Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006)

• Название: Новый Мир ( № 7 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Душа Соловьева, когда она поглощена созерцанием “звезд”, слепа “к житейскому”, слепа “к земному” — душа Зощенко к житейскому и земному очень даже зорка.

Между прочим, если посмотреть на все творчество Зощенко, включая автобиографическое его сочинение, то ведь недоверие Соловьева к словам и чувствам, получается, более чем оправдано. Развернутая иллюстрация, что без “звезд” ничего путного не выходит. Хотя уж как Зощенко себя уговаривает, как уговаривает, что по-другому и невозможно да и не нужно: от добра добра не ищут.

Зощенко:

“Мне приходят на ум прощальные стихи. Нет, я, быть может, произнесу их когда-нибудь в дальнейшем, когда буду прощаться не с этой книгой <…> а со всей жизнью.

Это стихи греческого поэта:

Вот что прекрасней всего из того, что я в мире оставил:

Первое — солнечный свет, второе — спокойные звезды

С месяцем, третье — яблоки, спелые дыни и груши...

Впрочем, к звездам и к месяцу я совершенно равнодушен. Звезды и месяц я заменю чем-нибудь более для меня привлекательным. Эти стихи я произнесу так:

Вот что прекрасней всего из того, что я в мире оставил:

Первое — солнечный свет, второе — искусство и разум...

А уж на третьем месте можно будет перечислить что-нибудь из фруктов — спелые груши, арбузы и дыни...” (Сарнов, стр. 593).

Бенедикт Сарнов:

“Так кончается эта книга. Это — самые последние, заключающие ее строки.

Прочтем их внимательно.

„...к звездам и к месяцу я совершенно равнодушен. Звезды и месяц я заменю чем-нибудь более для меня привлекательным”.

В этой реплике слышен голос старого зощенковского героя-рассказчика — того самого, которому непонятно было странное поведение дамочки, часами глядящей в морскую даль, „словно там было что-то определенное — фрукты или ливерная колбаса”.

Но более ливерной колбасы и фруктов ему, оказывается, были нужны и дороги в этой жизни — искусство и разум.

Оказалось, что эти в высшей степени неопределенные и туманные явления <…> в его новой шкале ценностей стоят на первом месте. А прекрасные плоды земли, которые в глазах древнего поэта были таким же чудом, как свет далеких звезд, для него как были, так и остались фруктами <…>

Необыкновенно важное для автора, глубоко интимное признание снижено иронией” (стр. 593, 594).

Сарнов видит в этом признании осознанную наконец Зощенко несостоятельность редукционизма, который был его знаменем на протяжении всей творческой жизни, “новую шкалу ценностей”, смену вех. Вместо “О чем соловей поет? оттого и поет. Жрать хочет” — теперь “искусство и разум” . Конечно, заключение о соловьиной мотивации принадлежит персонажу7, но Сарнов показывает, что мировоззренческая дистанция между Зощенко и его персонажами обыкновенно сильно преувеличивается.

В отношении смены вех я бы не поспешил с Сарновым согласиться: искусство и разум всегда были для Зощенко значимыми. Не зря же величал Пушкина “пресветлым поэтом и философом”, причем именно что за редукционизм, ну не только за него, но и за него тоже:

Пора пришла, она влюбилась.

Так в землю падшее зерно

Весны огнем оживлено… —

все просто8: игра гормонов, физиология, биохимия, природный цикл — и никаких тебе звезд, возвышающих обманов, нездешних цветов и лазоревого тумана. Сколь, однако, пластичен Пушкин: только что гулял с Непомнящим, возвышенные речи говорил, акафисты вместе пели, и вот на тебе! — опершись о невский гранит, впаривает мосье Зощенко про пубертатный возраст.

Вопрос в том, какое искусство и какой разум: иное дело “мишура”, “жалкие манерные символы” — иное дело народное, пролетарское, пушкинское искусство. Разум ведь для чего дан? Для освобождения от иллюзий. Искусство и разум вполне с редукционизмом совместимы. Или, точнее сказать, могут быть совместимы.

Сарнов цитирует Камю:

“Я и теперь думаю, что в этом мире нет высшего смысла. Но я знаю: кое-что в нем имеет смысл. Это „кое-что” — человек. Ведь он единственное существо, которое требует от мира, чтобы мир наполнился смыслом”, — и выстраивает мост к Зощенко: “Да, мир двумерен. К сожалению. К сожалению, это действительно так. Никакого „третьего измерения бытия” не существует. И все-таки человек — это не только „кости и мясо”9. Человек — единственное существо во Вселенной, которое нуждается в „третьем измерении”, не может без него жить. Значит, он сам и есть это „третье измерение”.

