Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

• Название: Новый Мир ( № 9 2008)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Светлана Кекова. Крушение миражей. Философская антропология Федора Степуна. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 6 <http://magazines.russ.ru/sib>.

“Трагическое артистическое „многодушие” порождает особый феномен артистической любви: трагическое „многолюбие”. Реализация этого „многолюбия” зависит от типа артистической души. Степун выделяет два типа <...>”.

“Сам философ Ф. Степун в своей жизни и философии вполне преодолел „переслегиновщину”, что, очевидно, было ознаменовано переходом из лютеранства (именно в протестантизме корни романтизма и нездорового мистицизма, равно как кантианства и неокантианства, глубинная суть которых — иллюзионизм) в православие”.

Андрей Ковалев о Тимуре Новикове . — “ OpenSpace ”, 2008, 7 июня <http://www.openspace.ru>.

“На пресс-конференции перед выставкой Тимура Новикова в музее ART4.ru я попал в сердцевину скандала. Когда мне предложили выступить, в начале своей речи я произнес слова „гомосексуализм” и „фашизм”. Поднялся страшный шум, Африка (Сергей Бугаев) на меня чуть не с кулаками бросился. Дальше мне ничего сказать не дали. А я, собственно, имел твердое намерение присоединиться к хору славословий, источаемых в адрес моего любимого художника, дружбой с которым горжусь”.

Когда падают горы... Памяти писателя и дипломата Чингиза Айтматова. — “НГ Ex libris”, 2008, № 20, 19 июня.

Говорит Павел Басинский: “Говорить критически об Айтматове сложно — писатель он настоящий, который навсегда останется в литературе. Но правда есть правда. Лучшее в его творчестве — это то, что идет от Киргизии, от гор и табунов. Айтматов завораживает ранними вещами: „Прощай, Гюльсары!”, „Тополек мой в красной косынке”, „Белый пароход”, „Пегий пес, бегущий краем моря”. <...> „Тавро Кассандры” — все понимали, что этот роман неудачный — для памяти Айтматова лучше говорить правду. В романе „Когда падают горы” все, что про снежного барса, горы, как всегда, удалось. Но философия... <...> Через русский язык Айтматов вышел на мировой уровень. В последнее время каждая его новая строчка переводилась в Германии. Но пройдет время — останутся только его ранние вещи”.

Критик, от которого не спасут адвокаты. Владимир Бушин: “Меня только

сейчас стали признавать…” Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, № 21,

26 июня.

Говорит Владимир Бушин: “Я считаю, что строчки: „Я один Кузнецов, остальные обман и подделка” и, например, „Моя фамилия — Россия, а Евтушенко — псевдоним”-— одного уровня бездарности. Кстати, мои стихи Кузнецову не нравились. Во всяком случае, именно этим Станислав Куняев объяснял, почему он их не печатает”.

Майя Кучерская. Сопротивление материала. Роман Александра Архангельского “Цена отсечения” о жизни русского бизнеса — яркая публицистика в прозе. — “Ведомости”, 2008, № 111, 19 июня <http://www.vedomosti.ru>.

“Но чем ясней, кто кроется за героями, тем очевиднее, что отношения этого текста с реальностью слишком уж прямолинейны. И ощущение, будто читаешь не художественный роман, а очередную красивую и умную колонку Архангельского, все нарастает. Ткань повествования трещит и рвется от обилия авторских наблюдений, мыслей, от всей этой документальности и злободневности. Нет, „Цена отсечения” все же никак не классический роман. Это произведение в специфически „архангельском” жанре, не подлежащем тиражированию, органично сочетающем публицистику и художественность. Все лучшие книги Архангельского в этом жанре и написаны — и биография Александра I, и недавняя „1962. Послание Тимофею”...”

Майя Кучерская. Вечные ценности. Грех — не беда. — “Ведомости”, 2008,

№ 117, 27 июня.

