Ксения Медведевич - Кладезь бездны

• Название: Кладезь бездны
• Автор: Ксения Медведевич
• Жанр: Фэнтези

Про карматские земли ходит множество слухов: там, говорят, от нечисти не протолкнуться. А еще там самая плодородная земля - райский сад, да и только. А войско карматов, рассказывают, - неисчислимо. С боями продвигаясь вглубь аль-Ахсы, воины халифа обнаружат, что слухи лгут. Нечисти что-то не видно. Земля - самая обычная. Да и войско карматов вполне исчислимо - у него тройное численное преимущество. Победы добываются ценой тяжелых потерь, враги каждый раз возвращаются с новыми силами, а изматывающий поход вглубь вражеской территории оборачивается кошмаром почище тех, которыми пугали досужие рассказчики. Ко времени, когда нечисть все-таки покажется, люди будут желать лишь одного: пусть этот жуткий сон подойдет к концу. Неважно, какому. От аль-Ахсы нужно срочно проснуться - хотя бы и в смерть. Ибо смерть - лучше того, что встает здесь перед глазами.

---

   - Я... не знаю, со мной ли удача. Никто этого не знает. Это покажет лишь время. Но если нас разгромят в аль-Ахсе, возможности вернуться не будет. Если мы потерпим поражение, халифат рухнет. И ты это знаешь, Тахир, и я это знаю. Еще я знаю, что халиф предпочел бы видеть главнокомандующим тебя.

   Шайтан, откуда он... Впрочем, в голосе нерегиля не слышалось обиды - только равнодушная усталость.

   - Ты говоришь пустое, о Тарик, - вздохнул аль-Мамун. - Я поступаю так, как мне велит долг эмира верующих.

   Нерегиль лишь дернул плечом. И сказал:

   - Так пусть же нас рассудит время, о Тахир. Клянусь: если оплошаю и потерплю поражение - отдам тебе командование.

   Возможно, это будет к лучшему...

   А парс расхохотался:

   - Ты гордец, о Тарик!

   И, неожиданно оборвав смех, сказал:

   - И глупец. Горе тебе! Нет такого военачальника, который не потерпел бы поражения!

   - Я сказал, ты слышал, - отозвался нерегиль.

   Аль-Мамун пожал плечами:

   - Воистину, ты глупец, о Тарик. Как ты мог поклясться такой клятвой? Своими глупыми и опрометчивыми словами ты превратил себя в жеребца, на которого ставят деньги на скачках!

   И махнул рукавом:

   - Однако дело сделано, и пусть Всевышний рассудит ваш спор. Зухайр! - гаркнул халиф, и из темноты тут же возник главный евнух.

   - Возьми побольше стражников и разгони эту толпу!

   - На голове и на глазах, мой повелитель!

   - А вы все, - и аль-Мамун обвел рукой собрание, - отправляйтесь к себе и отдохните то время, что осталось до рассветной молитвы. Я буду вашим предстоятелем во время намаза. А ты, Тарик, - обратился он к вздрогнувшему от неожиданности нерегилю, - как главнокомандующий, тоже обязан присутствовать! Наступает пятница - ты забыл?

   - А ты, случаем, ничего не забыл, Абдаллах? - возмутился Тарик.

   - Нет! Будешь поступать так, как все кафиры на моей службе! Отправишь в масджид своего человека, а сам - в черной одежде! - будешь стоять у ступеней!

   Нерегиль раскрыл было рот - а потом подумал, и закрыл его.

   - То-то же, - сердито буркнул аль-Мамун. - У ступеней будет полно народу - не соскучишься. Все! Расходитесь!

   И тут к нему под локоть сунулся смотритель харима:

   - О повелитель! Ты не изволил выбрать, каких женщин возьмешь с собой в поход...

   - Я велел отослать всех женщин в столицу, о Афли, - аль-Мамун сдерживался из последних сил.

   Одна история с Арвой чего стоила... Нет, конечно, Якзан сразу насмешливо фыркнул в том смысле, что у эмира верующих через девять месяцев родится сын - причем родной. Но Буран жаждала крови, и хорошо, что страшное происшествие на женской половине отвлекло ее от мединки. Арву сегодня утром быстренько собрали и отправили в Ракку под надежной охраной - пусть родит там, а потом, глядишь, Буран подуспокоится и про все забудет.

   Так вот, после истории с Арвой и с гулой аль-Мамун уперся: нет, хватит, харим отправляется в Мадинат-аль-Заура и сидит там под замком, ожидая возвращения своего господина. И Нум тоже пусть сидит в столице - Младший дворец большой, небось все поместятся.

   - О эмир верующих! Следует ли мне понимать тебя так, что ты не возьмешь в поход женщин? Горе нам! Ведь сказано в хадисе...

   - Избавь меня от богословия, о Афли! - гаркнул аль-Мамун и тут же пожалел о своей несдержанности.

   Старый зиндж всего лишь выполнял свой долг. Черное обвисшее лицо горько сморщилось.

   - Прости, о Афли, - тихо извинился халиф. - Купи мне кого-нибудь - с документом об иштибра и надежными рекомендациями.

   - Сколько? Каких? - оживился евнух. - Повелитель желает белых? Смуглых? А может, взять нубийку?

   - Купи берберку, - улыбнулся аль-Мамун. - И мне вполне хватит одной невольницы.

   - Эмир верующих желает девственницу?

   - Нет. Возьми кого-нибудь поопытнее.

