Линда Джейвин - Легкое поведение

• Название: Легкое поведение
• Автор: Линда Джейвин
• Издательство: РИПОЛ-классик
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-02774-2

1904 год. Сорокалетний красавец Джордж Эрнест Моррисон, влиятельный корреспондент лондонской газеты «Таймс» в Пекине, слывет самым завидным холостяком иностранцем в Китае. Но сердце Моррисона свободно.

Точнее, оно было свободно ровно до тех пор, пока однажды Моррисон не увидел прелестную Мэй Перкинс, единственную дочь калифорнийского миллионера, умницу, красавицу и… настоящую эмансипе.

В этот самый миг там, где Великая Китайская стена встречается с морем, вспыхнул бурный, полный страсти и любовного томления, совершенно безумный роман.

---

— Ну и что сделал твой отец? Наказал тебя?

— Он в то время был в Вашингтоне. Ты ведь знаешь, он сенатор. Он написал моей матери письмо, в котором попросил держать меня в узде. — Приподнявшись на локте, Мэй заговорила голосом отца: — «Выходит, эта мисс Поттер была подружкой кого-то из приятелей Мэй и явилась на вечеринку под видом молоденькой девицы, в то время как была уже разведенной женщиной!!!» В конце фразы красовались три восклицательных знака, и последний был поставлен с такой яростью, что ручка прорвала бумагу. Еще в том письме было: «Значит, покуда я дозволяю Мэй делать то, что ей нравится, устраивать оргии, — он выделил это слово, — проводить время с сомнительными юношами и девицами, я — хороший и любимый папа, но когда я настаиваю на том, чтобы она ходила в школу и общалась с респектабельными молодыми людьми, то сразу становлюсь плохим!»

Моррисон покачал головой:

— Ты меня пугаешь. На какое-то мгновение мне показалось, будто твой отец пробрался к нам в постель. Ты никогда не думала стать актрисой?

— Конечно, думала! Я полюбила театр с тех пор, как мама впервые привела меня в «Альказар» в Сан-Франциско. Ты знаешь «Альказар»? Это самый красивый театр-дворец в мавританском стиле, ну, во всяком случае, так пишут в его афишах. Газовые канделябры, классические скульптуры повсюду, публика в изысканных нарядах, бинокли в золотой оправе, обращенные к сцене. Мне сразу захотелось быть на этой сцене и чтобы все взгляды были обращены на меня. Тогда же я твердо заявила маме, что непременно стану актрисой.

— И как она отреагировала?

Копируя англо-ирландский акцент матери, Мэй вошла в образ:

— «Юная леди, вы решительно настроены опозорить свою семью? Актриса — все равно что порочная женщина! Это убьет твоего отца!»

— Если судить по тому, как мастерски ты пародируешь других, стала бы звездой.

— Это ты так считаешь. А маме я с таким же успехом могла сказать, что убегаю с бродячим цирком. В детстве я мечтала и об этом, точно так же, как о службе матросом. Я представляла себя в головном уборе с перьями, скачущей по арене на пони, а вокруг меня тигры прыгают через обручи. Кстати, о пони: давай найдем себе пару лошадок и прокатимся вдоль моря.

— Сейчас? — Моррисон внутренне сжался. — Но в постели так уютно.

— Тогда я поеду одна.

— Ты не должна этого делать. Это неприлично. И небезопасно.

— Тогда езжай со мной.

— Неужели ты не можешь поваляться со мной еще немного?

— А если нас застукают?

— Хм… Кажется, во мне проснулось желание прокатиться верхом.

Глава, в которой мисс Перкинс демонстрирует умение держаться в седле и выясняется, что смысл притчи зависит от того, кто ее рассказывает

Как только mafoo оседлал двух монгольских пони, Мэй указала на резвую гнедую лошадку:

— Этот будет мой.

Мерин прижал к голове уши и не оскалился; приближение Мэй он воспринял без радости. Когда она попыталась погладить его по шее, лошадь резко отпрянула. Моррисон незаметно сделал знак mafoo, чтобы тот привел более послушную особь, но Мэй остановила его, заявив, что ей нравится именно этот экземпляр. Она успокоила мерина нежными словами и поглаживаниями, и вот наконец его уши взметнулись, нижняя губа отвисла и задрожала. Она похлопала его по белой звездочке на лбу, и он обнюхал ее.

— Видишь? Это было несложно, — заметила мисс Перкинс и, прежде чем кто-то из мужчин успел подать ей руку, вспрыгнула в высокое седло и расправила юбки.

Моррисону льстило, что даже животные не остаются равнодушными к ее чарам. Он оседлал второго пони, коренастую гнедую кобылку, mafoo похлопал лошадей по бокам, и они тронулись; Мэй была впереди.

Пока они скакали вдоль Великой стены к морю, с головы девушки послетали заколки, и теперь за ней шлейфом струились длинные волосы. Из-под копыт летел снег.

