Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

• Название: Суровая школа (рассказы)
• Автор: Бранко Чопич
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1978

Новеллы Чопича, мастера юмористического рассказа, повествуют о нелегкой жизни крестьян-боснийцев до войны, об их мужестве и героизме во время войны, об участии в созидании новой жизни.

---

— Играет наукой, что мячиком! — сказал однажды изумленный Николетина. И это каким-то образом придавало храбрости каждому бойцу в роте: если может он, почему не сможем когда-нибудь и мы или по крайней мере кто-нибудь из наших, помоложе?

— Славный он, этот наш Синенький, добрая душа, — без ревности признавал Николетина, посматривая откуда-нибудь из-за угла на голубовато-прозрачное лицо увлеченного рассказом подростка. — Ты только погляди на него: рта не закроет, не посидит спокойно, будто огонек в нем какой горит.

В своей грубоватой, ворчливой любви к Гимназисту он выдумал и слегка обидное прозвище — Синенький (из-за голубоватого от худобы лица мальчика), но это имя не пристало к парнишке. Все стеснялись произносить его при Гимназисте, казалось, что это будет насмешкой и над книгой, и над наукой. Только когда его не было рядом, прозвище Синенький становилось уместным и вполне подходящим этому чудаковатому мечтателю, который среди такого смертоубийства умудряется сходить с ума по знанию и науке и даже привораживать к ним других.

Однажды Гимназист вернулся из штаба отряда с полной сумкой «культурного материала» и сразу начал отбирать бойцов для подготовки первого ротного концерта. Нужно было выучить несколько стихотворений для декламации, спеть хором две песни и сыграть пьеску-скетч, в которой показывалось, как усташи расстреливают передового учителя и как их самих вскоре настигает справедливое партизанское возмездие.

— А что, если командира партизан сыграет Николетина? — загорелся Гимназист. — Он такой цельный, убедительный, непосредственный…

— Нет, нет! — как от зубной боли, сморщился политический комиссар роты. — Только хлопот себе наделаем. Не годится он для этого.

— Воображения не хватает?

— Да черт его знает, когда как. Иногда совсем нет, а иногда чересчур много. Если он на сцене увлечется и распалится, устроит он нам комедию — всерьез драться начнет.

— Ну, не может быть!

— Уж ты мне поверь. Не говоря о том, что после концерта не захочет снять командирские знаки различия. Знаю я его.

— Эх, жаль, ужасно жаль. Такой бы был актерище, — сокрушался Гимназист, собираясь на свою режиссерскую должность.

День за днем, как только выпадало свободное время, в сарайчике рядом с лагерем партизаны репетировали свою пьесу. Сначала все делалось стыдливо и втихомолку, а потом участники осмелели настолько, что и в самом лагере, перед остальными, начали в шутку произносить свои реплики. Разошелся даже понурый Йовица Еж, по пьесе усташский шпион: он стал подлизываться и лебезить перед «усташским офицером» Танасие Булем.

Все это Николетина и замечал и не замечал, делая вид, будто знает гораздо больше, чем это было на самом деле; притворяясь равнодушным, он краем уха постоянно ловил что-нибудь из этих Гимназистовых «глупостей». Только иногда, когда ему казалось, что Йовица хватает через край, он, прищурившись, косился сквозь едкое облако самосада и зловеще гудел:

— Смотри, смотри, сутулый черт. Я не я буду, если тебе комиссар за это не намылит башку.

На концерте, в набитом до отказа классе сельской школы, Николетина, сидя рядом с комиссаром, спокойно слушал декламацию и пение — вещи, знакомые ему по начальной школе. Но когда поднялся занавес и началась пьеса, он нахмурился и вытянул шею: ничего подобного он еще не видывал. Через несколько минут у него вырвалось:

— Гляди-ка, в штатском-то — Гимназист наш.

— Да, учителя играет, — шепотом объяснил комиссар.

Чем дальше развивалось действие, тем мрачней и мрачней становился Николетина. Наконец, окончательно и бесповоротно узнав в «шпионе» Йовицу, он стиснул челюсти и пробурчал себе под нос:

— Гм!

— Ты что? — сжал его руку комиссар.

— Ничего.

До самого конца спектакля слышались страдальческие Николины вздохи и скрип стула под ним, а когда над «убитым шпионом» Йовицей опустился занавес, Николетина шумно поднялся, непонимающе глянул на радостно оживленного комиссара, желчно плюнул и кинулся куда-то к дверям, очумело расталкивая всех.

— А ну, с дороги, чего вылупились!

В темноте он прошел в расположение роты, забрался в сарай и натянул на голову сложенное вдвое одеялишко, только бы не слышать доносившегося из школы пения. Заснуть никак не удавалось, и долго еще из его груди вырывалось мучительное и сдерживаемое:

— Гм!

