Луи Повель - Мсье Гурджиев

• Название: Мсье Гурджиев
• Автор: Луи Повель
• Жанр: Самосовершенствование

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.

Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

---

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Беседы с Ореджем. Путешествие в Париж и тщетные усилия доктора Манухина. «Мы должны стать «детьми солнца»». Решение пуститься в авантюру под названием «Гурджиев». В поисках сознательной любви.

В ЛОНДОНЕ, как и было договорено, Кэтрин Мэнсфилд посещает доктора Сорапюра. Он успокаивает ее в отношении состояния сердца. Джон радуется, но ей уже безразлично мнение врачей. Надежды Джона на положительные перемены в их с Кэтрин совместной жизни, основанные на медицинских заключениях, лишь доказывают его слабость, его страх перед истинной проблемой. Все стало мучением, все подтверждает глубокий разрыв. Она поселяется у подруги, в то время как он едет в Селсфилд. Отныне ей необходимо одиночество. Он только помешал бы ей. Джон считает, что она теряет себя, что рискует потерять их обоих. Когда Кэтрин видит его, слышит его голос, ей порой становится страшно пуститься в эту авантюру, она начинает сомневаться, колебаться. Она просит его побыстрее уехать. Что до него, возможно, он предпочел бы ничего не видеть, ничего не знать, спрятать голову под крыло. Кэтрин остается в Лондоне, чтобы пройти курс лечения у радиолога. На самом деле она лечится у него лишь для того, чтобы сделать приятное мужу, чтобы поддержать иллюзию Джона, будто прежняя жизнь продолжается. Она вступает в группу Успенского. Ищет ключ к «истинному изменению».

Вот что Кэтрин записывает в своем дневнике:

«Моя первая беседа с О. состоялась 30 августа 1922 г.

В тот день я, прежде всего, сказала ему, что не могу примириться с мыслью, будто жизнь обязательно ниже того, что мы о ней думаем. У меня было чувство, что так происходило почти со всеми, кого я знала, да и с теми, кого не знала. Не успевала закончиться их молодость, полная хоть каких-то сил и порывов, как вместе с нею обрывалось и их духовное развитие. В тот самый момент, когда приходит пора собрать все свои силы, начать по-настоящему управлять собой, короче, действовать как взрослый человек, они начинали разменивать сокровища сердца на тысячи мелких желаний. При мысли о таких людях мне представляется река, превращающаяся во множество мелких ручейков, протекающих по болотистой местности.

Эти люди, безусловно, тешились иллюзиями в отношении самих себя. Они называли это измельчание «повышенной терпимостью, разносторонними интересами, чувством меры», с тем, чтобы этот процесс не исключал возможности «жить». Или же видели в нем способ ускользнуть от внутренних голосов, от самоанализа способ наиболее легкий и, следовательно, помогающий им лучше проводить свою жизнь. Но рано или поздно по крайней мере, так происходит в книгах в них зарождалось чувство глубокого сожаления, беспокойства, ощущение, что ты чего-то лишен. И тогда в глубине их души раздавался беззвучный крик, отзывающийся эхом во всем их существе:

«Я не достиг цели. Остановился на полпути. То, что у меня есть, это вовсе не то, чего я желал. Если все это так, тогда не стоило и жить!»

Но я-то знаю, что это не так. Да и как об этом узнаешь?»

Возьмем случай с К.М. С самых давних времен, которые она только помнит, она вела ложную жизнь. В то же время с начала и до конца этой жизни были моменты просветления, дававшие ей почувствовать, что существует возможность чего-то иного… «

30 сентября.

Знаете ли вы, в чем состоит индивидуальность?

Нет.

В сознательной воле. Это, значит, сознавать, что ты обладаешь волей и способен к действию.

Да, это правда. Замечательные слова».

В этих заметках можно найти первые темы Учения. Теперь для Кэтрин Мэнсфилд речь идет о том, чтобы овладеть этой сознательной волей, или, как еще говорили в группах, этой «волей к воле», позволяющей действительно влиять на себя и владеть собой, развивать в себе центр тяжести, самому делать что-то с собственной жизнью, а не быть больше целиком «переделываемым» ею, установить постоянную связь с энергией мироздания, и если ты любишь, то любить действенно, то есть ощущать себя и любимое тобой существо в состоянии вечной духовной полноты. Возможно ли это? Серьезные люди говорят, что да. И даже готовы представить этому доказательства. Ими обладает их Учитель, Гурджиев. Во всяком случае, Кэтрин чувствует себя призванной вступить на этот путь. Ее биографы часто дают понять, что она стремилась лишь к тому, чтобы обрести физическое здоровье. Они опираются на некоторые строки, где она действительно объясняет мужу, что Гурджиев поможет ей выздороветь скорее, чем те доктора, которых заботит лишь ее тело. Но я думаю, кроме собственного выздоровления, она мечтала также и о возрождении великой человеческой любви. Я полагаю, что в глубине души Мидлтон Мурри был с этим согласен. Она не могла сказать ему о том, на чем основывались ее надежды. Для этого пришлось бы поднимать вопрос об их отношениях, перебирать болезненные проблемы всех супружеских пар вообще и их собственной в частности. Лучше всего этого не касаться. Сам их разрыв уже был драмой, равно как и намерение Кэтрин вступить в общество Гурджиева. Решившись на это окончательно, или почти окончательно, нужно было вновь замолчать или говорить как можно меньше.