У Моррисона резко поднялось настроение, в какое-то мгновение он поймал себя на том, что никогда еще не был так счастлив. Ноздри еще хранили запах Мэй, на языке остался вкус ее тела, и конфликты с редакторами, война, идиотизм коллег, миссионеры, его собственное здоровье и приближающаяся старость — все меркло в сравнении с этим. Какие еще брыли? Он едва не рассмеялся вслух, вспомнив вчерашние утренние страдания перед зеркалом.

Спешившись у башни Голова Старого дракона, где стена обрывалась в море, они повели своих взмыленных лошадок вдоль берега по хрустящему заснеженному песку.

— А ты отличная наездница, — сказал Моррисон.

— В Окленде у меня был любимый пони. Такой же гнедой, как и этот, но с белой грудкой и носочками на всех четырех ногах. В молодости я где только на нем не скакала.

— Ты и сейчас молода.

— Да нет, в двадцать шесть это уже не молодость, как говорит моя мама. Она беспокоится, что я останусь старой девой. Ну и что, если так? Это самая большая несправедливость. Мужчины вроде тебя остаются холостяками, не оглядываясь на общественное мнение. Почему женщины не могут жить так же?

Моррисона охватило любопытство. Несмотря на все откровения этой ночи, до него вдруг дошло, что он толком ничего о ней не знает.

— Ты когда-нибудь была помолвлена?

— Три раза.

— Значит, трое счастливчиков…

— Или трое несчастных.

У Моррисона было столько вопросов, что он не знал, с чего начать.

— Тот человек, о котором ты вчера упоминала… ну, на которого я похож… он был твоим женихом?

— Нет. Это другая история… О, Эрнест, видел бы ты сейчас выражение своего лица. Мне снова хочется тебя поцеловать.

Над берегом и холодным серым морем висел густой туман, окутывая пеленой разрушенную цитадель на оконечности стены, их волосы и одежды. Но вот первые лучи солнца робко пробились сквозь дымку, и песчаную кромку лизнули чистые волны. Постепенно проступили контуры осыпающихся, изъеденных пушечными ядрами крепостных стен, а усеивающие отмель темные бесформенные пятна приобрели очертания вулканических глыб.

— И с берега смотреть на гладь воды, и видеть нежные цветков изгибы… — мечтательно произнесла Мэй.

— Теннисон, «Поедатели лотоса». Ты замечательно декламируешь.

Мэй улыбнулась:

— Жаль, папа не слышит. Он всегда упрекал меня в невнимании к учебе. Однажды написал маме: «Будь я дочерью сенатора, я бы куда больше внимания уделял образованию и манерам, а не тряпкам! Характер и образованность — вот что отличает настоящую женщину». О да, и в конце, как обычно, три восклицательных знака. — Она присмотрелась к поверхности стены и попробовала расковырять пальцем одну из множества дырочек. — Что здесь произошло? Откуда все эти дыры? Я представляю себе какую-нибудь грандиозную битву древних воинов в сверкающих шлемах, под яркими шелковыми знаменами войны…

— На самом деле эти следы оставили иностранные войска, которые пришли освобождать осажденный Пекин четыре года назад.

— Какая жалость. — Мэй очертила пальчиком контур пулевого отверстия, и этот жест Моррисон нашел чрезвычайно соблазнительным. — Неужели они не могли освободить всех вас без ущерба для этой древней красавицы?

— Как я уже говорил вчера, иногда военные действия неизбежны и целесообразны. Если бы войска союзников не прорвались к столице, я мог вполне заслуженно удостоиться некролога, хотя бы потому, что был бы мертв. К тому времени мы находились в осаде уже пятьдесят пять дней. Приближающийся грохот орудий был для нас музыкой.

— Я очень рада, что ты остался жив. Но все равно не понимаю, зачем были нужны такие разрушения. Я слышала, что было много пожаров и мародерства со стороны иностранных войск и местных жителей. Бессмысленная жестокость!

Моррисон ответил не сразу, обескураженный ее осведомленностью. Его личное участие в мародерстве, последовавшем после разгрома «боксеров», нельзя было сравнить с тем, что творили другие. Он знал многих иностранных дипломатов, которые грузили награбленным добром целые вагоны, отправляя их в порт. Но и он был небезгрешен. Прихватил же из императорского дворца нефритовый лимон, инкрустированный золотом. И еще кое-что. Впрочем, это была вполне справедливая компенсация за ранение, едва не стоившее ему жизни, и потерю крова в Пекине.

То, о чем Моррисон долгое время старался не думать, вернулось к нему болезненными воспоминаниями. Через две недели после того, как иностранные войска вошли в город, он встретил своего китайского друга, учителя. В глазах китайца была пустота. Русские солдаты изнасиловали его маленькую круглолицую сестренку, шестнадцатилетнюю девочку, которая сочиняла стихи и играла на цитре; мало того что они варварски попользовались ею, так еще оставили, беспомощную, умирать. Семеро его родственников проглотили огромные дозы сырого опиума и тоже легли умирать на землю — это было их коллективное самоубийство в знак протеста против зверств «освободителей». К сожалению, произошедшее осталось без внимания. Моррисон, шокированный таким вандализмом, поносил русских и как армию, и как нацию, пытаясь хоть немного утешить своего друга. Возможно, и британские войска совершали подобные преступления, но он об этом не знал — не хотел знать.