“Случилось событие исключительной важности. Я не про футбол. В свет вышла первая за последние десятилетия непереводная светская сказка об искушении, соблазне и бесах. Не придурковатых фольклорных чертиках, а самых настоящих бесах — умных обманщиках, сражающихся за человеческую душу. Сказка называется „Агата возвращается домой” (М., „Гаятри”). <...> Линор Горалик заговорила на темы, которые в современной русской литературе практически не обсуждаются. (Исключения есть, но их ничтожно мало.) <...> Никто из нынешних писателей (да и режиссеров) не описывает грех как нарушение нормы, потому что представления об этой норме так восхитительно расплывчаты и неточны. Жизнь, знаете ли, сложнее… Ни „Анны Карениной”, ни „Бесов” не может появиться сегодня не потому, что нет Толстых и Достоевских, а потому, что нет авторов, готовых пережить падение своего героя как катастрофу. Точно малые дети, современные художники зажмуриваются как раз в этом месте. Ну, кроме Линор Горалик. Но и она недаром заговорила о механизмах искушения и дьяволе на языке архаичного жанра — сказки, словно бы понимая: в нормальном романе и говорить-то об этом неловко”.

Максим Лаврентьев. Когда отступает граница. Стихи. — “Литературная Россия”, 2008, № 25, 20 июня <http://www.litrossia.ru>.

Девять лет прошло с тех пор,

Как еще в двадцатом веке

Хлебникова я попер —

Книжку из библиотеки.

Пусть ее читал у них

Только раз какой-то дятел,

Нет, конечно, прав таких,

Чтобы я ее попятил.

Удивляюсь сам себе:

Как сподобился на это?

Многое в моей судьбе

Остается без ответа.

Владимир Личутин. Взгляд. — “День литературы”, 2008, № 6, июнь.

“У [Юрия] Кузнецова были слегка навыкате, широко поставленные глаза жидкой крапивной зелени, иногда они наливались окалиной, кровцою и чисто воловьим упрямством. Взгляд временами был угрюмый иль печальный, грустный иль победительный, по-детски лучезарный иль сумрачный, надменный иль презрительный. Все зависело от настроения и от тех людей, кто оказался по случаю возле. В редкие минуты за высоким лбом будто зажигалась свечечка, и взгляд Кузнецова, вдруг озарившись, становился

радостным, почти счастливым, и тогда Поликарпыч взахлеб смеялся порою над самой пустяковой шуткою и по-кубански, с придыханием, гыгыкал. Смех смывал с лица его оловянный туск, размягчал напряженность скул и плотно стиснутых губ, словно бы

Кузнецов боялся высказать лишнее, особенно обидное, ставящее собеседника в тупик. Кузнецов как бы снимал на время маску и открывал свой истинный, глубоко притаенный лик, но тут же торопливо, с некоторым испугом спохватывался, чтобы не потерять особость. Потому часто разминал пальцами виски и лоб, словно тугая маска натирала лицо. И тут не было никакой игры; постепенно внешнее срослось с внутренним, духовным и натуристым, и все, от поступи до взгляда, однажды сыгранное в юношеской роли Гения как бы для забавы, стало неистребимой сутью поэта. Театральный грим не удалось, а может, и не захотелось смывать с лица. Но, несмотря на внешнюю породу и вальяжность, картинность мужицкого вида, Кузнецов отчего-то напоминал мне неустойчивый хрупкий сосуд, дополна налитый вином, которое жалко и боязно расплескать. Наверное, чтобы победить внутреннее расстройство, душевный дрызг и смятение, надо воспитывать понимание себя как отмеченного Божиим перстом...”

“Небольшого росточка, тонкокостый вологодский „вьюнош” [Рубцов], плешеватый, востроносый, пригорблый, с пригорелым чайником в руках, пьющий из железного носика „холодянку”, и Кузнецов — высокий, кудреватый, с зелеными навыкате прозрачными глазами, широкой грудью, с надменным взглядом сверху вниз. Конечно, невольно высеклась незримая искра насмешки и подозрительности. Страдающий с похмелья Рубцов

навряд ли сохранил в памяти образ спесивого парня, даже не кивнувшего в приветствии головою; он был погружен в себя, его взгляд был сама горючая печаль. Два самолюбивых поэта обитали в особых мирах, и ничто не притягивало их друг к другу”.

И т. д. И это не памфлет.

Вероника Лосская. О Записных книжках Цветаевой. — “Стороны света”, 2008, № 9, май <http://www.stosvet.net>.

“<...> ее ранняя проза, проза дневников и Записных книжек, от первой до восьмой включительно и есть тот роман, который Вячеслав Иванов ее увещевал писать”.

“Прозу ее русский читатель всегда ставит на второе место. Во Франции же, из-за недостаточного знания стихов, изданных в переводах небольшими тиражами, она воспринимается французским читателем прежде всего как удивительный прозаик”.