. — Спохватившись, он горько усмехается. — Таким был ваш суд, но, к счастью, он просуществовал недолго. Ваше время прошло. Сами-то вы понимаете?

— Совершенно ясно. Стоит только взглянуть на ваше лицо.

— Да разве во мне дело! — Лицо Мейера действительно становится спокойно равнодушным. — По мне, вы можете отдыхать здесь хоть целый час. Не знаю, как посмотрит ваш братец. Он в таких случаях очень… осторожен.

Ян сидит как на иголках.

— Разве я говорю нет… Я с радостью. Если только тебе самому… Мы ведь у самой дороги живем. Тут часто проезжают драгуны.

— Сегодня я повстречал их четыре раза. Со временем к этому привыкаешь. Ну, а те, чье время прошло, должны привыкать ко всему…

Мария пододвигает Мартыню стул. Из корзины, предназначавшейся для старого Робежниека, она выкладывает все на стол.

— Присаживайтесь. Закусывайте и грейтесь! Ноги у вас совсем мокрые. Разве на дорогах такой глубокий снег?

— На дорогах — нет. Но мне, сударыня, случается идти и без дорог. — Мартынь ест сдержанно, и все-таки в каждом его движении чувствуется, как он зверски проголодался. Мамаша глядит на него с нескрываемым отвращением, а Мария — в ребячьем восторге.

— Ешьте, не стесняйтесь. Вы, должно быть, не обедали?

— Не пришлось, сударыня. — Мартынь улыбается ей и кивает головой.

Мейер долго и внимательно разглядывает его.

— Не понимаю, зачем вы бродите в здешних краях. Не разумнее ли для вас исчезнуть? И по возможности скорее?

— Пожалуй, так! Однако вы, надеюсь, понимаете, что я появился здесь не просто по собственной воле и не могу уйти по своему желанию.

— Да, да. Партия, революция — и так далее. А что от всего этого теперь осталось? Где она, ваша партия и ваша революция? Вы же согласились со мною, что ваше время прошло. В предместьях Риги леса полны скрывающимися революционерами. Каждым поездом уезжают они в Россию по подложным паспортам. Что же вы один собираетесь тут делать?

— Ну, быть может, у меня какое-нибудь особое поручение.

— Допустим. Только я вам вот что скажу: поручение и вся ваша революция — ерунда. С этим покончено, но можно еще спастись — поодиночке. Я ведь смотрел на вас серьезно, ждал чего-то грандиозного. А трагедия оказалась фарсом. Не обижайтесь, просто не подберу более подходящего слова. Вместо мощного подъема масс — выходки головорезов. Поджог имений, порубка леса, охота на барских козуль — разве это революция? Какая-то неудачная комедия и ничего больше. Вот наконец она и кончилась. Занавес опущен. Чего вы ждете? Чтобы вас под конец освистали?

— Должен же кто-нибудь погасить огни…

Он ест подряд все, что предлагает ему Мария. Ян беспокойно ерзает на стуле и больше прислушивается к тому, что творится за окнами, чем следит за беседой брата с тестем.

Мейер пожимает плечами.

— Столь загадочный язык выше моего понимания. Я никогда не был поклонником символизма. Для этого я слишком практичен и, пожалуй, недостаточно образован. Я привык называть вещи своими именами… Ежели разговор уже зашел об этих ваших огнях… Пускай их тушат такие вот деятели, — он кивает головой в сторону Яна. — Это можете им спокойно доверить. Ваши действия и то, что вы собираетесь делать, идут во вред народу и вам самим. Я сегодня был… — Он обрывает фразу. — Знаете ли вы, что ваш отец умер?

— Нет… — Мартынь отставляет тарелку и встает. — Я только вчера заходил к нему. Этого надо было ожидать. Загубили старика.

Мейер, видимо, хочет сказать ему то же, что давеча Яну, но сдерживается.

— Послушайтесь доброго совета: бегите. Ведь вы все еще верите в ваше дело… в революцию.

— Не верим, а знаем…

— Ну, все равно, разница только в словах. Значит, вы еще на что-то надеетесь. Может быть, в будущем вы снова будете полезным деятелем революции. А сейчас, прячась в этих местах, сами лезете в петлю и других тащите.

Мартынь не слушает. Внезапно он вскакивает, начинает торопиться, встревоженно озирается по сторонам, инстинктивно предчувствуя беду. Надев шляпу, он кивает, прощаясь, и только Марии пожимает руку.

— Недаром у вас такое имя. Вы сродни той библейской Марии. Да хранит вас судьба от всех невзгод, — говорит он.

Уходит он вовремя.

Спустя пять минут являются два драгуна. Ян от страха теряет дар речи. Они, оказывается, пришли за Мейером. Новый командир отряда приглашает его к себе.

— До утра бы хоть подождал. Я измучен, устал, не выспался…

Драгуны не отстают. Им приказали, и они должны выполнять. Мейер одевается и, мрачный, злой, уходит с ними. Опять зимней ночью шагать две версты.

Новый командир совсем не такой, как прежний. Даже по внешности. Он средних лет, высокий, худой, лысый, с седыми коротко подстриженными усами. Пенсне в золотой оправе висит на черном шнурке, прицепленном к петлице кителя. На шее какой-то орден. На левой стороне груди привинчен значок военного училища. Лицо неподвижное, хмурое. Серые глаза глядят надменно и недоверчиво, даже свирепо.

Мейер привык иметь дело с баронами и всякими знатными господами. Его этот холодный, надменный взгляд не пугает. Немного задетый тем, что его заставили чуть ли не целый час стоя дожидаться в холодном коридоре, Мейер старается независимо держаться перед офицером, который сидит за его письменным столом, скрестив ноги.