Сергей Есин - Дневник. 2009 год.

• Название: Дневник. 2009 год.
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Я давно заметил, что я человек долга. Так жалко Любовь Михайловну, которая договорилась, что я пойду в театр Пушкина на спектакль «Офис», но два дня назад позвонила Галина Александровна Ореханова – 21-го в театре у Т. В. Дорониной премьера, которой я давно ждал и даже боялся – «Мастер и Маргарита» в постановке Валеры Беляковича. Я уже было стал отговариваться, что приду в следующий раз, но Галина Александровна сказала, что на этот раз сам Белякович выйдет на сцену в роли Воланда. Предупредить Любовь Михайловну я уже не мог.

До похода в театр, почти как обычно, пошел с Юрием Ивановичем, – мне еще предстояло дать интервью Русскому телевидению. Грядет день рождения Ленина, и, как обычно, в это время все вспоминают, что я единственный автор романа о Ленине, написанного после перестройки. Неожиданность момента заключается в том, что никто этого романа не читал, и в соответствии с наплывом времени предполагают, что роман вполне в духе эпохи, а точнее, в духе покойного Волкогонова. Так и тут, мне задали три вопроса и на все три, как я понимал, почти издеваясь над корреспондентом, он не получал искомого, вернее, подходящего к современной идеологии, ответа. Дескать, Ленин превратился в миф, а разве Александр Македонский и Иван Грозный не мифы? Но в мифы переходит далеко не каждый деятель. Поговорили о красном терроре. А разве не было белого? Разве перемена формации, при которой происходит депопуляция народа, не террор? А разве не существует экономического террора? И так далее.

Теперь о «Мастере». Собственно, почти впервые я вижу МХАТ им. Горького не только полным, а буквально набитым. Посадили нас с Юрием Ивановичем в первый ряд. На этот раз я цветов не брал, а приготовил с подарочной надписью для Беляковича свою новую книжку. Так потом с первого же ряда ему ее и вручил.

Я ведь так долго живу, что помню и спектакль Любимова с чуть обнаженной Маргаритой, качающейся на часовом маятнике. Это, к сожалению, все, что я помню. Начался спектакль так, что я немножко заволновался. На сцене на каких-то цепях висели листы тонкого белого металла. Ну вот, опять у Валеры какие-то металлические конструкции, как в его спектакле по Островскому. Но погас свет, и на этих листах высветился почерк Булгакова, а сами листы превратились в листы рукописи, парящие в темном небе. Ну да, как бы рукописями Булгакова был оформлен спектакль и в театре Гоголя. Но вот из-за этого металла с грохотом и звоном появилась свита, спектакль начался. Совершенно неожиданным, а не привычным сухим джентльменом, вышел Воланд у Кабанова. Это было мгновенное разочарование, что не играет сам Белякович. Но и Кабанов творит что-то необыкновенное по отдаче и характеру. Здесь я опять засомневался, но немедленно понял, здесь нет стремления, булгаковский текст полностью перевести в сценическое действие – другая художественная эстетика. Огромные куски текста, будто в радиопередаче, были просто произнесены. Это был дерзкий, но вполне удавшийся замысел. Первое действие шло два с половиной часа. Практически зал выслушал почти полный текст романа. Это, по крайней мере, серьезнее того, что на телевидении показал нам Бортко. Об отдельных сценах: в ресторане (я сразу подумал о минувшем съезде кинематографистов) бал, на Патриарших прудах я уже и не говорю…

22 апреля, среда. После вчерашнего спектакля и празднества спал, как всегда плохо, а тут еще пришлось вставать чуть ли не в шесть. Несколько дней назад по наводке Надежды Васильевны договорился с агрономом, который обрезает деревья. Сад у меня совсем пришел в упадок, несмотря на то, что я и сам кое-что подрезал, все заросло и не плодоносит. Но дело даже не в плодоношении, а в ощущении порядка. Утром около восьми встретился около метро с Юрой, молодым парнем, который, видимо, сколотил бригаду и вот теперь ездит по весне по участкам. Расценки довольно весомые: семьсот рублей за старую яблоню, их у меня штук десять.

Юра парень славный, оборудование, включая «садовую» бензопилу, которой можно работать одной рукой, у него с собой в рюкзаке. Вполне спортивный, рабочая одежда тоже в рюкзаке, я его даже и не признал, когда встречал. По специальности он агроном, кажется, даже в Тимирязевке и работает, но сколотил – он за главного, – бригаду и теперь ездит по всему Подмосковью.

Доехали в разговорах быстро, зарабатывает он, видимо, хорошо, есть машина, но из той породы русских людей, который не может согласиться с существующим порядком. Поговорили о богатстве, о насилии над русскими, о так называемом русском фашизме. Кстати, любопытный знак, вчера днем, между прочим, перемолвились с Женей Сидоровым, он рассказал, что в центре Ролана Быкова был намечен к показу фильм, который чуть ли так и не назывался – «Русский фашизм», но, по словам Жени, «скинхеды» окружили толпою дом, и показ не состоялся. Русский националист – для меня понятие не бранное.