ЧЕРЕЗ месяц после встречи с Ореджем Кэтрин решает поехать в Париж. Мужу она говорит, что ее врач-радиолог недостаточно компетентен. «Я совершенно не удовлетворена чисто экспериментальной методикой, которую он использует при лечении. Видите ли, доктор Уэбстер обычный радиолог. Он не осматривает и не взвешивает пациента, не обходится с ним так, как это принято в клинической практике». Она заявляет, что ей нужно обратиться к лучшему специалисту в этой области, доктору Манухину, который живет в Париже. «Ради этого я готова остановиться в любой гостинице, на любой окраине». Таким образом, она предупреждает возражения, которые выдвинет Мидлтон Мурри: трудности путешествия при ее физическом истощении, неудобства жизни в гостинице для такой тяжелой больной, как она, и т. д. Но Кэтрин скрывает истинную цель своего предприятия: поездку в Фонтенбло, встречу с Гурджиевым.

Она приезжает в Париж. Первое ее письмо заканчивается так: «Надеюсь завтра увидеть Манухина. Я Вам напишу, что он скажет». Но в письме, отправленном на следующий день, об этом визите ничего не говорится, оно начинается следующими словами: «Нет, в сущности, я не чувствую, что Успенский повлиял на меня. Мне скорее думается, что я услышала мысли, сходные с моими, но более ясно выраженные и более законченные, и что действительно есть Надежда, настоящая Надежда, а не полу-Надежда».

Доктор Манухин, как сообщает нам Роланд Мерлин, которому удалось с ним переговорить, заверил, что больная, безусловно, сможет поправиться, если будет скрупулезно следовать всем его предписаниям. Она сделала вид, что готова на это, но через две недели заявила врачу о своем решении отправиться жить в Аббатство, среди учеников Гурджиева. Доктор Ма-нухин умолял ее не делать этого, объясняя, что она рискует жизнью, если попадет во власть кавказца, о котором он смутно слышал, если откажется от традиционных методов лечения. Он даже написал Гурджиеву, что больная не может жить без помощи врача, и просил его повлиять на нее, разубедить оставаться в Аббатстве. Гурджиев не ответил. Через несколько дней Кэтрин Мэнсфилд уже стояла у ограды замка «лесных философов».

Она колебалась еще целый день и целую ночь. Утром второго дня решение было наконец принято.

«10 октября.

Сегодня утром я подумала: с тех пор, как нахожусь в Париже, чувствую себя ничуть не здоровее, чем прежде. Вчера мне показалось, что я умираю. И дело тут не в воображении. Сердце мое так измучено, я так изнурена, что у меня хватает сил только дотащиться от дома до такси и от такси до дома. Я встаю в полдень, снова ложусь в постель в половине шестого. Иногда пытаюсь работать, но чувствую, что время мое ушло. Больше я так не могу. Начиная с апреля, я, в сущности, не сделала абсолютно ничего. Но почему? Даже если лечение Манухина и улучшило состав моей крови, мой внешний вид и оказало благоприятное влияние на легкие, оно никак не сказалось на состоянии сердца, весь прогресс объясняется лишь тем, что в гостинице я жила будто погребенная заживо.

Мой дух почти окончательно сломлен. Источник моей жизни иссякает. Все улучшение здоровья лишь обманчивая видимость, пустая комедия. В чем оно состоит? Могу ли я ходить? Нет, я едва волочу ноги. Могу ли я что-нибудь сделать со своими руками и телом? Ровным счетом ничего. Я абсолютно беспомощная больная. Что такое моя жизнь? Паразитическое существование. Прошло уже пять лет, а я прикована еще больше, чем когда-либо.

Ну вот, писанина меня малость успокоила. Благословен Господь, который дал нам возможность писать. Я испытываю такой ужас перед тем, что собираюсь сделать. Все мое прошлое взывает ко мне: «Не делай этого». Джон говорит мне: «Манухин ученый. Он выполняет свою задачу. А ты должна выполнить свою». Но это лишено всякого смысла. Я неспособна излечить ни душу, ни тело. И, как мне кажется, с душой все обстоит еще хуже, чем с телом. Разве сам Джон, человек абсолютно здоровый, не начинает беспокоиться, заметив прыщик на шее? Подумайте же о заключении, в котором я пробыла целых пять лет! Кто-то должен помочь мне выйти из темницы. И если то, что я говорю, есть признание моей слабости, тем хуже. Лишь человек, совершенно лишенный воображения, может мне не сочувствовать. А кто мне может помочь? Я помню, как в Швейцарии Джон говорил мне: «Я бессилен». Разумеется, он бессилен. Один заключенный не в состоянии помочь другому. Верю ли я только в медицину? Нет, разумеется. Только в науку? Тоже нет. Смешно и наивно предполагать, что можно выздороветь, как выздоравливает корова, если сама ты при этом коровой не являешься. В течение всех этих лет я искала человека, который разделил бы со мной подобный взгляд. И вот услышала о Гурджиеве, который, как мне показалось, должен не только его разделить, но и знать обо всем этом гораздо больше. В чем же причина колебаний?