Владимир Короленко - Том 8. Статьи, рецензии, очерки

• Название: Том 8. Статьи, рецензии, очерки
• Автор: Владимир Короленко
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1954

Восьмой том составляют литературно-критические статьи и воспоминания, рецензии и литературные заметки, исторические очерки.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Означенное преступление предусмотрено 128 ст. Угол. улож.

Вследствие этого и на основании 2 п. 1032 Уст. угол. судопр., названный Короленко подлежит суду С.-Петербургской судебной палаты с участием сословных представителей.»

Заседание судебной палаты 27 ноября происходило под председательством старшего председателя сенатора Н. С. Крашенинникова.

Обвинял тов. прокурора г. Сергеев. Защищал подсудимого Короленко присяжный поверенный О. О. Грузенберг.

На вопрос о виновности В. Г. Короленко ответил отрицательно. Факт распространения февральской книжки журнала со статьей Л. Н. Толстого признал.

Судебное следствие ограничилось просьбой защитника приобщить к делу недавно вышедший труд великого князя Николая Михайловича об императоре Александре I и просьбой подсудимого о разрешении ссылаться на номер 213 газеты «Русские ведомости» со статьей проф. Кизеветтера, а также на брошюру госпожи Т. Богданович «Александр I».

Затем начались прения сторон.

Обвинитель, товарищ прокурора г. Сергеев, начал с заявления, что из формулы «дерзостное неуважение к верховной власти» он готов в данном случае исключить эпитет «дерзостное» и будет говорить только о неуважении. Этим, однако, не исключается состав преступления: по сенатскому разъяснению, всякое неуважение должно считаться дерзновенным, независимо от формы, раз оно направлено к верховной власти. Форма может лишь усилить степень преступности.

Затем обвинитель шаг за шагом развивает положения обвинительного акта. Касаясь прежде всего личности, от имени которой ведется рассказ, находит неудачным самый прием Толстого: старец Федор Кузьмич, с точки зрения закона, представляется бродягой; с общечеловеческой точки зрения — это молчальник, ушедший в себя, отрекшийся от прошлого. Таким людям менее всего свойственно писать воспоминания и записки. Старец, разумеется, и не оставил никаких записок. То, что напечатано в «Русском богатстве» от его имени, писано другим старцем Л. Н. Толстым, и не в 1864 году, а гораздо позже, в 1905 году. «Записки» представляют поэтому не художественное изображение отшельника, а взгляд самого Толстого, как известно, отрицавшего государственность. Это именно он судит Александра I с своей точки зрения. Это произведение не художника, дающего собирательное лицо, а моралиста, изрекающего суровый приговор над данной исторической личностью.

Обвинитель находит, что редактор «Русского богатства» должен чувствовать эту разницу, так как сам является художником. После нескольких лестных слов по адресу В. Г. Короленко, как художника, обвинитель находит, что — «в напечатанном им произведении Толстого, говорящем об определенном лице — лицо это выставлено тенденциозно и односторонне, только с дурной стороны».

Затем обвинитель касается изображения императрицы Екатерины, от которой, по словам записок, шел дурной запах, и императора Александра, который называется «величайшим преступником» за то, что осуществлял верховную власть. Затем, останавливаясь подробнее на периоде, начинающемся словами: «Тот, кто не имел несчастье родиться в царской семье», обвинитель видит здесь несомненное неуважение к верховной власти в виде осуждения тех условий, в которых воспитываются ее будущие носители. «Кто мог бы, — спрашивает обвинитель дальше, — остаться спокойным, если бы об его отце написали, что он завладел достоянием деда путем насилия!..» Обвинитель предвидит, что защита будет ссылаться на исторический труд одного из членов царственной семьи, великого князя Николая Михайловича. Но судьи примут в соображение, что это, во-первых, солидная научная работа, где одинаково находят освещение и отрицательные, и положительные стороны личности императора Александра I… И, во-вторых, всегда легче услышать такие отзывы от человека близкого. То, что можно выслушать от близкого, мы сочтем неуместным и неуважительным в устах стороннего, чужого человека.

Взвесив все эти данные, — обвинитель кончает заявлением, что он поддерживает в полной мере обвинение, предъявленное В. Г. Короленко, как редактору «Русского богатства».

Защитник О. О. Грузенберг — начинает свою речь с заявления, что те минуты внимания, на которые он вправе рассчитывать, он не хотел бы тратить на полемику с представителем обвинения.