   - На голове и на глазах! - обрадовался четкому и ясному приказу евнух.

   И зашаркал шлепанцами прочь, торопясь исполнить распоряжение.

   Аль-Мамун спохватился: тьфу, зачем сказал берберку, они ведь славятся плодовитостью, надо было сказать - таифку, они плохо беременеют, не хватало ему непраздной невольницы в военном походе... Но уж поздно - Афли поднимался по лестнице к внутренним воротам. Берберку так берберку.

   И тут, кладя преграду для дел сиюминутных и глупых, в ночном небе зазвучал призыв муаззина. Подставляя лицо ветру, аль-Мамун улыбнулся.

   И, не глядя по сторонам, пошел в масджид совершать омовение.

2 Берег страха

Побережье аль-Ахсы, месяц или около того спустя

   Со стороны покачивающихся на волнах кораблей неслись нестерпимое зудение раковин и грохот барабанов - наяривали расположившиеся на корме музыканты. Впрочем, какие музыканты - все те же полуголые матросы в одних изарах.

   Бах! Бах! Бах! Ззззззз - иииииии... Раковины, да...

   Правоверные праздновали высадку - и конец морской качке.

   Под сероватым пасмурным небом покачивались мачты и косые реи кораблей - и от этой общей перекошенности и блесткой ряби волн в голове смеркалось.

   - Аллаху акбар! Алла-аааху акбар! - люди, вскидывая сжатые кулаки, шли сразу во все стороны.

   И обнимались, радуясь окончанию пути и твердой земле под ногами. Развевались желтые и белые головные шарфы, блестели острые навершия шлемов. Рвались с древков черные знамена-лива.

   Грохот барабанов многократно усилился - каркуры принялись раскрывать кормовые трюмы. С отчаянным ржанием оттуда прыгали лошади. Барахтаясь и поддавая копытами в мелкой воде, они храпели, закидывали головы - и жалобно ржали. На берегу коней ловили за недоуздки и тут же спутывали.

   Справа погонщик в полосатой джуббе и белой повязке воина веры отчаянно висел на поводе верблюда. Верблюд ревел, пускал слюни - но не желал становиться на колени.

   - Да покарает тебя Всевышний, о враг правоверных! - орал погонщик.

   К нему подбежали и уже втроем принялись дергать за повод. Повинуясь рывкам и ругани, верблюд подломил передние, потом задние ноги. Лег на брюхо и принялся молча жевать губами - ему, похоже, тоже было как-то не по себе. Вокруг трепались под ветром широкие рукава и накидки, бились под порывами концы тюрбанов:

   - Сюда! Несите мешки сюда! - скотину вьючили припасами.

   Кстати, верблюдов каравана наложниц тоже вьючили. Ну и устанавливали на спинах женские носилки. Просторные широкие домики с занавесками смотрелись ярко и празднично под тусклым небом враждебного берега.

   - Только вторую палубу каркура разгружают, - тихо заметила щурившаяся на море Шаадийа.

   Здоровенные пузатые суда все выше поднимали из воды тинистые бока - припасы и оружие спускали в лодки на веревках. Лодочники орали, изо всех сил цепляясь за якорные цепи и сброшенные с борта канаты, каркуры кренились громадными просмоленными бортами. Матросы расконопачивали здоровенные боковые люки, обезьянами раскачиваясь на веревочных лестницах.

   - Я помру щас, о сестрица...

   Мутило. Тошнило. В желудке все исстрадалось.

   - А может - сливку моченую? - с надеждой спросила Шаадийа.

   - Болтать буду-ууут...

   - А поедем - еще больше растрясет, - со знанием дела сказала кахрамана.

   Ну да, она ведь тоже, как оказалась, берберка. Ей ли не знать, как на верблюде раскачиваются - во все стороны, о Всевышний! - женские носилки. Аж занавески до песка свисают, особенно если "домик" широкий. А любимой халифской джарийа именно такой и положен: здоровенный, просторный, с узорчатыми зелеными и красными занавесками из плотной ткани. Кахрамана, кстати, путешествует в таком же почетном сооружении.

   При одной мысли о верблюжьей качке замутило сильнее.

   - Ээээ, - подергала за рукав Шаадийа. - Надо обязательно чё-нить скушать, о сестрица. Сливку. Давай сливку попрошу принести. А, сестренка?

   - Ну давай сливку.

   Сливка, солененькая, это вкусно. Правда вкусно.

   - А ну ты! Эй! Ты! Ты-ты! Я к тебе обращаюсь, паскуда таифская! Слив принеси госпоже Хинд! Как где лежат, о глупая, о ущербная разумом! На блюде под сярпушем лежат, вон на том ковре! Дура дурой, ну дура дурой, штаны свои потеряет, не заметит... - заворчала Шаадийа, устраиваясь сзади на подушке.

   Рабыня подбежала, шлепнулась на колени в жухлую травку. Плюхнула на ковер блюдо:

   - А пожалуйте, госпожа...

   - А плоо-ооов... Зачем плоо-ооов... он же ж в ма-аасле...

   Шаадийа ткнулась звенящим динарами лбом в плечо:

   - Риску тоже покушай. Растрясет, правду, клянусь Всевышним, правду тебе говорю. Растрясет.

   А рабыня - вся такая верткая, темно-смуглая, до глаз в черную абайю замотанная, замурлыкала из-под покрывала:

   - А я вижу, госпоже нездоровится... Сливки моченой хочется... А что ж, от нашего господина, говорят, нынче все беременеют после первой ночи...