Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2011)

• Название: Новый Мир ( № 3 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Март в Харькове — через раз весна, через раз зима. В 2002-м март был зимним месяцем, а небесные агитаторы оделись легко, не по сезону, слетавшие с их губ слова тут же стыли, замерзали и падали на обледенелый асфальт. Нет, я не говорю, что агитация прошла вхолостую и никого не зацепила: многие брали листовки и читали, их яркие, запоминающиеся фразы до сих пор нет-нет да и всплывают в обыденной речи харьковчан, я и сам время от времени замечаю за собой, что когда, рассуждая о чём-то вслух, заговариваюсь и захожу в тупик, то, чтобы выйти из положения достойно и сохранив лицо, прибегаю к иносказательным, как в притчах, оборотам из тех листовок. Но почему же тогда почти никто не отдал свой голос за кандидата от ангелов, почему в райсовет прошли другие — от коммунистов, объединённых социал-демократов, эрдэушников, националов, селян, злагодистов, энэров, регионалов, прогрессивных социалистов, яблоковцев, экологов, батькивщиновцев, от “Собора”, “Партии Реабилитации Тяжелобольных Украины”, Русско-Украинского Союза, “Справедливости”, “Единства”, РУХа, НДП, “Защитников Отечества”, “Общественного Контроля” и даже беспартийные?

С другой стороны, чего вы хотите от одной-единственной раздачи листовок: проводить агитацию без встречи кандидата с избирателями — лучше не проводить вообще. Печатное слово, конечно, обладает своей магией, но оно далеко не всесильно: другие кандидаты на встречах с избирателями демонстрируют чудеса изобретательности в убеждении. А с такой организацией можно рассчитывать только на удачу.

Я обратился к специалистам, и они подтвердили: да, действительно, складывается такое впечатление, что ребята даже не были настроены на успех, что их, как и в тот раз, интересовала не победа, не место в райсовете, а что-то другое, может быть — засветиться или оттянуть на себя часть голосов от какого-то кандидата. Обычно так поступают двойники — подкупленные однофамильцы политических фаворитов: зарегистрироваться, один раз мелькнуть для порядка и пропасть навсегда, — но в данном случае, конечно же, ни о каких грязных технологиях и речи быть не может. Значит, дело в чём-то другом. Возможно, им просто было интересно посмотреть и поучаствовать, их, прозрачных, стеклянных до мозга костей, до последнего волоска на подбородке, привлекал, как и меня, только сюжет, ощущение сопричастности к интриге, к игровой стороне всей этой катавасии (маленьким я говорил “котовасия”), что разворачивается перед их глазами каждые четыре года. Я хорошо представляю, как всё это выглядит оттуда, сверху: “За Шпилёву!”, “Прилетучего — в горсовет!” — и вдруг, неожиданно даже для ангелов, — “Евреи за Иисуса”. Хорошо там, где нас нет, а ведь ангелы тоже когда-то были людьми, пусть не все, но всё же, и вот какая-то генная память, какой-то внутренний голос толкает их — давай, давай! — на землю, на поиски сюжета и приключений. Они заранее знают, на то они и ангелы, что потом, когда всё закончится, их за это по головке не погладят, не исключено, что кому-нибудь из них влетит по-крупному — сесть! суд пришёл! — но, не в силах удержаться, ввязываются в авантюру.

Совершенно не важно, знает ли об их самодеятельности сам кандидат. Может быть, да, а может, и нет: когда ты бог и сын бога, то решаешь сам, о чём тебе следует знать, а о чём лучше сразу забыть. В любом случае, управляя целым миром, всегда можно сказать, что у тебя другие заботы, дел по горло и ни одной свободной минуты: какой Харьков? какой такой Ленинский район? Вон в Ватикане жителей всего-то 527 человек, включая Папу Римского, а каждый год регистрируется 600 уголовных преступлений, — высшие силы должны заниматься высшей математикой.

Я хорошо представляю, как — без пяти минут герои, без десяти минут падшие ангелы — агитаторы возвращаются обратно, представляю те вопросы, что им задают, и что они отвечают. Представляю настолько хорошо, словно стою с ними в одном ряду — стеклянный мальчик среди таких же ангелов, свой среди своих.

 

О тайном туалете проводниц

 

 

Не хотеть сказать, не знать, что ты хочешь сказать, быть не в состоянии сказать, что ты думаешь о том, что хочешь сказать, и не прекращать говорить никогда или почти никогда, об этом следует постоянно помнить, даже в пылу сочинения.

 

С. Беккет, “Моллой”

 

Кто в детстве ищет золото инков, кто — пятый угол, кто — мушкетёров, кто — настоящих маму и папу, я же всё детство проискал тайный туалет проводниц.

