Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)

• Название: Новый Мир ( № 6 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— А ответь я им просто по-человечески — „здравствуйте” или „добрый вечер”, — отмолотили бы, как котлету”.

Здесь еще замечательные портреты детей. Хорошо бы эти записки издать книгой.

Анатолий Кобенков. Бродя по временам… Стихи. — “Континент”, 2005, № 4 (126).

Той дедовой тоске, которой бы хватило

и череды веков, и черепков судеб,

наказано с утра споткнуться о светило

и в поле перейти, чтоб обратиться в хлеб.

Мгновенье — и она из тьмы нам колосится,

и далями косит, и долы колосит,

и в женщине поет, и крылышкует в птице,

и, голос потеряв, в лягушке голосит.

И здесь она, и там, да и куда ей деться,

чтоб душу поразлить и выплеснуть лицо,

над коими прошли и ангел иудейский,

и праславянский бог, и матушка с мацой, —

и что твое: “Уйди!”, и что твои ладони

и губы: “Не хочу”, и кулаки: “Не сметь!” —

когда она пришла и, оттолкнув подойник,

является в дитя — и жить, и умереть?..

Игорь Кондаков. “Басня, так сказать”, или “Смерть автора” в литературе сталинской эпохи. — “Вопросы литературы”, 2006, № 1.

Литературно-психологическое исследование, похожее на небольшой роман.

До чего же мерзопакостным типусом был товарищ Демьян Бедный. На что только не шел, дабы стать придворным пиитом — при Ленине, да и при Троцком. А потом все хотел вползти под френч вождя народов, аки бельевая вошь. И еще — дурная пародия на Пастернака: зудящая жажда по-свойски говорить о жизни и смерти с хозяином судеб.

Но в то же время Демьян и бестолков: так и не научился правильно лизать хозяйский сапог. Классовое чутье не сработало. Его и выбросили брезгливо с крыльца, предварительно высмеяв и унизив. Правда, продолжали время от времени использовать после опалы и смерти.

Инна Лиснянская. В затмении лет. Стихи. — “Континент”, 2005, № 4 (126).

В последний день прошлогоднего августа:

Я, созерцатель леса, свидетель дня,

В кресле плетеном сижу на крыльце недвижно

И не берусь при виде рыхлого пня

Корни хулить облыжно.

Корни в непроницаемой глубине

Стали, возможно, подкоркою глинозема, —

Корни разгадку жизни диктуют мне,

А не раскаты грома.

Тайна шумлива, разгадка ее тиха.

Прошлое время — реченье корней незримых.

С неба же падает облачная труха

Истин неоспоримых.

Я же — отродье Иова, мне нужней

С Господом препираться, чтобы смириться.

Из-под земли слышны мне отзвуки дней,

Где я была истицей.

Инна Лиснянская. Хвастунья. Монороман. — “Знамя”, 2006, № 1—2.

Мемуары, выстроенные по искусному художественному лекалу. Припоминаемое в дороге, “свиток памяти”, точное соответствие обозначенному жанру. О чем и ком бы ни вспоминалось — это доверительно и интересно. Читая, я думал, что память бывает разная — ее избирательность, например, может призвать на помощь воображение, необходимое для осмысления происходящего; то, что вчера казалось проходным эпизодом, нынче может разрастись до символа времени… На втором, медленном чтении (первым-то я роман буквально “проглотил”, тем более что многие герои — известные люди, да и музей наш Чуковского тут не единожды встречается, и Лидия Корнеевна) — пристально вглядывался в лица и судьбы “незнаменитые” и корил себя за слепоту-глухоту. Мне-то казалось, что я их знаю, ведь многократно виделись.

…Вот, казалось бы, все крутится вокруг одного человека (монороман!), а какое здесь внимание ко всем соучастникам жизни — и в литературном пространстве, и в бытовом, и в каком угодно. Например, мне дорог портрет многолетней помощницы И. Л. — Марии Лыхиной: психологически убедительный, благодарный, драматургичный. Заново узнаваемый.

Временные пласты тут движутся, растягиваясь и сжимаясь, диалоги уходят в лирику, лирическое проступает сквозь хронику дня. И все — живые и ушедшие — как-то таинственно заново дооживлены. Многим из них как будто не хватало красок, которые были и есть только у Инны Львовны.

