Линда Джейвин - Легкое поведение

• Название: Легкое поведение
• Автор: Линда Джейвин
• Издательство: РИПОЛ-классик
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-02774-2

1904 год. Сорокалетний красавец Джордж Эрнест Моррисон, влиятельный корреспондент лондонской газеты «Таймс» в Пекине, слывет самым завидным холостяком иностранцем в Китае. Но сердце Моррисона свободно.

Точнее, оно было свободно ровно до тех пор, пока однажды Моррисон не увидел прелестную Мэй Перкинс, единственную дочь калифорнийского миллионера, умницу, красавицу и… настоящую эмансипе.

В этот самый миг там, где Великая Китайская стена встречается с морем, вспыхнул бурный, полный страсти и любовного томления, совершенно безумный роман.

---

Пока она делилась с Моррисоном своими впечатлениями о путешествии по Китаю, включая недавнюю прогулку по реке Янцзы, он изнывал от скуки. Ее наблюдения были избитыми, как у любого обывателя. В то же время ему польстил ее живой интерес к его приключениям и работе.

Они проговорили до самого Пекина. Пусть в мисс Макрэди не было той дьявольской искорки Мэй, но именно этим она и привлекала его.

Девушка собиралась остановиться в доме дипломата. Когда они попрощались на станции, он пообещал ей и хозяйке заглянуть к ним в ближайшее время и тут же ощутил уныние от этой перспективы.

Перед ним предстала картина благостной семейной жизни, полной предсказуемых маленьких радостей и печалей: дети, да — и это было бы здорово; его мать счастлива — и это еще приятнее; и сам он, наконец, респектабельный муж в глазах всех — и китайцев, и иностранцев.

Тоска, тоска, тоска…

Он ведь только что познакомился с мисс Макрэди. И вовсе не обязан был на ней жениться…

Ну а что еще можно делать с такой женщиной, как она?

Моррисон глубоко вздохнул.

Они с Куаном отправились домой в крытой пекинской повозке.

__ Что ты думаешь, Куан? Могла бы мисс Макрэди стать подходящей партией для твоего хозяина?

— Я думаю, — ответил Куан, — что мой хозяин очень умный. Я думаю, что он сам знает ответ. Ему не нужно, чтобы бедный слуга подсказывал ему.

— Значит, «нет», я угадал? — хмыкнул Моррисон. — Возможно, в этом ты прав, старина.

Они подъехали к дому. Во дворе они наткнулись на повара, который как раз шел на рынок, увешанный пустыми корзинами.

— Я думаю, мой хозяин очень счастливый, — сказал Куан, когда они проводили повара, высказав ему некоторые пожелания насчет вечерней трапезы. — Он сам может выбирать, на ком жениться.

— Это в теории, — неопределенно ответил Моррисон.

Переступив порог библиотеки, он жадно вдохнул умиротворяющий животный запах кожаных переплетов, древесный аромат бумаги и минеральные испарения чернил, которыми был пропитан воздух. Это был его доминион, его королевство. Внутренне морщась, он подумал о том, сколько времени убил почем зря в последние шесть недель, в лихорадочной погоне за этой ведьмой, лисьей душой. Ради нее он забыл о войне — своей войне. Моррисону надлежало неусыпно следить за работой своих коллег, присланных освещать войну. Если сейчас разразится скандал вокруг «Хаймуна», ему придется держать ответ перед редактором.

Через два дня из Вэйхайвэя прибыл тунеядец Бедлоу и разместился в главной гостиной. Он привез весть о том, что на японской мине подорвался русский крейсер «Петропавловск». Адмирал Макаров погиб вместе со всей командой. По крайней мере, Тонами и Джеймс могли радоваться этой приятной новости.

Моррисон заехал к мисс Макрэди и предложил ей прогулку к Западным холмам, хотя уже знал, что не станет ухаживать за ней.

На четвертый день его пребывания в Пекине пришло письмо от ненавистного Джеймсона. «Она как сука в период течки», — писал неутомимый врун, трясущимися руками Моррисон порвал письмо в мелкие клочья. Он прекратил думать о Мэй каждую минуту.

Что же до войны, слухи разносились так же быстро, как пальцы телеграфиста отстукивали точки и тире. Факты — надежные, проверенные — были в таком же дефиците, как у несушки зубы.

— Фактов куда меньше, чем журналистов, которые за ними охотятся, — заметил Дюма.

Он как раз навестил Моррисона, и друзья решили прогуляться по стене Тартара, чтобы избежать, как выразился Моррисон, «осточертевшего общества» Бедлоу.

— За последние недели я помотался по китайскому побережью, — сообщил Дюма, — и повсюду толпы корреспондентов, иллюстраторов, фотографов, просиживающих в барах. За рюмками виски они подтапливают корабли и эвакуируют города, прежде чем это сделают воюющие армии. И все-таки японцы строго стерегут подходы к линии фронта, как собственных дочерей-девственниц. Они говорят, что это будет самая гласная война за всю историю, но один черт знает, что будет написано в журналистских репортажах, если эта ситуация сохранится.

