Кеннет Морган (ред.) - История великобритании

• Название: История великобритании
• Автор: Кеннет Морган (ред.)
• Издательство: Весь мир
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-7777-0326-2

Оксфордская "История Великобритании", подготовленная группой авторов во главе с выдающимся историком Кеннетом Морганом, относится к числу лучших примеров современной британской историографии. Масса интересных, порой малоизвестных фактов позволит российским читателям лучше представить себе сложные перипетии этнического, государственного и культурного развития народов, населявших и населяющих территорию сегодняшнего Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, на протяжении огромного исторического периода - от римского завоевания до 90-х годов XX в.

На русский язык книга переведена впервые.

Увлекательное изложение позволяет адресовать издание не только профессиональным историкам и учащейся молодежи, но и широким кругам читателей.

---

Количество источников минеральных вод, разумеется, было ограниченным, однако сколько угодно было другого ценного продукта морской воды. В данном отношении, как и в случае с минеральными источниками, должная связь здоровья и отдыха была установлена при сотрудничестве с медиками, которые поспешили засвидетельствовать бесчисленные полезные свойства соленой воды и морского воздуха. Брайтон до 90-х годов не отличался сколько-нибудь значительными размерами. Но создание приморских курортов началось задолго до этого. «Трактат об использовании морской воды при болезнях гланд» доктора Рассела, опубликованный в 1749 г., оказал важное влияние на этот процесс. Город Уэймут, который широко рекламировал высокое содержание минеральных солей в воде Ла-Манша, к 1780 г. уже был процветающим курортом. Маргит и Рамсгит, куда можно было легко попасть из Лондона, начали развиваться даже раньше и выступали с более изощренными и разнообразными предложениями. Город Скарборо на побережье Йоркшира был развит в неменьшей степени. Несомненно, что медицинский компонент в этих предприятиях был важен. Но нетрудно заметить, что главная движущая сила подпитывалась куда более приземленными социальными потребностями. Между светским обществом, с его ритуальным разделением года на сезоны, ориентированным на Двор распорядком дня, и презираемыми этим обществом ярмарками и праздниками низших слоев зияла пустота, которую новые места отдыха заполнили с громадным успехом и выгодой. Преимущественно они предназначались для среднего класса, являя собой городскую жизнь, временно перемещенную в новую обстановку, – буржуазный эквивалент аристократического отъезда в загородную резиденцию. В основе их стремительного развития лежала широко ощущаемая потребность в создании видов отдыха, предназначенных именно для среднего класса. Использование системы вступительных взносов и сборов по подписке гарантировало респектабельность компании и благопристойную атмосферу богатства. Такое гибкое, но в то же время надежное окружение было особенно важно для женщин, которые в некотором смысле больше всех выиграли от установления новых стандартов достатка. Задолго до появления курортов их особенность была в полной мере выражена в том, что Дефо называл «новой модой собираться в ассамблеях». Ассамблеи, где танцевали, играли в карты, проводили чаепития и просто общались, в середине столетия стали повсеместным явлением. Даже во многих небольших городах они брали на себя различные функции, начиная от таких практичных, как брачный рынок, и заканчивая такими случайными, как распространение сельских сплетен. В более крупных городах в зданиях ассамблей могла находить видимое выражение гражданская гордость; в Норидже замечательные театр и зал для ассамблей, построенные в 50-х годах XVIII в., были спроектированы местным архитектором Томасом Айвори. Они были воздвигнуты примерно в то же время, что и новые великолепные диссентерские церкви, – отнюдь не неуместная демонстрация социальной связи между религией и отдыхом. Множество тех, кто чуть ли не ежедневно платил за вход на «рауты» в ассамблее, по воскресеньям направлялись на церковную службу.