— У меня, — говорит О. О. Грузенберг, — впереди серьезная работа, — и я не могу долго останавливаться на счетах с рассуждениями о том, что Толстой и Короленко неверно понимают задачи художественного творчества, что понятие исторического романа не допускает того, что допустил Толстой.

Все эти критические суждения такой же ценности, как и юридические доводы прокурора о том, что Толстой, в порицание существующего в России образа правления, позволяет себе утверждать, что от Екатерины Великой скверно пахло.

Но не разрешит ли господин прокурор моего недоумения? Если утверждение Толстого, что от Екатерины Великой скверно пахло, составляет порицание существующего в России образа правления, то не надо ли отнести к восхвалению существующего образа правления уверение Толстого, что Александр I был красив, изящен и всегда благоухал? Я думаю, что на этом мы можем примириться и отдать Толстому и Короленко всю ту серьезность, которую они вправе от нас требовать.

Император Александр I, Александр Благословенный, монарх неограниченный, баловень судьбы, спаситель Европы!.. И рядом с ним — и он сам в нем — бродяга Федор Кузьмич, наказанный розгами за бродяжество и живущий из милости на заимке сибирского купца Хромова. Великая, чисто русская легенда, — легенда, в которую одинаково любовно поверили и верхи России, и самые глубокие ее низы. В нее, легенду эту, верили и в семье государя Александра III, ее много десятков лет лелеяли и чтили и солдаты, и мастеровые, и простые крестьяне. Народ хотел верить и горячо верил, что в едином образе сочетался могущественнейший из царей и бесправнейший из его бесправных подданных. Для интеллигенции, для высших кругов в Федоре Кузьмиче воплотилась идея искупления государем того великого греха, который не должен быть никому прощен, греха убийства или причастности к нему. И эта легенда смирения, искупления так близка, так родственна совестливой русской душе!.. Да, это — правда: у Толстого Александр I говорит: «я — величайший преступник». Но таким он был, таким его признает и русская история, сказавшая в прекрасном труде по этому вопросу великого князя Николая Михайловича свое решающее, свое окончательное слово.

Затем присяжный поверенный О. О. Грузенберг шаг за шагом разбирает инкриминируемые прокуратурою места произведения Толстого и, сопоставляя их с соответственными выдержками из трудов вел. князя Николая Михайловича и проф. Шильдера, доказывает полную правдивость и историческую их точность. Останавливаясь на наиболее опасном пункте обвинения, а именно на словах Л. Н. Толстого: «Людям, не имевшим несчастья родиться в царской семье, трудно представить себе всю ту извращенность взгляда на людей» и т. д., защитник объясняет, что здесь имеется в виду не раз навсегда установленные неизменные условия воспитания в России, а лишь те условия воспитания в России, которые царили в конце XVIII века при дворах Екатерины II и Павла. Путем исторических справок защитник доказывает, что условия эти должны были выработать в воспитанниках полное неуважение к человеческой личности и достоинству.

— И если можно простить обвинительной власти все ее ошибки и отклонения от текста Толстого, обусловившие целый ряд неосновательных обвинений, то нельзя без боли и досады пройти мимо полного извращения одной из глубочайших мыслей Толстого «о желаниях царей», столь же бессильных, суетных и тщетных, как и всякое человеческое желание. Описав вечные желания Александра I, его желания победы над Наполеоном, желания видеть Европу преклоненной, Толстой говорит: «И мне пришло в голову, что если вся жизнь в зарождении желаний и радость жизни в исполнении их, то нет ли такого желания, которое свойственно бы было человеку, всякому человеку, всегда, и всегда исполнялось бы, или скорее приближалось к исполнению. И мне ясно стало, что это было бы так для человека, который желал бы смерти. Вся жизнь его была бы приближением к исполнению этого желания, и желание это наверное исполнилось бы». И вот это единое не обманывающее человека желание, о котором так давно и долго думал Толстой, прокуратура сводит к какой-то политической бутаде. Неужели прокуратура не знает дивных слов Толстого в письме от 2 сентября 1907 года к вел. князю Николаю Михайловичу? Благодаря его за присылку исторических его трудов об Александре, Лев Николаевич писал: «Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Кузьмича, — легенда останется во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалею: прелестный образ». И к этой пленительной легенде, легенде искупления царем своего греха ценою самоотречения и покаяния, решаются подойти с уголовным уложением и карою… Так и хочется сказать г. прокурору в ответ на обвинение словами Акима из «Власти тьмы»: «Тут, тае, божье дело идет, кается человек, значит… А ты, тае, ахту»… то есть в данном случае — «обвинительную ахту»…