— Вот именно. Благодаря тому, что военные корреспонденты, лишенные возможности добраться до фронта, вынуждены писать о японских традициях, читатели на Западе теперь знают больше о человеке на шаре из парка Йено, тонкостях чайной церемонии и гейшах, чем о развлечениях в Париже или Нью-Йорке. Я слышал от своего коллеги Бринкли в Токио, что японский аристократ, барон Митцуи, лично финансирует издание антологии публикаций ветеранов военной журналистики о войнах прошлых лет. Будет называться «Во многих войнах».

— Только не в этой, — съязвил Дюма. — А как продвигаются дела у Лайонела Джеймса?

— Курсирует. Главным образом, между Вэйхайвэем и корейским побережьем. Японцы по-прежнему не подпускают его к Порт-Артуру. Он рассказывал, что как-то в Корее подобрал одного парня, журналиста из конкурирующей газеты, которому удалось стать свидетелем сухопутного сражения, прежде чем японцы арестовали его и выкинули на корейском берегу. Он был истощен, оборван, но горел желанием добраться до телеграфа.

Джеймс как раз только что отправил репортаж о той битве, но основываясь на данных японских источников, он так и не дождался подтверждения от наземной станции в Вэйхайвэе, что его репортаж получен и передан в «Таймс». Конечно, ему не хотелось, чтобы лавры автора сенсации достались другому, тем более очевидцу сражения. Так что команда «Хаймуна» приготовила изможденному гостю горячую ванну, чистую одежду, напоила и накормила досыта, да так, что парень уснул прямо за столом. Тогда капитан Пассмор на всех парах погнал корабль в Вэйхайвэй.

Джеймс убедился, что его репортаж отправили в «Таймс», и они снова вышли в море. Когда корреспондент проснулся, они высадили его в каком-то безопасном месте, целого и невредимого, но с носом.

Дюма зашелся от хохота.

— И чему так радуются джентльмены в столь прекрасный весенний день? — Это был Коидзуми, японский дипломат, знакомый Моррисона.

— Говорят, японцы недавно взяли Владивосток, — на ходу придумал Моррисон. — Значит, победа?

Коидзуми сквозь зубы втянул воздух.

— Вы добрый друг Японии, — сказал он. Я могу сказать вам правду: атака на Владивосток оказалась не такой успешной, как мы рассчитывали. Наш флот потратил много времени и снарядов, бомбардируя пустующий форт.

Не так давно я занимался тем же самым. Моррисон, как ему казалось, сумел дистанцироваться от романа с Мэй. Он даже начинал относиться к нему с юмором.

— Выходит, вы отказались от планов захвата Владивостока?

— Конечно нет, — ответил Коидзуми. — Русские не выдержат более одного месяца блокады. То же самое и с Порт-Артуром. Я уверен, скоро мы порадуем вас хорошими новостями. И кстати, мое правительство не очень довольно депешами вашего коллеги Грейнджера. Кажется, он гораздо лучше информирован о делах русских.

— И больше, чем вы думаете, — признал Моррисон, поскольку его источники докладывали, что Грейнджер бросил свою американскую шлюху и спутался с русской, внешне еще более отвратной. — Но если ваше правительство желает, чтобы японская сторона была выгодно представлена в репортажах, тогда нужно открыть иностранным корреспондентам доступ на фронт. — Горячо агитируя от имени всей западной прессы, Моррисон подумал о том, что для него открылось новое поле деятельности.

Распрощавшись с Коидзуми, он продолжил свою пламенную речь в защиту журналистики, обращаясь уже к Дюма.

— Ты снова с нами, — заметил Дюма, когда они возвращались к дому.

— А я и не покидал вас, — солгал Моррисон.

Он уловил аромат духов, прежде чем увидел конверт, надписанный знакомым корявым почерком. И с ощущением надвигающегося ужаса распечатал его.

«Эрнест, дорогой, возвращайся в Тяньцзинь. Я умираю, так хочу видеть тебя. Посылаю тебе много поцелуев и еще столько же вдогонку».

С силой нажимая на перо, так что оно едва не прорвало бумагу, Моррисон набросал телеграмму:

ГЛУБОКО СОЖАЛЕЮ, НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИЕХАТЬ ТЯНЬЦЗИНЬ. СОВЕТУЮ РАЗВЛЕКАТЬСЯ БЕЗ МЕНЯ. ДА БЛАГОСЛОВИТ ТЕБЯ ГОСПОДЬ. ДУМАЙ ОБО МНЕ ИНОГДА.

Не терзай мне душу!

Он выглянул за дверь. Куан был во дворе, о чем-то тихо беседовал с Ю-ти. Что-то в тональности их разговора заставило его помедлить, прежде чем окликнуть боя. От звука его голоса оба вздрогнули.

— Куан. Отнеси телеграмму на почту, срочно.

В тот вечер Моррисон лег в постель с новым сборником стихов Редьярда Киплинга о бурской войне «Пять наций». Его всегда восхищала пламенная гордость Киплинга за империю, она вдохновляла так же, как и острый мужской ум поэта. Но неритмичный слог некоторых виршей из этой коллекции слегка расстроил его. Он закрыл книгу, как раз когда ночной сторож возвестил о наступлении часа Тигра. Три часа ночи. Он все еще ворочался в постели, когда сторож отстучал час Зайца — пять утра.