Мы много ездили — летом и зимой, а иногда и весной и осенью мои родители брали и везли меня в путешествия на юг — в Крым, на Кавказ. Азов, Кубань, Одесса и даже странный славный город Кременчукигек всегда ждали меня и всегда находили для меня место и время.

Я полюбил поезда. Полюбил движение вагонов и новые, незнакомые лица, разговаривающие со мной как со взрослым. Полюбил фонарики над постелью — почти всегда работающие. Столик, на который выкладывалась еда — у всех одна и та же. У всех разная. Занавесочки на окнах, за которыми каждый раз новые станции. Или лес. Коврик по коридору. Коридор.

И конечно же, я сразу подружился со всеми проводницами Советского Союза. Даже с теми, которые ездили в Хабаровск и во Владивосток, куда нам было не надо. Я сразу же стал им лучшим другом. Я разносил вместо них чай и забирал пустые стаканы, ходил за постельным бельём и, когда просили, возвращал полотенца, поправлял и вешал на место ни на чём не держащиеся занавесочки и выбрасывал в мусор мусор.

Не знаю, может быть, я хотел, когда вырасту, стать проводницей. Проводницами. Или кем-то на них похожим. Мне нравилось то, что они такие, нравилось то, что они делают в своём вагоне, нравилось быть с ними хотя бы на день-полдня дороги. Пути.

Но что я делал с особым чувством — это закрывал и открывал специальным, не похожим на ключ ключом туалеты. Ключ — это была высшая форма доверия. Он с трудом помещался в моей руке и был мне не по росту. И не по званию. Но мне его давали — давали как маленькому Помощнику Проводниц. Давали, как дают каску или брандспойт пожарные маленьким По­мощ­никам Пожарных. Как дают на время — не великое, не большое — свою поварёшку маленьким Помощникам Поваров повара. Как вообще что-то, не важно что, попадает из одного мира в другой и остаётся там навсегда. Сначала — на время, потом — навсегда.

Мой ключ был таким же, как Золотой Ключик Буратино. С той лишь разницей, что он им отпирал дверь в какую-то тайную комнату своего подсознания, а я своим — во вполне осязаемый и общий для всех пассажиров туалет. Чей ключ важнее? Тогда мне казалось, да и теперь вот кажется, что мой.

Когда в Сочи подчинённый моего приехавшего с проверкой от института отца, заговорщицки щурясь на солнце, предложил мне посмотреть на своих переодевавшихся в чистое официанток, я даже на них не посмотрел. Зачем они были мне? У меня были проводницы — лучшее из того, что создала для меня природа. Создала и забыла. Воздушные и бестелесные — проводниц тогда в поезда брали тоненьких, чтоб можно было разойтись с ними в проходе, — всегда улыбающиеся — но не так, не только себе, как стюардессы, — чистенькие, в сине-белой форме, готовые в любой момент, даже, если кто-то не спит, и ночью, выполнить любое желание пассажира, мои проводницы могли бы быть феями, если б уже не были ими.

Вот только одно было неладно в моём Датском королевстве — все в нём исправно писяли и какали, кроме самих проводниц. Все — это значит включая меня, моих папу и маму. А проводницы — это я знал твёрдо, у меня же был ключ — в туалет ни разу не заходили. Нет, они могли туда зайти протереть зеркало или поправить перед ним причёску, всё — не закрывая дверей, — но пойти и закрыться там на какое-то время — нет, такого не было никогда, ни в одном поезде.

Принцессы, феи, конечно, не писяют — об этом знают все, даже дети, — но ведь в моём личном волшебном Датском королевстве писяли все, даже они. Писяли и какали. А проводницы — нет. Мы ехали и ехали, жизнь пролетала за окном быстро — а что, надо, чтоб долго? — ночные звуки сменялись утренними; туда-сюда по проходу бегала всякая мелкая шелупень, в том числе и я сам, взрослые тоже кто как мог вносили свою лепту в это движение; горели то ярким, то тусклым светом лампы и лампочки; дребезжали стаканы в подстаканниках и ложки в стаканах; падали с верхних и самых верхних полок чемоданы, соскальзывала на пол постель и тут же чудесным образом водружалась на место; частным героическим усилием: кольцом, зубами, глазом, об стол — открывались бутылки с пивом и лимонадом “Буратино”; и общим — вместе с поездом — преодолевались тысячекилометровые расстояния; всё вокруг двигалось, неслось, летело, горело, светилось — со страшной скоростью, опережая само себя на несколько шагов, — и именно поэтому, потому что жило и стремилось жить дальше, — исправно функционировало, вибрировало, храпело, потело, пахло, кричало, мочилось и испражнялось. А проводницы — плоть от плоти, суть от сути, песнь песней — поезда и поездной, самой лучшей и самой быстрой, самой настоящей в мире жизни — ею не жили. Или жили, но как-то невидимо, тайно, по-своему. И я принялся за поиски.