Было бы крайне неосторожным шагом насильственным образом подводить под единый знаменатель все разнообразие культурных процессов того сложного времени. Однако мало сомнений в том, что господствующий тон в искусстве середины георгианской эпохи был тесно связан с потребностями многочисленного, богатого и амбициозного среднего класса. Это не было простым отступлением от канонов строгого аристократического классицизма к буржуазному романтизму. Скорее сама классическая традиция продолжала подвергаться интерпретации, как это делалось на протяжении жизни многих поколений со времен Возрождения. Однако в повсеместно распространенных каминах Адама и керамике Веджвуда чувствовался совершенно новый и даже антиаристократический дух. Триумф классицистического искусства был триумфом элиты, данное искусство в первую очередь и предназначалось для элиты. Упорядоченность структуры и формы служила отличительным признаком искусства начала XVIII в., и изощренность его классического содержания служила ключом к его пониманию. Сатиры в духе Горация, написанные Поупом, проекты Берлингтона в стиле Палладио, а также застывшее в своих правильных формах декоративное садоводство, являющееся излюбленным для таких классицистов, как Уильям Кент, принадлежали к одному и тому же миру. Однако двадцать лет спустя лишь немногие прагматично настроенные представители среднего класса, получившие соответствующее образование, смогли бы по достоинству оценить лингвистические нюансы; еще меньшее число таких людей могло бы соотнести себя с венецианским Возрождением. Наоборот, культурные достижения середины столетия не требовали ни изощренности, ни утонченности. Декоративное садоводство, рекламируемое Уильямом Шенстоуном, и в еще большей степени мода на «естественный» ландшафт, эксплуатируемая Брауном, являли собой разрыв с увлечением классическими имитациями и аллюзиями, которыми было отмечено начало XVIII в. Абсолютно то же самое можно сказать и о новой литературе того времени. О специфически буржуазной природе романа, как в его авантюрной, так и в пуританской форме, уже много сказано. Иногда, как, например, в желчных изображениях распутных аристократов в романах Ричардсона «Памела» и «Кларисса», она выпячена почти в болезненной форме. В других случаях, как в приключенческих рассказах Смоллетта и Филдинга, она принимает форму моралистического интереса к жизни низшего и среднего слоев. Так или иначе, эти тенденции встретились, и в 60-х годах состоялся настоящий триумф сентиментализма, в котором они нашли свое наиболее характерное выражение. Действие «Тристрама Шенди» Лоренса Стерна происходит как во дворцах, так и в гостиных, а сам роман обращается и к плутократам, и к торговцам. Однако широко распространенный энтузиазм по отношению к сентименталистскому направлению не должен заслонять от нас его скрытое значение как выражения ценностей и взглядов среднего класса. Сентиментализм в вымысле довел до совершенства то, что богатство предпринимательской Англии воплощало в реальности, а именно усвоение светскости обществом потребления. Сентиментализм сделал «естественный» вкус, вкус добродетельного человека, вне зависимости от его воспитания и происхождения, настоящим критерием благородства. Он также усилил домашнюю мораль среднего класса, с ее акцентом на семейную жизнь, и приверженность кальвинистским представлениям о добродетели в противовес героическим, но в то же время иерархическим понятиям о личной чести. После смерти Георга II в 1760 г. новые король и королева стали в целом подходящими символами таких идеалов, привнося в светское общество чуть ли не викторианскую атмосферу. Таким образом, они всего лишь честно отражали нравы многих своих подданных. Раньше представители среднего класса просто-напросто подражали тем, кто стоял выше их на социальной лестнице. Теперь в этом не было нужды, по крайней мере в теории. Манеры поведения в «прекрасном новом мире» не нужно было ни у кого занимать, и «человек чувства», как герой одноименной и влиятельной книги Макензи, фактически стоял вне классов.

Если культура среднего класса была сентиментальной, то одновременно она была отмечена определенной обособленностью от остального мира, смягчаемой только стремлением самих художников демонстрировать свою открытость внешним влияниям. Но деятельность законодателей стиля в этом отношении может отчасти вводить в заблуждение. Сэр Джошуа Рейнолдс, признанный маэстро английского искусства периода нового правления, сознательно апеллировал к образам континентальной Европы и видел себя в качестве выразителя более высоких традиций европейского искусства для малообразованной, но отзывчивой публики. Однако у себя на родине он в известном смысле воплотил множество новых тенденций. Рейнолдс, как и его коллеги Хейман и Гейнсборо, зависел от новых богачей в той же мере, как и от более аристократических заказчиков. Кроме того, его влияние четко отражало одновременно и национальную энергию, и стремление к профессиональной организованности, которыми был отмечен тот период. Королевская академия, созданная в 1768 г., на одном уровне являла собой представительную ассоциацию художников, сравнимую с другими профессиональными союзами, которые стали создаваться врачами и юристами. На другом уровне она привела к небывалому подъему мощного национального искусства, о котором говорил Хогарт, так его и не увидевший. Нельзя сказать, что иностранное влияние было незначительным как в этой, так и в иных областях культуры. Ангелика Кауфман была самым популярным декоратором модного Лондона, Иоганн Зоффани – одним успешнейших портретистов. Но ни один из них не играл той роли, которую иностранцы играли еще в начале века. Среди них не было ни Веррио, доминировавшего в оформительском искусстве, ни Хандела, возвышавшегося над английскими музыкантами, ни Рюсбрака или Рубийяка, определивших пути развития монументальной скульптуры. Их место занял Адамс, украшавший дом англичанина, Берни или Бойс, развивавшие его слух, Уилтон, запечатлевавший его в памяти после смерти.