Вот она — новая зощенковская модель Вселенной.

По-прежнему трудно дышать, и „твердь кишит червями”, и „ни одна звезда не говорит”10. Но кроме солнечного есть еще и другой свет, которому дано озарить неуютную, необжитую, холодную Вселенную: искусство и разум ” (стр. 594, 595).

Последние слова книги Сарнова. Создается впечатление, что модель эта не столько зощенковская, сколько сарновская. Руки Исава — голос Иакова. Во всяком случае, вовлеченность Сарнова и эмпатия налицо. Пафосный конец. Исполненный метафизического знания. “К сожалению, это действительно так”. Действительно! Кто это говорит? Такое впечатление, что Сарнов. Но за спиной Зощенко, который все-таки ничего подобного не утверждал и на устройство мира вроде как нигде не жаловался.

А впрочем, жаловался: “В жизни действителен только настоящий материальный подход и ничего, к сожалению, больше”11. Но это сожаление все-таки не писателя, а тех, кто не в состоянии жить не “по-выдуманному”: “Может быть, это чересчур грустным покажется некоторым отсталым интеллигентам и академикам, может быть, они через это обратно поскулят, но, поскуливши, пущай окинут взором свою прошедшую жизнь и тогда увидят, сколько всего они накрутили на себя лишнего”12.

Из того, что “прекрасней всего” для греческого поэта, Зощенко изымает порождающие иллюзии ночные светила. Но оставляет солнечный свет, в свете которого нет места иллюзиям и вещи видятся такими, каковы они на самом деле. В сущности, солнце здесь синоним искусства и разума. Зощенко мог бы процитировать “пресветлого” (солнечного) Пушкина — он не делает этого, не желая отнимать такую возможность у читателя.

Сарнов написал жутковатую книгу, и вот дрогнул, и вот делает попытку завершить ее хоть минимальным позитивом: “третье измерение”, “искусство и разум” — лишь бы не небо в червях. Что же касается отвергнутого Михаилом Зощенко и презираемого Сарновым Соловьева, то его отношение к человеческой жизни самой по себе, пусть даже и освещенной солнечным светом, исполнено скепсиса — подлинность она получает только в свете тех самых звезд, которым не нашлось места и в обновленной зощенковской модели Вселенной. Как понимает ее Сарнов.

 

1 Все цитаты из Зощенко даются по кн.: Сарнов Б. М. “Пришествие капитана Лебядкина” (Случай Зощенко). М., “Пик”; РИК “Культура”, 1993. Страницы указаны в скобках.

2 Соловьев Сергей. Биография Владимира Сергеевича Соловьева. — В кн.: Соловьев Владимир. Стихотворения. Изд 7-е. М., “Русский книжник”, 1921, стр. 10.

3 Авторское примечание к поэме.

4 Курсив автора.

5 Михаил Зощенко, “Аполлон и Тамара” (“Сентиментальные повести”): “Человек — это кости и мясо... Он помирает, как последняя тварь, и рождается, как тварь... Только что живет по-выдуманному. А ему нужно по-другому жить” (Сарнов, стр. 193).

6 Михаил Зощенко, “Дама с цветами” (“Сентиментальные повести”) (Сарнов, стр. 194).

7 Михаил Зощенко, “О чем пел соловей” (Сарнов, стр. 19).

8 Михаил Зощенко, “Любовь” (“Голубая книга”) (Сарнов, стр. 470).

9 Михаил Зощенко, “Аполлон и Тамара” (Сарнов, стр. 193).

10 “Нельзя дышать, и твердь кишит червями, и ни одна звезда не говорит” — строки из стихотворения Мандельштама “Концерт на вокзале”. Правда, далее следует: “Но, видит Бог, есть музыка над нами”.

11 Михаил Зощенко, “Дама с цветами” (“Сентиментальные повести”) (Сарнов, стр. 194).

12 Там же.

О любви и смерти

О любви и смерти

Павел Вадимов. Лупетта. Роман. М., “Рипол классик”; “Престиж книга”,

2005, 378 стр. (“Живая линия”).