Незнайка: pro et contra. — “Новое литературное обозрение”, № 76 (2005) <http://magazines.russ.ru/nlo>.

В детстве я любил листать газету “За рубежом”, а последние ее страницы, где пропаганды было поменьше, — так и вообще читал запоем. Любил Александра Бовина в “Международной панораме”: мне казалось, что он вот-вот помашет мне ручкой с экрана, как Пончик у Носова в “Незнайке на Луне” (это когда он пообедал в ресторане и собрался уходить, знать не зная ни о каких деньгах). Носова я обожал. Классе в десятом всерьез думал о том, что о носовской трилогии надо бы написать книгу. И о ее корнях, и об утопическо-социальном подтексте, и о реминисцентной игре с “взрослой” русской литературой, и о скрытой сатире не только на их , но и на наш строй.

Все эти годы так думал не только я, а кое-кто и писал уже понемногу.

Первой ласточкой для меня стало оригинальное эссе “Незнайка” Антона Райкова, молодого дебютанта “Нового мира” (2005, № 3): “Незнайка как прбоклятый поэт”, “Незнайка как абсолютно свободная личность” и проч.

И вот в “НЛО” одновременно собирается материалец.

“…Внутри сюжета путешествия у Носова спрятан классический сюжет самозванства — гоголевский „Ревизор”. Можно, правда, предположить, что это не собственно гоголевский сюжет, а реализация архетипической модели „свой среди чужих”, неизбежная при развертывании сюжета путешествия. Однако текстовые переклички показывают, что Носов открыто эксплуатирует гоголевский текст, — возможно, добиваясь этим особого эффекта имплицитной характеристики героя.

Универсальный сюжет романа-путешествия может быть вкратце описан так. Личность, покинувшая „ойкумену” привычного существования, где ей были назначены готовые культурные статусы, выражавшие степень ее реализации в разных сферах, попадает в „чужое” пространство, лишенное знания об этих статусах. Таким образом, путешественник неожиданно для себя самого оказывается демиургом своей собственной судьбы, характера, положения. Если его сообщение о себе самом в „чужом” пространстве не может быть подвергнуто проверке, то путешествие провоцирует личность к реализации такой модели поведения, как самозванство. Самозванец в этой связи может рассматриваться как эмансипированная от социальной среды личность, творящая собственную реализацию. В случае Хлестакова и Незнайки эта реализация оказывается виртуальной: герой придумывает для себя несуществующий высокий статус в „своем” мире, для того чтобы оказаться значимым в „чужом”” ( Марина Загидуллина , “Время колокольчиков, или „Ревизор” в „Незнайке””).

Примеры и разборы у Загидуллиной — убийственно точны.

Татьяна Ковалева (“Поэт Незнайка, малыши и малышки на сцене русской поэзии для детей”) пишет как раз об истоках и о стихотворной составляющей трилогии. Помните, у малышей был и свой поэт Семицветик, да и сам Незнайка брался, так сказать, за стихотворчество? “…Можно с большой долей уверенности предположить, что в образе Незнайки, созданном Николаем Носовым, соединяются сразу несколько художественных линий: с одной стороны, это явное следование традиции „Степки-растрепки”, с другой — он имеет много общих черт с образами Всезнайки из черновиков Тургенева, а также Незнайки и Мурзилки из „Задушевного слова” (популярный дореволюционный журнал для детей и родителей. — П. К. ), которые, в свою очередь, также во многом восходят к немецкому прототипу и которым присущи все те же свойства детского характера: нежелание учиться, хвастовство, неумение правильно себя вести и т. д. Эти качества гипертрофированны, но, как ни странно, именно благодаря им привлекательным оказывается персонаж, наделенный огромным, хотя и крайне анархическим творческим потенциалом. <…>

Итак, можно констатировать аналогичность творческих установок малышей-поэтов из романа Носова с общими тенденциями эволюции русской поэзии для детей. Это обстоятельство, к сожалению, не было понято ни критиками, ни читателями, ни интерпретировавшими произведения Носова авторами мультфильмов. Большинство читателей — тем более детей — воспринимало и воспринимает стихи героев Носова, доверяясь первому — и, на наш взгляд, обманчивому — впечатлению простоты и незатейливости. При таком восприятии стихи Носова лишаются своего огромного культурного потенциала, своей замечательной энциклопедичности.