Три-четыре дня после концерта Николетина избегал встреч с Йовицей, а на Гимназиста посматривал только издали, украдкой и со странным недоумением. Видно было, что он молча страдает от какой-то тайной муки.

— Не иначе как сейчас новолуние, потому и наш Ниджо туча тучей ходит, — подмаргивал исподтишка долговязый Танасие Буль, стараясь, чтобы его не услышал расстроенный пулеметчик.

Лишь перед самой атакой на Старый Майдан, когда рота отдыхала в густых дубовых зарослях, Николетина и Йовица случайно оказались наедине, в стороне от остальных.

— Вот ты как, значит, Бранкович ты этакий? — уставился на Йовицу пулеметчик, с притворным спокойствием выпуская целое облако табачного дыма. — Товарища, значит, предавать, да?

— Что ты еще выдумал? Какого товарища? — сдвинул брови Йовица.

— Ты мне из себя богородицу не строй, — холодно процедил сквозь зубы Николетина. — Знаешь, о ком я говорю, — о Гимназисте. Или забыл, что в школе было?

— Так это ты о представлении, о нашей пьесе! — догадался Йовица, но Никола оборвал его еще грубее:

— Да, об этом самом! И не егози! О твоем шпионстве.

— Так это же было представление, сам знаешь.

— А почему именно ты, мой ближайший сосед, вызвался шпиона представлять? Ни за что поумнее не взялся?

— А что тут плохого? И Гимназист вон представлял, ты же видел…

— Это тебе твой курносый нос представлял! Гимназист и там, перед школьниками, говорил то же самое, что нам в роте говорит, — о море, о книгах, о науке. Ничего он не представлял. А ты и эта потаскуха Танасие Буль только и думали, как бы погубить парня. И погубили, клянусь богом.

— Да Ниджо, это же шутка! Вон он, Гимназист, живой и здоровый, а вот и мы — как были партизаны, так и остались.

— Эх, не совсем это так, — серьезно и горько сказал Николетина. — Ни он для меня не живой, как раньше, ни вы двое больше… Знаешь, я только сейчас разглядел: не курносый у тебя нос, а шпионский, самый настоящий шпионский, который всюду пролезет и все пронюхает. Только после этого представления мне стало ясно, какая ты двуличная душонка, настоящая лиса.

— Ей-богу, Ниджо, либо ты с ума сошел, либо все это какая-то дурацкая шутка.

— Дурацкая шутка — то, что было в школе, — оборвал его пулеметчик. — На глазах у всей роты, у всей молодежи превратиться в бандита, в шпиона и убить единственного школяра в роте, единственного нашего выучившегося деревенского мальчишку! Или слишком много у нас таких, а? — Николетина воинственно нахмурил брови. — Что ж вы на меня не пошли, будь вы неладны, на пулеметчика, вы б у меня узнали, почем фунт лиха! Мне бы во сто раз легче было вам простить, если б вы мне голову сняли, а не этому мальчишке. Школяр с карандашом, с книжкой, так и давай на него, да?

— Но, Ниджо, мы же представляли, как фашисты…

— Кого б вы там ни представляли — маху вы дали! Зачем нашему народу, да и мне вместе с ним, знать, что на свете есть такие скоты, которым ничего не стоит загубить ученого человека, застрелить ни в чем не повинного учителя посреди школы, перед детишками? Зачем это нам?

— Ну, чтобы лучше бороться, чтобы, так сказать… — замялся Йовица.

— Чтобы лучше бороться? Слушай, Йован, у меня руки на пулемете стынут, как я об этом вспомню. Так и думаю: раз такое есть где-то на свете, между живыми людьми, — значит, и в нас оно может проникнуть и заползти. Мы ведь тоже из плоти и крови. Коли ты согласился такое представлять — значит, зло не дремлет, а так и пробирается повсюду, так и подкапывается…

— Эх, Ниджо, нашел чего бояться!

— Ей-богу, боюсь, брат, — теперь уже спокойнее, озабоченно признался Николетина. — Врага, что атакует с той стороны, можно остановить пулеметом, но отрава, яд… как ты загородишь этому дорогу? Так вот глянешь когда-нибудь, а твой лучший друг… Хватит тебе, это не шутка… Вот я в бою под Чараковом недавно поджег дом, оставил кого-то без крова. Теперь спрашиваю себя: где приютились детишки того человека?

— Да чего тебе думать об этих бандитах из Чаракова?

— Вот я и говорю, что яд действует, — опечаленно закивал Николетина. — Действует, действует и никого не щадит. Как от него защититься, один бог знает.

* * *

Спустя несколько месяцев после концерта Гимназист погиб в бою за укрепленный пункт Черные Воды. Притихла рота после его похорон, но больнее всех, казалось, было новому командиру — Николетине Бурсачу, его добровольному покровителю. В лагере он обычно молча сидел где-нибудь в углу, не переставая курил и будто искал кого-то блуждающим взглядом.