Ромен Гари - Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

• Название: Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)
• Автор: Ромен Гари
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-431-6

«Прямой рейс к Аллаху» Рене Девиля и «Головы Стефани» Шатана Богата — кто эти люди и что общего между этими книгами? Под такими названиями и псевдонимами в США и во Франции был издан один и тот же роман великого мистификатора, знаменитого французского писателя Ромена Гари.

«Прямой рейс к Аллаху», несомненно, навеянный очередным обострением ситуации в Персидском заливе, можно было бы назвать «сатирико-политическим триллером»: терроризм и шпионаж, торговля оружием и нефтяной бизнес, невидимая борьба сверхдержав за сферы влияния, восточная экзотика в плохом и хорошем смысле — для главной героини, нью-йоркской фотомодели Стефани, все это только фон для фотосессии. Но лишь поначалу…

На русском языке роман публикуется впервые.

---

Он сделал паузу.

— Вы не согласитесь посетить мой дворец? — спросил он. — Власти не против того, чтобы я принимал гостей, при условии, разумеется, что их поставят об этом в известность.

Он посмотрел на Стефани с немой мольбой.

— Не сегодня, — мягко сказала Стефани. — У меня совсем нет сил. А вот завтра с удовольствием. Это далеко?

— Три часа езды, не больше. По хорошей дороге. Сначала в горы, потом через пустыню. Я пришлю за вами машину в полдень.

Он улыбался. Эту улыбку хотелось потрогать кончиками пальцев. Она же довольствовалась тем, что взяла из корзинки персик и мягко вонзила в плод зубы.

— Я так счастлив, что вы согласились, мисс Хедрикс. В первый раз я увидел ваши фотографии в двенадцать лет, я был почти ребенок. Я никогда не переставал вас коллекционировать. Для меня вы на самом первом месте, перед Кэрол Ломбард.[22] Кэрол Ломбард идет сразу после вас в списке моих симпатий. Или вернее, она на третьем месте. Сначала вы, затем никого, и затем Кэрол Ломбард…

Стефани рассмеялась. Ей захотелось встать и поцеловать его, но не следовало забывать, что они на Востоке и что здесь не обмениваются поцелуями в щеку как на Манхеттене или на авеню Монтень.[23] Она вытерла капельку персикового сока с уголка губ.

— Какой чудесный комплимент, Али…

— Это не комплимент, — произнес Али Рахман, и его лицо погрустнело. — Это правда. Я буду так счастлив принять вас у себя во дворце. После вашего отъезда я больше никогда не буду одинок. Воспоминание о вас составит мне компанию…

Он помолчал, пристально глядя на Стефани с пылкостью и самоотречением, какие могут подарить вам лишь очень юные существа — щенки и дети, затем слегка поклонился и вернулся за свой столик.

— Вау, — произнесла Стефани, глубоко вдыхая. — Надеюсь, он никогда не объявится в Нью-Йорке или Париже. Будет нестерпимо жаль, если он станет еще одним плейбоем королевских кровей, чья жизнь — это «феррари», ночные клубы, Сен-Тропе и Сен-Мориц. Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее и чище…

Бобо был в восторге.

— Самое главное, дорогуша, завтра я наделаю таких твоих снимков с этим маленьким принцем, что все мои коллеги ошалеют от зависти. Мы возьмем с собой всю коллекцию и попросим его надеть костюм магараджи, или эмира, или имама, ну в общем, все его барахло, с жемчугами, бриллиантами и рубинами, а ты в своем прозрачном «лунном свете», с феерическими вуалями из росы… Запад и Восток, Сен-Лоран, Шанель и сказочные дворцы… Ах, черт! Да я тебе такое устрою, крошка…

Они узнали, что нужно попросить разрешение у властей, так как при визитах к маленькому принцу требовалось, как смущенно выразился представитель министерства внутренних дел, помнить о «соображениях безопасности». Впрочем, разрешение было незамедлительно выдано с самыми любезными улыбками. «Мисс Хедрикс, вы можете ехать, куда хотите, смотреть, что пожелаете, это свободная страна… Мы лишь заботимся о вашем удобстве».

Чиновник, подписавший разрешение, носил португальскую фамилию, Стефани он показался типичным индийцем, хотя глаза у него были китайские. Смешение рас и их разнообразие достигали в Хаддане своеобразного совершенства. Казалось, что это лабораторная пробирка, в которой мир ищет свое будущее лицо.

Чиновник проводил Стефани до дверей, и было очевидно, что он с радостью проводил бы ее и еще дальше. Все они здесь были неисправимыми мачо.

4

«Серебряное облако»,[24] длинный «роллс-ройс» стального цвета, прибыл за ними в «Метрополь» в полдень, и они двинулись в путь по горной дороге, по обеим сторонам которой тянулись скалы и пропасти, а за каждым поворотом поджидали густые заросли пальм, сгрудившихся вокруг колодцев среди серых и черных базальтовых плит. Дальше началось однообразие пустыни с ее палящим дневным жаром; Стефани задернула занавески, чтобы защитить глаза от солнечной агрессии.