Как только приехал в Обнинск, раздался звонок Лени Колпакова: умер Глоцарь и сегодня с ним прощаются в Доме литераторов. К сожалению, я уже подъехать не смогу. Лег в ночь на 19-е в постель и не проснулся. Под Пасху. А потом опять новый звонок: на этот раз Саша Колесников, он, как и я, в разных комиссиях, не забыл ли я, что мы сегодня с ним идем на «Горе от ума» у Любимова? Мы рабы нашей мобильной связи. Конечно, забыл, но обязательно пойду: во-первых, это новый спектакль, который Любимов подготовил к своему 90-летию, во-вторых, срабатывает интуиция, что надо себя пересилить, с чем-то я там встречусь любопытным.

Пишу все это на даче. Вчера вечером прочел, что Михаил Кузмин обладал редкой способностью работать везде. Я вот тоже последнее время вожу с собою компьютер. Юра, я слышу с террасы, режет яблони. Все это продолжается часа два, потом он полез замазывать какой-то пастой сверкающие первозданной свежестью срезы на яблонях. Я уже начинаю греть чай. Посчитали расходы – 5 тысяч рублей. На участке осталась целая гора толстых и тонких веток. Убирать ничего не стал, да я бы и не смог. Как удивительно я приноравливаюсь к старости, начал на нее ссылаться. В пятницу или субботу приедет Витя и все уберет.

Но какая же у меня неуемная жадность и к людям, и к стремлению докопаться через них до постулатов устройства нашего отечества. Во всем этом есть какое-то нездоровье, пусть даже будет плохо, но по-моему. Но, к сожалению, многое так и получается.

На обратном пути опять два часа сладкого разговора с новым человеком. Я расспрашиваю Юру о садоводстве, о том, как ухаживать за яблонями, он охотно со мною делится знаниями. В том числе и о голландском методе выращивания растений в теплицах. Там все чисто, вместо грядок лотки, куда укладывают пластмассовые мешки с земельной смесью. В каждый такой мешок помещают по росточку: готовая качественная земля, нет сорняков, удобно поливать и подкармливать. В этом году, может быть, проведу запланированный ремонт теплицы. На следующий, е. б. ж., так и посажу. Пока все подоконники у меня заставлены горшочками с рассадой. Потом говорим с Юрой о сельском хозяйстве, вернее, о его краже, о стремлении подогнать все к какому-то термину, например, – ферма. Я полагаю, что «ферма» не потому, что есть понимание, что это такое, а лишь бы что-то новое и не колхоз, который по сути (особенно совхоз) и был фермой с грабительской системой оплаты. В разговоре вплыла и Тимирязевская академия, в которой сейчас новый ректор. Здесь так же, как и в МГУ, который уступил территорию возле метро под жилой квартал, шла активная распродажа учебных хозяйств, участков, опытных полей. Всего, что было мне рассказано, я даже и не решаюсь вставлять в дневник. А какие защиты, какие доктора и какие доценты!

Почти не отдохнувши, еду на Таганку. День сегодня начался с шести. Как меняется восприятие и как быстро угасают когда-то звонкие кумиры. Уже фойе театра с портретами, как талисман, Высоцкого и большим количеством разных скульптур, хотя и знаковых, с горящими на трех роялях в белых чехлах свечами, с необычной керамической люстрой наверху, все это кажется мне уже давно отжившим, даже провинциальным. Впрочем, в отличие от Доронинского МХАТа с вечной нехваткой денег, здесь все блестит, и новые, удобные мягкие кресла с откидывающимися сиденьями.

Спектакль, который идет два часа, вынес с трудом. И тут же пожалел, что в свое время недосмотрел, ибо было так же трудно и тягомотно, спектакля по той же пьесе в «Современнике». Спектакль, естественно, с дурной мейерхольдовщиной, от которой несчастный Всеволод Эмильевич, конечно бы, открестился. Все шло в неких, как сейчас на окнах, только огромного размера, развевающихся шторах, которые ползают по пазам. Такие ленточные пластмассовые шторы у меня на кухне. И вся женская часть еще и на пуантах. Ну, это мы уже видели и у Райхельгауза в Театре современной пьесы. По типажам я бы даже принял актеров, и Чацкого, и Лизу, и Софью, которую традиционно ни один театр не разгадывает. А она просто умна, умнее всех и теряет своего единственно возможного в этой среде спутника жизни. Все остальное чудовищно. Среди зрителей много молодых людей, которых, предполагая, что они читать ничего не станут, приводят в театр, чтобы образовывались. Многим из них так теперь и будет на всю жизнь казаться, что именно эту белибирду, когда монологи Фамусова перемежаются громкоголосием песен любимца Лужкова Газманова, русский классик и написал. Сам Любимов в начале спектакля стоял – мы сидели в тринадцатом ряду, почти возле выхода – с электрическим фонариком в руке и вспышками подавал актерам какие-то сигналы. Осветительная аппаратура была, видимо для рифмы, установлена и на сцене. Один раз какой-то смысл мелькнул: фиксировать знаменитые реченья и цитаты, но все и это опять в шторах замылилось. Состоялась бессмысленная казнь великой пьесы русского театрального репертуара.