В «роллс-ройсе» работал кондиционер, и контраст между жарой снаружи и прохладой внутри успокаивал нервы; настроение у всех было доброжелательное. Бобо храпел, Массимо крайне внимательно изучал журнал мужской моды, без конца возвращаясь к собственной фотографии, на которой он рекламировал брюки дорогой марки. Дорога заняла вовсе не три часа, как говорил Али Рахман, а четыре. Стефани однако не жалела о своем решении. Цвет гор менялся, переходя от охры к зеленому и от черного к серому, водопады и пропасти напоминали индийскую роспись по шелку, на которой отшельники идут к тайной пещере, где взорам их явится Будда. Встречались караваны верблюдов — казалось, что они, как и все караваны, нагружены золотом и пряностями, — и белые всадники в развевающихся одеждах, как будто только что выстиранных служанками Навсикаи…[25]

Пустыня возникла внезапно, суровая и чистая, как ислам и райские клинки, о которых говорит пророк. Здесь были барханы мягкого женственного цвета и рыжеватые барханы, на которых, казалось, вот-вот появится лев; стада пальм склоняли длинные жирафьи шеи под тяжестью зеленых фиников, над невидимой добычей кружили ястребы. Наконец, когда «роллс-ройс» взобрался на последнюю окаменевшую волну того, что двести тысяч лет тому назад было потоком лавы, они увидели оазис Сиди-Барани и — среди сочной сверкающей зелени — дворец, тут же заставивший их вспомнить о Тадж-Махале, с его куполом и белыми башнями. Вокруг росли королевские манговые деревья — кроны их поднимались до самой крыши. Они пересекли сад, где на ветках восседало множество павлинов, горлиц и серых обезьянок — их хватило бы, чтобы успокоить персидских и индийских миниатюристов относительно вечности их излюбленного сюжета… Династия Рахманов была иранского происхождения, но это место напоминало одновременно и Индию, и Аравию, и Джайпур, и Исфахан. Погружение в зелень после суровой сухости скал и песков стало для Стефани одним из лучших воспоминаний о Хаддане. Как если бы поэмы Хафиза и Омара Хайяма воплотились в жизнь прямо у нее на глазах.

Юный принц сбежал по ступенькам лестницы и приветствовал Стефани с ребяческим восторгом. Он взял гостью за руку, как будто боялся ее потерять: судя по всему, он много мечтал и знал, насколько хрупкими бывают мечты. На секунду Стефани показалось, что сейчас он начнет показывать ей свои игрушки. Что, впрочем, Али Рахман и сделал: он отвел ее в зверинец, где жили львы, подарок императора Эфиопии его отцу, и стояли клетки с экзотическими птицами: каждый взлет их был взрывом красок. С ними соседствовали песчаные лисы и летучие обезьяны — уши у них были больше черных мордочек, взгляд был удивительным, страстным и жадным, как у влюбленных женщин. Привезенные из Японии золотые карпы сладострастно взмахивали плавниками среди актиний, без которых, уверил ее принц, они не могут обходиться — умирают от горя, стоит их разлучить с этими подругами…

— Надеюсь, что власти позаботятся о моих животных, — сказал Али. — Так как очень скоро мне придется покинуть дворец. Правительственным декретом он отдан народу. Это совершенно правильно. Здесь устроят музей. Я теперь такой же гражданин, как и все. Трудящиеся будут приезжать сюда на отдых… Добро пожаловать. Я порекомендовал организовать на будущий год музыкальный фестиваль…

— Это позор, — пробурчал Бобо. — Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь разделался с «народом» раз и навсегда. Хватит уже. Народ… Народ — это тяжелая работа, пот, слезы… Просто отвратительно. Карл Маркс сказал, что есть «природная несовместимость между народом и красотой».

— Он никогда не говорил ничего подобного, — проворчала Стефани.

— А ты, красавица, страдаешь пуританством и интегризмом, что означает, что для тебя народ — это тело Господне. Ты падаешь перед ним на колени, ты его почитаешь, ты возжигаешь ему свечи. Народ стал Иисусом Христом, он последний крик этой моды, моды на Иисуса и пасхального агнца, на тело Господне и почитание Святого Креста в форме серпа и молота. Я жду, что со дня на день увижу религиозную церемонию, во время которой профсоюзные вожди придут мыть ноги рабочему… Она уже у нас на носу, если так можно выразиться… Где вы планируете жить, принц? В Швейцарии? Как правило, «бывшие» всегда выбирают Швейцарию.

Али Рахман улыбнулся.

— Вовсе нет. Я, возможно, поеду в Англию и буду там изучать новые методы ирригации пустыни, но я, конечно же, вернусь сюда, чтобы служить своей стране как обыкновенное частное лицо. Я, знаете ли, всем сердцем разделяю новые идеи. Я за демократию…

Стефани взглянула на него с жалостью. Бедняжка. Он так отчаянно старается не отставать от жизни… Но если судить по серьезности, вернее, по печали в его красивом взоре, не все идет так уж гладко. Чувствуется, что под английским блейзером продолжает жить принц древних империй…

Он показал им дворец. Несмотря на атмосферу выставленного на продажу дома, и на «тронный зал», где трон, викторианское кресло из красного плюша, неумолимо напоминал об английских ягодицах и Артиллери-мэншенз,[26] искусство Омейядов[27] проявлялось то здесь, то там в красоте мозаик, гармоничных пропорциях, коврах, а главное, в том необыкновенном архитектурном чутье, позволявшем повсюду отыскивать прохладу и тень, которое эти сыны пустыни донесли до Гранады. Во дворце было слишком много подушек, а стулья и кресла выглядели неуместным вторжением в образ жизни, веками не знавший им применения. Повсюду стояли очень красивые сундуки, хранившие, наверное, настоящие сокровища, по стенам вились восхитительные по изяществу и цвету мозаичные надписи, а в мебели, привезенной с Запада, чувствовался кричащий дурной вкус выскочки. Но от чего у Стефани перехватило дух и что наполнило ее одновременно и восторгом и страхом, так это оружейный зал.